— Это мой старый друг. Любите его. А теперь уходите, уходите немедленно.
Он поднял этот предмет к свету и увидел маленького бронзового азиатского божка с забавной физиономией получеловека-полумопса. Он положил его в карман и прижал к себе девушку.
— Марк, мы сошли с ума, Марк…
— К дьяволу Марка.
Она лежала, уткнувшись носом в его плечо, а он следил за движением теней на потолке, гладил ее волосы. Он был в полном отчаянии, он был готов заплакать, как мальчишка, потому что истекали последние, действительно последние минуты их близости. Самые сумасшедшие варианты спасения их любви мелькали в его голове, и вдруг он поймал на себе взгляд широкоскулого молодого блондина в круглых очках.
— Чей это портрет, Тоня?
— Это отец, — тихо ответила девушка. — Я его не знала. Он погиб в сорок пятом уже в Германии. Они с мамой были археологи. Этого твоего урода отец привез из древнего городища Алтын-Тепе, когда меня еще и в проекте не было. Мама и сейчас копается в этом Алтын-Тепе, каждый год в экспедициях.
Тоня подняла голову и вдруг засмеялась веселым, счастливым смехом.
— Ты мой любимый! — объявила она и ткнула Джина пальцем в грудь. — Итак, у меня есть любимый. Девушка, скажите, у вас есть любимый? Разумеется, есть. Вот он! — она снова ткнула его пальцем в грудь и прошептала прямо в ухо: — Трижды «ура».
— «We always kill the one we love…» — с еле скрытым отчаянием прочитал Джин из Оскара Уайльда.
— У тебя хорошее произношение, — сказала Тоня. — Что это?
— Это из Оскара Уайльда, — тихо сказал Джин.
— А, вспомнила! — воскликнула Тоня и начала читать веселым, звонким голосом, словно опровергающим смысл стиха:
— Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал.
Один жестокостью, другой — отравою похвал,
Коварным поцелуем — трус, а смелый — наповал.
— Да, это так, — прошептал Джин.
Тоня задумалась на секунду и стала читать по-другому. Глаза ее загрустили:
— Один убил на склоне лет, в расцвете сил — другой,
Кто властью золота душил, кто похотью слепой,
А милосердный пожалел: сразил своей рукой.
— Хватит, сказал Джин. — Не читай дальше. Я люблю тебя.
Тоня читала еле слышно:
— Кто слишком преданно любил, кто быстро разлюбил,
Кто покупал, кто продавал, кто лгал, кто слезы лил,
Но ведь не каждый принял смерть за то, что он убил…

Часы «Роллекс» на руке Джина показывали 15.45. Три четверти часа оставалось до встречи Лота в бассейне «Москва». В последний раз шел Джин по московским бульварам.
На Тверском бульваре, прямо напротив бывшего дома Герцена, в котором ныне помещается Литературный институт имени Горького, он услышал чьи-то мелкие поспешные шаги за спиной, и чей-то знакомый голос негромко произнес по-русски:
— Одну минутку, молодой человек!..
Джин резко обернулся. Это был Тео Костецкий, он же — Брудерак. Тень иронической усмешки скользнула по губам Джина. Он не мог знать, что разговор с Костецким будет чуть ли не самым важным в его жизни и что с Тверского бульвара он уйдет другим человеком.
Костецкий жестом пригласил Грина присесть на пустую скамейку. Он тут же, волнуясь, брызгая слюной, зашептал:
— Мы знаем о вашем задании под Полтавой. Тот сейф, контейнер, вы должны отдать нам, мне… Мы вознаградим вас сверх всяких ваших ожиданий. Вы сами заполните чек, поставите сумму прописью…
— Я не знаю, о чем вы говорите, дядюшка Тео, — усмехнулся Джин, озираясь.
— Как поживает милая Катя? Давно из Готама?
Костецкий еще ближе придвинулся к Грину, зашептал еще горячей ему в ухо.
Лицо Грина передернулось, как от удара током. Это был момент истины. Момент прозрения.
— Но доказательства.. Доказательства!.. — воскликнул он
— Все доказательства вы получите в обмен на полтавский клад!..
Джин Грин вскочил и почти побежал по бульвару, шатаясь как пьяный.

Лот потянул майку через голову.
— Постой, Лот! — вдруг сказал Джин. — Что это у тебя за шрам под мышкой?
Они сидели в полупустой раздевалке. В бассейне «Москва» оказалось чересчур людно, и, поймав такси, Лот и Джин махнули на пляж в Серебряный бор. Лот кольнул Джина острым взглядом.
— Это? — Он небрежно притронулся к небольшому красно-белому шраму. — Это у меня с войны. Обычная штука в окопах. Фурункул. Так называемое «сучье вымя».
— Вон что! — пробормотал Джин.
«Сучье вымя»? Отличное название. Там, на месте этого шрама, когда-то была наколота специальным инструментом буква «а» или «о». Так метили эсэсовцев, обозначая группу крови.
Значит, Лоту сделали операцию, чтобы скрыть его эсэсовское прошлое.
Когда Лот разделся до трусов, опять пахнуло вдруг его любимым одеколоном — кельнской водой э 4711, и внезапный приступ ненависти и отвращения заставил Джина сцепить зубы и опустить голову, чтобы Лот не увидел его глаза.
Лот натянул белые плавки на мощные чресла. Теперь он оказался без оружия, все его вооружение осталось в карманах костюма. Впрочем, Лот, так же как и Джин, владел всеми способами человекоубийства и без оружия.
Они не спеша двинулись к воде. Лот поглядывал на девушек. Чтобы выглядеть стройней и моложе, Лот слегка втягивал немного располневший живот, напрягая мышцы брюшного пресса. Джин не нуждался в таких ухищрениях: каждый мускул тренированного тела выделялся не менее четко, чем в анатомическом атласе. Заметно виднелись боевые шрамы: на правой ноге — от бамбуковой стрелы вьетнамского партизана, а на правой руке и на спине — от пули и гранаты Чака…
Джин принял решение, как только вошел в воду. Собственно, это было не столько сознательное решение, сколько внезапное озарение, яркой ракетой вспыхнувшее у него в мозгу. Теперь он знал, как он должен поступить со своим шурином, своим «братом по закону».
И Джину вспомнился рассказ отца о дальнем родственнике Гриневых — графе Федоре Толстом. Он был известным дуэлянтом. В Петербурге его звали «американцем» после того, как он совершил путешествие на Аляску. Среди всех его дуэлей самой интересной, пожалуй, была первая. Его оскорбил такой же, как и он, морской офицер. Граф Федор вызвал его на дуэль. По праву выбора оружия офицер, отличный пловец предложил: «Обхватим друг друга и прыгнем в море. Кто выплывет, тот победит». Граф Федор не умел плавать, но таков уж был этот человек, что он согласился прыгнуть в объятиях врага в море. Борьба шла не на живот, а на смерть. Секундантам пришлось спасать их из воды. Когда граф Федор разжал руки, его противник был без сознания — он умер через несколько дней…
И то, что Джин вспомнил сейчас, здесь, в Москве, эту историю, рассказанную ему в детстве отцом, как бы услышал голос отца, увидел его, показалось ему вещим предзнаменованием.
Он шел за Лотом и буравил его спину ненавидящим взглядом. Потом отвел глаза, испугавшись, что Лот почувствует этот взгляд и насторожится.
Пляж и сосновый лес за ним остались позади. Впереди высился крутояр, виднелась старинная церквушка на крутояре. Жара спала, и на середине реки купающихся было немного.
Они плыли кролем, и Джин нарочно держался немного позади Лота, но потом Лот нырнул, проплыл около десяти ярдов под водой и, вынырнув, оказался рядом с Джином.
— Отличная водичка! — сказал он, отфыркиваясь. — А на французской Ривьере сейчас плавать все равно что в супе с клецками: жарко, и народу прорва.
Джин заставил себя улыбнуться ему глазами.
Джин стал медленно ускорять темп. Лот не отставал, разрезая темную воду могучими гребками.
Пятьдесят метров… Сто… Теперь они оставили позади большинство ластоногих пловцов. Над речной волной стлались звуки мелодии из фильма «Шербургские зонтики».
Дальше! Дальше!..
Они по-прежнему плыли рядом. Джин вдруг почувствовал шестым чувством, что Лот вот-вот повернет назад.
— Так ты говоришь, что обгонишь меня на короткой дистанции? — бросил он Лоту. — Ну что ж! Ставлю сотню долларов против десятки, что я оставлю тебя позади!
Глаза Лота азартно вспыхнули.
— Идет! — Он приподнял голову над водой. — Плывем прямо вон к той церкви на том берегу.
Они рванулись вперед, вспенивая воду. Дальше! Дальше! На самую большую глубину! «Значит, Лот — „белый“ разведчик. А меня он сделал „черным“ разведчиком. Он — постоянный состав, а я — переменный. „Черные“ всегда проигрывают „белым“. Как бы не так! Только не в этот раз!»
Чтобы раззадорить Лота, Джин сначала вышел вперед, а затем стал понемногу сдавать.
До берега оставалось всего около сотни ярдов, когда Джин, чуть отстав от Лота, вдруг сказал:
— Лот! Лот!
— Что? Сдаешься? — спросил Лот, оглядываясь, но по-прежнему напрягая все силы, чтобы выиграть гонку.
— Лот! — сказал Джин громко и отчетливо. — Сегодня годовщина похорон отца.
— Джин… Прими мои…
— И я знаю, кто его убил!
— Кто, Джин? — спросил Лот.
— Его убил Красная Маска!
— Красная Маска?!
— По твоему приказанию, Лот. И за это я убью тебя!
— Ты перегрелся на солнце, Джин.
Несколько мощных взмахов, и Джин легко догнал Лота, кинулся на него.
Лот мгновенно, как акула, повернулся на спину, подобрал ноги и, взбурлив добела воду, отшвырнул Джина сдвоенным ударом ног в грудь.
Но в следующую минуту Джин подмял под себя Лота и, парируя опасный удар коленкой в пах, ухватил Лота мертвой хваткой.
Лот головой расшиб Джину нос.
— Да! Да! — прохрипел он в дикой ярости, глотая воду. — Я убил твоего отца и убью тебя, щенок!
Они дрались то над водой, то под водой, пуская в ход прием за приемом. Вот Лот увернулся в воде от удара ребром ладони, перешибавшего трехдюймовую жердь, и тут же попытался тремя пальцами разорвать аорту…
Джин ни на минуту не сомневался в победе. Его ненависть к этому человеку была так бесконечно велика и страшна, что не оставляла места для сомнения. Его гнев был холоден и расчетлив. А Лот, сознавая себя убийцей, дерясь за свою шкуру, впадал во все большую ярость, совсем растеряв обычную свою невозмутимость.
Джин видел, как бурно вздымается грудь Лота, как, задыхаясь, он отчаянно выплевывает воду, видел, как стекленеют вытаращенные глаза Лота, чувствовал, как слабеют его мышцы.
И, глотнув воздуха, Джин сжал Лота в железных объятиях, повис на нем мертвым грузом и тащил все глубже и глубже под воду. Вода, вначале светло-зеленая, пронизанная солнцем, стала серо-зеленой, потом темно-серой. В ушах все громче стучало сердце, в спершейся груди горел воздух.
Минута, вторая, третья…
Теряя последние силы, Лот вырывался и не мог вырваться из смертельного клинча. Он сознавал, что у него остаются секунды, и вложил весь остаток сил в последнее бешеное усилие. Но тщетно. Он не смог разомкнуть мертвой хватки.
Ниже, глубже тянул его Джин. Он и сам уже изнемог, но в эти последние секунды ему придало сил неожиданное и яркое воспоминание о том, как из-за Лота чуть не утонул он под баржей в Ист-ривер, как по милости убийцы отца готовился он к смерти в затопленном подвале штаба ЦРУ…
Лот оскалил зубы, норовя вцепиться в шейную артерию врага, но силы изменили ему. Воздух вырвался, пузырясь из его груди, как из проколотой шины. Крупная дрожь потрясла все его большое тело, и тело обмякло, обвисло, пораженное, как ударом тока, этой судорогой. Застыли выкаченные глаза.
Джин выпустил, оттолкнул тело врага, и оно медленно поплыло вниз, в неведомые потемки, а Джин стремительно, как выпущенный подводной лодкой буй, взмыл вверх. Только очутившись на поверхности, понял он, чего стоила ему эта схватка с Лотом. Он глянул в сторону берега и подумал, что вряд ли сможет доплыть до него.
К нему подгребал в лодке странно знакомый человек в тельняшке. Джин, мысленно возблагодарив небо, слабо крикнул и медленно, вяло поплыл к своему спасителю, с мучительным трудом вбирая воздух в натруженные легкие.
Одной рукой он ухватился за весло, другую протянул человеку в тельняшке. Но что это? Человек в мокрой тельняшке улыбнулся ему ослепительной — сто ватт, не меньше — белозубой улыбкой. Это был Вася Снежный Человек. Джину почудилось в последний миг перед тем, как потерять сознание, что и он стал погружаться в бездонную и мрачную пучину.
Джин не сразу пришел в себя. Сначала, всплывая из густого антрацитово-черного мрака в темно-зеленые подглубины сознания, он заново пережил свою схватку с Лотом, вновь услышал его угрозу: «Я убил твоего отца и убью тебя, щенок!» Вновь увидел выкаченные глаза Лота, когда тот, подобно огромной дохлой медузе, стал плавно уходить на дно.
Он огляделся — белый потолок, белая койка, белые халаты кругом.
В комнату медпункта вошел, на ходу надевая пиджак, Вася Снежный Человек.
— Очнулся? Вот и хорошо, — сказал он. — Господин Грин, вы арестованы!..
Джин Грин взглянул на руку — родинка исчезла.
Глава двадцать восьмая.
Последний рывок
С той же закономерностью, с какой солдату снятся сны солдатские, шпиону снятся сны шпионские. Джину в ночь после ареста снился сон необыкновенный — многосерийный, цветной, широкоформатный…:
Первая серия
Это был экспресс новейшего типа с кондиционированным воздухом, с белыми шторками, расшитыми украинским орнаментом; с голосистыми кареглазыми проводниками и даже с ночным чаем: Американская медицинская выставка переезжала в Киев. Джек Цадкин и Лестер Бивер ехали вдвоем в одном купе. Джин ехал один. В международных вагонах поездов такого класса купе рассчитаны максимально на двоих.
У Джина был хмурый, похмельный вид, и его приятели определили это состояние как «недобор».
— У меня есть бутылка виски, — любезно предложил Джину Цадкин. — «Старый дедушка»!
— А у меня русская водка, — устало сказал Джин.
— Что с вами, коллега?
— Набросался.
— Как это понять?
— Жаргон. По-русски это означает: набросал много рюмок спиртного в свою топку.
— Вы, однако, смею сказать, безупречно подкованы, коллега, — съязвил Цадкин.
— Вы мной недовольны, Джек? — В голосе Джина по-прежнему чувствовалась усталость.
— Я, собственно, на выставке с вами почти что не встречался. У вас, видимо, были дела поважней.
— Давайте лучше выпьем, Цадкин. Ваши корни, кажется, тоже уходят в эту землю?
— В принципе да. Третье поколение.
— О'кэй! Предлагаю русский стол. Приглашайте Бивера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85