обменять, купить и продать лицу, предложившему высшую цену. С мнением и желанием женщины не считались. Ее могли избить, заключить в сумасшедший дом, даже собственный муж мог изнасиловать это беспомощное создание, – никто бы и пальцем не шевельнул. Такова была женская доля: быть ничем иным, как имуществом мужчины и принадлежать ему, как дом, экипаж и портвейн с сигарами.
Но, хотя Джеррит и владел мною полностью, он никогда не поднимал на меня руку и, если мы когда-либо спорили, то всегда уважал мою точку зрения, несмотря на то, что часто был не согласен с ней. Мой муж никогда не навязывался мне, хотя иногда и мог, сгорая от желания. Он стал более внимателен к моим нуждам и чувствам по мере того, как ребенок внутри меня подрастал. Казалось, Джеррит инстинктивно понимал, что чем толще я становилась, тем отвратительнее себя чувствовала. Мне казалось, что он найдет меня непривлекательной и нежеланной. Напротив, Джеррит стал уделять мне больше времени, стараясь заверить, что его «Лаура – самая прекрасная женщина в мире». Он был со мной так добр и ласков, что я иногда вдруг ни с того, ни с сего начинала плакать над своей слепотой в прошлом в отношении этого человека.
Теперь мне уже с трудом вспоминалось лицо Николаса. Даже память о любви к нему померкла, как будто я вовсе и не любила его, или любила в кошмарном сне. У всех было такое чувство, что земля поглотила Ники.
Ни от него, ни о нем ничего не было слышно, хотя дядя Драко объявил награду в 500 фунтов за любую информацию о сыне или его местопребывании.
Прошло несколько месяцев, прежде чем настал один апрельский день 1843 года. Я никогда не забуду его, так как он повлиял не только на мою жизнь, но и на жизнь еще не родившегося дитяти, да еще таким образом. Но это уже другая история. Продолжу рассказывать о себе. Вот что произошло в тот решающий день.
Я гостила в Грандже у мамы и возвращалась домой через торфяники на черном коне, которого Джеррит купил для меня. Вдруг меня окликнула какая-то женщина. Она медленно приблизилась ко мне. Я вовсе не испугалась. Незнакомка была одна, а в моем кармане лежал маленький пистолет, способный напугать любого грабителя. Удивившись, я остановила кон». Солнце светило прямо в глаза и лицо женщины было трудно рассмотреть. Женщина была одета в сильно поношенное платье и стоптанные туфли, голова и плечи были покрыты разорванной муслиновой шалью. Сначала я подумала, что это бродяжка. Но, к моему удивлению, она обратилась ко мне: «Мисс Лаура».
«Наверное, это кто-то из рабочего поселка, – подумала я, – поэтому ей известно, что я жена Джеррита».
Но меня эта догадка не удовлетворила. Было известно, что дядя Драко очень заботился о своих рабочих и их семьях. Я не могла не удивиться, видя эту жалкую, бедную женщину. Незнакомка была ужасно худа, с огромным, как у меня животом. У нее был такой вид, словно она простояла весь день на ногах или проделала долгий путь.
– Мисс Лаура, – еще раз позвала меня женщина и подошла поближе. Ее голова была опущена вниз, и она шаркала ногами, как старуха, хотя голос был молодым. Странница протянула дрожащую руку и положила ее на край попоны. Складывалось впечатление, что она вот-вот упадет в обморок и ей необходимо за что-то держаться. – Пожалуйста… помогите мне. Я… знаю, что не заслуживаю это после… после всего, что сделала… Но, о, мисс Лаура, я… я… не могу больше идти.
При этих словах женщина посмотрела на меня, ее дырявая шаль сползла с головы, и я увидела рыжие волосы, растрепанные и грязные, наверняка со вшами. Зеленые глаза были грустными, под ними залегли лиловые тени. На одной щеке красовался ужасный шрам, нижняя губа была рассечена и покрыта коркой. Она так изменилась, что я почти не узнала ее.
– О, боже! – выдохнула я, пораженная и все еще неуверенная. – Клеменси…
ГЛАВА 14
НАЧАЛО И КОНЕЦ
Слава бездонной Вселенной
За жизнь и радость, за любопытные вещи и знания,
И за любовь, за сладкую любовь, – но слава ей, слава, слава
За верные и хваткие, за холодящие объятия смерти.
«Когда во дворе перед домом цвела этой весной сирень». Уолт Уитмен
Конечно же, я привезла Клеменси с собой домой. А что было делать? Хотя в Грандже она относилась ко мне с презрением и злобой, да еще, исчезая, обокрала, я не смогла презирать ее сейчас. Ведь женщины-аристократки не бессердечны. По правде говоря, мне было от всего сердца жаль эту девушку. Никто лучше меня не знал, что до такого состояния ее довел никто иной, как Николас. Он использовал Клеменси так же безжалостно, как когда-то ее госпожу, бросив затем совершенно беззаботно.
Слово за слово, пока я погоняла своего коня по каменистой, вьющейся через торфяники дорожке, она поведала мне свою историю.
– Он всегда следил за мной, мистер Николас, – прерывающимся голосом рассказывала Клеменси, облизывая губы и нервно заламывая руки, что было так непохоже на нее, – с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать. Ведь я всего лишь на год старше вашего кузена…
Но между ними ничего не было, кроме нескольких мимолетных поцелуев, пока в ту ночь, в саду в Грандже, она, испугавшись, что из-за меня может потерять Николаса, позволила ему другие вольности, достаточные, чтоб он, по крайней мере, стал волочиться за нею.
После этого молодые люди начали встречаться часто, тайные свидания возбуждали обоих. Но каждый раз, по словам Клеменси, она держала Ники на расстоянии, пока тот совсем не потерял голову от желания. Вскоре юноша начал клясться, что любит ее и обещал жениться. Честолюбие и тщеславие девушки не на жизнь, а на смерть боролись со здравым смыслом и, наконец, Клеменси убедила себя, что его ложь была правдой. И тогда она легко уступила ему как раз в ту ночь на берегу, когда этот мерзавец пытался лишить меня девственности. Потерпев неудачу со мной, Николас занялся любовью с Клеменси и, по иронии судьбы, оставил ее с ребенком, как и Джеррит свою невесту.
После этого Ники «надул» бедную девушку, наговорив ей кучу всяких извинений, почему откладывается объявление об их помолвке. А когда Клеменси поняла, что беременна, было уже слишком поздно: Николас сбежал, думая, что убил Торна.
Сначала, уверенная, что он любит ее, и придет за ней, девушка не очень испугалась. Уже позже, когда от Ники не было никаких вестей, Клеменси не на шутку испугалась и решила, что должна найти его.
Не в состоянии отказать себе в покупке красивых кружев и лент, за эти годы, она скопила очень мало денег, поэтому-то и решила обчистить хозяйскую шкатулку с драгоценностями. Естественно, Клеменси утверждала, в память о своем былом вызывающем поведении, что никогда не помышляла взять действительно что-нибудь ценное. Потом, уговорив людей в проезжающем фургоне, она отправилась в Лондон, где заложила мои безделушки, чтобы ей было на что жить, пока будет искать Ники.
Но, конечно же, хотя Клеменси и справлялась о нем в течение нескольких недель в гостиницах, магазинах, тавернах и даже спрашивала у прохожих на улицах, следов беглеца не обнаруживалось. И это было понятно, ведь не могла же одинокая, почти без гроша в кармане, женщина преуспеть в том деле, где потерпел неудачу дядя Драко, со всеми его возможностями и деньгами. К тому времени деньги у Клеменси быстро закончились, и она вынуждена была искать работу. Ни в одном приличном доме ее бы не приняли – беременную и незамужнюю, да еще к тому же и без рекомендации. Наконец девушка нашла работу официантки в таверне на набережной реки Темзы. Платили там хорошо, но вскоре Клеменси поняла, что хозяин, неряшливая, грубая скотина, ожидал от нее определенных услуг за то, что принял ее на работу. Когда несчастная молодая женщина попыталась отказать ему, он жестоко избил ее и изнасиловал. С тех пор Клеменси тупо повиновалась этому грубому мужику. Он следил за ней, как орел, морил голодом и запирал на ночь в своей комнате, поэтому у нее не было ни сил, ни возможности сбежать.
Когда же Клеменси очень располнела из-за будущего ребенка, хозяин нашел ее тело отвратительным, и стал предлагать пленницу всем желающим, кого не заботил ее внешний вид, лишь бы удовлетворить свою похоть. Но среди этих людей был один молодой докер, который обожал бедное заблудшее создание (она была все еще хороша собой, хотя жестокое обращение уже начинало накладывать свой отпечаток), и помог девушке сбежать. На какое-то время докер спрятал ее у себя, но недавно, объяснила Клеменси, он умер в результате несчастного случая на пристани. Через несколько дней, когда девушка не смогла заплатить за комнату, домовладелец вышвырнул ее на улицу, забрав в счет оплаты, принадлежащие ей личные вещи и пожитки умершего парня.
Оставшись одна на улицах Лондона, почти без всякой надежды прокормить себя или хотя бы найти другого покровителя, пусть даже и жестокого, Клеменси ничего не оставалось иного, как вернуться в Корнуолл. В ее ребенке, пусть даже незаконнорожденном, текла кровь Чендлеров, и женщина решила, что, узнав об этом, родители Ники не выгонят из Хайтса незваную гостью.
Немного найдется людей, которые захотели бы обременить себя больной, беременной женщиной. Поэтому ей пришлось проделать из Лондона немалый путь пешком. За последние несколько дней она совершенно ослабела от голода и усталости, поэтому, увидев меня, решилась подойти и заговорить со слабой надеждой на помощь.
Бедняжка Клеменси! Она метила так высоко, а упала так низко. Мне не оставалось ничего делать, как только пожалеть ее. Я была в ужасе от рассказа горничной, потому что, по правде говоря, она не заслуживала таких горестей и несчастий. Еще меня поразила мысль, что девушка наполовину была уверена, что бывшая хозяйка проедет мимо и не возьмет ее в свою тележку. Неужели между нами было так много вражды? Я поспешила уверить несчастную в обратном. Меня постоянно преследовало чувство вины из-за всего, что ей пришлось выстрадать по вине Ники. Ведь совершенно ясно было понятно, что если б не Джеррит, то и Лаура Прескотт могла оказаться в том же положении, что и она. Я вздрогнула, припомнив вдруг библейское предостережение, что гордыня до добра не доводит и про себя поклялась, что научусь сдерживать свои бурные эмоции.
Наконец мы приехали в Хайтс. Клеменси не хотела, чтобы ее заметил кто-нибудь из прислуги. Поэтому мне пришлось оставить неожиданную гостью в сторожке. Я знала, что полоумный старый Реншоу не побеспокоит девушку, да и вряд ли вообще заметит ее присутствие, и не проговорится случайно слугам. Они все равно не понимали, что бормотал старик. А потом я неспеша отправилась в дом, чтобы рассказать Джерриту, дяде Драко и тете Мэгги грустную и жалостную историю Клеменси.
Она осталась в Хайтсе, в сторожке и слуги не догадывались о ее присутствии, потому что, кроме Реншоу, никто не заходил в его дом, который в средние века играл важную роль, но больше не служил своей цели в наше время. Дядя Драко поговорил с девушкой и, хотя я не знала, что произошло между ними, он разрешил Клеменси остаться и даже вызвал доктора Эшфорда, которому достаточно платили, чтобы держать рот на замке, осмотреть ее. Те месяцы странствий сыграли свою роль. Ее здоровье сильно пошатнулось, она истощала и находилась в душевной депрессии.
– Эта девица, – грубовато, но доброжелательно сказал доктор, – со временем поправится, при определенном уходе и покое.
Дядя Драко сразу же заверил его, что это она получит. В его голове уже тогда созрел план, неизвестный никому из нас, но имеющий такое большое значение для еще не родившихся детей.
Но, ей-богу, дядюшка разработал этот план в одиночестве. «Пути Господни неисповедимы» – я сотни раз слышала эти слова и вскоре убедилась, что они подтверждаются, потому что только благодаря Его вмешательству план дяди Драко так неожиданно сработал, хотя горьким был его конец. Как еще можно объяснить, что по странному капризу природы каждому из нас уготовано свое место, когда мошенник, рожденный в любви и заботе, все равно может быть брошен на произвол судьбы. Как могло бы быть все по-другому, если б Бог вовремя успел вмешаться. А он так и сделал.
Но, возможно, я и ошибаюсь. Может быть, судьбы начертаны нам звездами еще до нашего рождения и от этого никуда не уйдешь. Но тогда, если все это правда, то все надежды напрасны, и мы, на самом деле, бессильны изменить неумолимый ход времени. Но, если нас носит туда-сюда всемогущим морем судьбы, для чего же мы тогда существуем? Должна же быть какая-то причина для нашего существования? Может быть, неизвестная для нас, и нашей смерти тоже? Иначе я не смогла бы помнить свое прошлое, о чем вскоре буду говорить, ведь память об этом не померкла. Радость и печаль не уменьшились, хотя с тех пор прошло более пятидесяти лет, и последние десять лет дядя Драко уже лежит мертвый в своей могиле.
Но задолго до этого, они вместе с Богом, разработали свой план.
Это произошло в мрачный майский день затянувшейся весны 1843 года. Я лежала в постели в южной башне, истекая потом, задыхаясь и крича от боли. Мои роды, начавшиеся сегодня рано утром, по мере того, как мой ребенок изо всех сил боролся, чтобы появиться на свет, уже приближались к концу.
На улице шел дождь, барабаня в окна южной башни так яростно, что мне показалось, они вот-вот разлетятся вдребезги. Ветер завывал, как дух, стоны которого предвещают смерть, залезая в трещины и уголки поместья, заставляя пламя в лампах отплясывать дикие неистовые танцы и отбрасывать тени на стены. «Если бы только эта ночь не была такой беспощадной! – думаю я сейчас. – Если б только мои крики не разносились так громко по всему дому; может быть тогда кто-нибудь и услышал другие крики. Если бы… Это самые грустные слова в мире».
Поначалу я была очень нервной и взволнованной, возбужденной до безумия. Несмотря на дождь, мама и папа приехали из Гранджа. И, хотя, мама и тетя Мэгги убеждали меня попытаться расслабиться, я все равно металась по комнате, как загнанное в клетку животное. Но потом, все мое тело, как будто начали резать острыми ножами. Я согнулась от боли с одним только желанием лечь, хотя и это не помогло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33