— вежливо улыбнулся бармен. — Очень приятно. Ваше здоровье!
Он отошел. Джин посмотрел вдоль стойки. Ближе всего к нему спал, положив голову на руки, какой-то рыжий детина с голым затылком и толстой спиной. Дальше сидели два китайца из Гонконга. Один из них был в элегантном фланелевом костюме, а другой — в майке с портретом Ринго Стара на груди. Еще дальше у стойки расположились трое мужчин в морских форменных рубашках с шевронами на плечах, один пожилой, с отвисшим подбородком и двое молодых. Именно возле этих людей остановился бармен, налил им в стаканы какую-то жидкость, положил лед, что-то сказал. Моряки с любопытством посмотрели на Джина, один из них поднял бокал и крикнул ему.
— Привет, землячок!
— Привет! — охотно откликнулся Джин. — Очень рад встретить земляков!
— Как вы себя чувствуете в этой парилке? — спросил пожилой толстяк, по лицу которого было видно, что даже широкие лопасти фена ему не очень-то помогают.
— Я уже привык. Три месяца в джунглях, — ответил Джин. — А вы как?
— Все в порядке, идем ко дну, — усмехнулся толстяк.
— Скромничает наш «дед»! — крикнул, перегнувшись через стойку, один из молодых. — Вечно жалуется, а тянет, как дизель.
Не прошло и пяти минут, как Джин уже сидел рядом с советскими моряками. Он рассказал, что вот уже три месяца работает хирургом международного госпиталя в провинции Хабак. Он там один русский, кроме него, работают медики из Болгарии, ГДР, Польши и Франции. В Хайфон он приехал в командировку за новым инструментарием. Приехал поздно и сразу пошел в порт — захотелось увидеть кого-нибудь из своих, соскучился.
— Русского человека всегда к своим тянет, — сказал «дед».
— Да, наверное, всех к своим тянет, — возразил молодой радист Игорь Брагунец.
— Конечно, но у нас, мне кажется, в этом есть что-то особенное, — задумчиво сказал «дед». — Иной раз, знаете, Женя, бывают странные встречи… где-нибудь за границей увидишь знакомого русака, ну не очень-то приятного человека, может, даже прямо гадкого, — дома и руки бы ему не подал, а за границей бросаешься к такому даже субъекту и заключаешь его в объятия.
— Мне не очень это понятно, Андрей Фомич, — сказал Джин.
— Вы еще молоды. В молодости все однозначней.
— Ну, ударился наш «дед» в психологию! — воскликнул третий штурман Сергей Рубцов. — Хлебом его не корми… — Вдруг он оборвал фразу и поднял руку в шутовски-церемонном жесте. — Смотрите, кто пришел! Сам Марк Великолепный, неутомимый исследователь дальних стран и народов.
— Марик! — крикнул Игорь. — Греби быстрей. Тут для тебя сюрприз, коллега из джунглей.
К стойке подошел черноволосый, атлетически сложенный верзила в нейлоновой майке и новеньких джинсах.
— Знакомьтесь, эскулапы, — сказал «дед». Джин пожал сильную руку.
— Очень приятно. Евгений Чердынцев.
— Марк Рубинчик, — сказал верзила, оценивающе оглядывая фигуру Джина.
— Это наш доктор. Молодой, но энергичный, — сказал Сергей.
— Да будет вам, «дед»! — с притворной досадой сказал Марк.
— Я все время забываю спросить, с какого вы судна, — сказал Джин.
— Танкер «Тамбов», — гордо ответил Марк. Джин тут же сделал несколько больших глотков пива, чтобы скрыть свое удивление: удача сама плыла ему в руки.
Сильный удар по плечу чуть не выбил стакан из его рук. Он резко повернулся и увидел любопытные дружелюбные глаза Рубинчика.
— Мне кажется, я тебя знаю, — сказал тот. Он, видимо, принадлежал к категории тех спортивно-забубенных парней, что не любят церемониться.
— Ты какой институт кончал?
— Рижский, — спокойно сказал Джин. Брагговская прессовка давала себя знать: он улыбчиво смотрел прямо в глаза Рубинчику и в то же время был готов в случае разоблачения мгновенно оглушить его и в два счета дать деру.
— Свейке! — гаркнул вдруг Рубинчик и на мгновение вытянулся.
Сергей и Игорь расхохотались.
— Что вы сказали? — улыбнулся Джин.
— Ты в баскетбол играл? — спросил Рубинчик.
— Вообще-то играл, — осторожно ответил Джин.
— Августа Калиньша знаешь? — напористо спрашивал Рубинчик. — Лаймона Крауля? Мишу Османова?
— Знаю, конечно, всех этих ребят, — сказал Джин. — Еще бы их не знать!
Глаза Рубинчика загорелись мечтательным огоньком.
— Эх, какие были у нас рубки с рижанами! Вы бы знали, ребята… Увы, все в прошлом… Слушай, Жека, а тебя я ни разу не видел в основном составе…
— Я в основном играл в водное поло, — сказал Джин.
— Все! Вспомнил! Я тебя видел в Кишиневе на спартакиаде «Буревестника»! Точно?
— Скорей всего именно там, — сказал Джин. — Мне кажется, я тебя тоже припоминаю. Броски с угла, если мне не изменяет память. Ты бросал с угла?
Рубинчик заорал что-то нечленораздельное, обхватил Джина за плечи и заговорил, обращаясь к своим друзьям:
— Видали, а? Вот это встреча, а? И где? В Хайфоне? Ну, дела! Потряска! Вот дали стружку! Вот шарик, а?! Ну не юмор ли?! — и так далее, целый набор почти непонятных Джину словосочетаний.
Оказалось, что они оба выпуска 1961 года и встречались отнюдь не только в Кишиневе, но также и в Сочи и, кажется, в Одессе; у них была масса общих знакомых, а интересы их (во всяком случае, спортивные) почти совпадали. Обнаглев, Джин задал Марку вопрос о какой-то неведомой ему Ольге, а потом ввернул в разговор и Нину, и оба раза Марк в притворном смущении опускал глаза, а потом хохотал, очень довольный: не злитесь, «дед», как будто вы не были молоды…
Они все впятером пересели за столик в углу, заказали водки и каких-то вьетнамских закусок, в которых, как оказалось, Марк Рубинчик знал большой толк. Все шло прекрасно, и вскоре все за столом уже называли его Жека и «старик», и только один момент заставил Джина снова напружиниться.
— Пьешь ты, Евгений, как-то не по-русски, не залпом, а глотками, — сказал Андрей Фомич, но тут же и добавил: — Вот что значит в Риге жил. Привык, значит?
— Каков поп, Андей Фомич, таков и приход, — сказал Джин, очень довольный, что вспомнил в нужный момент эту пословицу.
Разговаривать с «дедом» было ему гораздо легче, чем с молодыми русскими, особенно с Рубинчиком. «По-тряски» и «железки» Рубинчика порой ставили его в тупик, но он ловко изворачивался.
Джин заметил, что моряки относятся к своему молодому доктору хоть и дружески, но несколько снисходительно, и не упускают случая подтрунить над ним. Так, Сергей Рубцов рассказал о выходе Рубинчика в его первый рейс, о том, как артельщик Симонов показал ему пальцем за борт и предложил обратить внимание на работу «бортовых винтов». Марк смотрел и со знанием дела кивал головой, а ребята помирали со смеху.
— А в другой раз, — рассказывал Игорь, — как шли мы на траверзе североафриканского берега, какой-то сатирик, не я, конечно, объявил по судовой трансляции: «Доктора на спардек!» Ну выскочил Марик как сумасшедший, а ему говорят: «Доктор, смотрите, лев по берегу бежит…» Долго он смотрел…
Рубинчик хохотал, крутил головой, ничуть не обижался.
Разговор зашел о вечерней бомбежке.
— Неужели американцы? — посерьезнев, сказал Рубинчик. — Это, знаете ли, братцы, опасный пожар.
— Непорядочно себя ведут эти ребята, — сказал Андрей Фомич. — Что это значит — летать вокруг судна и заглядывать тебе в трубу? Некрасиво. А между прочим, в войну я с ними встречался и пил спирт. Люди были как люди.
— Лоцман-вьетнамец мне говорил, что бомбы попали в общежитие цементного завода, — проговорил Игорь. — Трое рабочих сгорели заживо… под балками…
— Сволочи! — буркнул Джин.
— Просто подонки! — воскликнул Марк.
— Может быть, это нгодиньдьемовцы? — предположил Сергей.
Джин вдруг подумал, что слово «сволочи» сорвалось с его губ совершенно непроизвольно. Разумеется, сволочи сожгли общежитие, убили троих рабочих, но… «Но Стэнли и Бак? Какие же они сволочи? А я? Мог бы с этим Марком действительно играть в баскетбол и вместе ухаживать за девушками, парень вполне свойский, а между тем я, диверсант и разведчик Джин Грин, „наемник кровожадных акул Уолл-стрита“, должен оставить на нефтепричале радиобомбу, которая будет взорвана по команде из джунглей, и… Вот мир!»
— Слушай, Жека, — прервал его размышления Рубинчик, — хочешь побывать на нашем «Тамбове»?
— Конечно! — воскликнул Джин.
— Между прочим, мальчики, сейчас четыре часа ночи, — сказал Андрей Фомич. — Не избежать мне завтра приятной беседы со старпомом.
— Лады, до завтра, — сказал Рубинчик Джину и, склонившись к его уху, зашептал: — Тяпнем спиртяшки назло тропическому зною.

— Йодом мазанный Юпитер! — язвительно воскликнул Лот, небрежно помахивая стволом «беретты» так, что по амплитуде было видно, что все трое — Мерчэнт, Врангель и незнакомец в черном балахоне — находятся в зоне огня. — Никак, мистер Роберт Шелтон собственной персоной! Имперский маг объединенных кланов Америки, рыцарей ку-клукс-клана и прочее, и прочее, и прочее… Я давно мечтал познакомиться с вами! Не присядете ли? Не угодно ли бокал шерри?
— Не время для шуток! — сурово и глухо утробным басом произнес незнакомец.
Он сделал шаг вперед и вдруг грянул гортанно, по-немецки, голосом вагнеровского Тора:
— СС-юнкер Лотар фон Шмеллинг унд Лотецки! Встать смирно!
Это обращение, эта команда, этот голос! Словно треххвостым бичом хлестнули они Лота.
Невольно, в силу давней полузабытой привычки, подчиняясь взрывной магнетической силе, он вскочил, вытянулся в прусской стойке: руки по швам, локти отогнуты.
— Клянешься ли ты всегда и во всем быть верным фюреру и рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру и поставленным им над тобой командирам?
— Клянусь! — хрипло проговорил Лот, скрестив взгляд с горящим взглядом человека в черном балахоне.
— Клянешься ли ты, что покорно и радостно примешь смерть, если по трусости или злой воле ты нарушишь тайную клятву братьев Ордена Крови?
— Клянусь! — окрепшим голосом произнес Лот.
— Клянешься ли ты, — неумолимо продолжал голос, — что только смерть освободит тебя от этой клятвы?
— Клянусь! — с юношеской звонкостью и пылом вторил Лот.
…И вспомнился могучий древний замок рыцарей Тевтонского ордена в Мариенбурге, прежней столице Восточной Пруссии, вспомнилась далекая темная ночь в начале сорок первого года. Недавний гефольгшарфюрер «Гитлерюгенда» в выпускном классе Шнайдемюльской гимназии имени Бисмарка, юнкер замка Ордена Крови — Блюторденсбурга — семнадцатилетний Лотар фон Шмеллинг унд Лотецки шагал по гулкой, освещенной луной брусчатке старинного плаца. Часы на увитой плющом крепостной башне, на которой развевалось черное с серебряными сдвоенными молниями знамя СС, били полночь. Он шел и волновался, не понимая причины внезапного ночного вызова, не зная, куда ведет его вооруженный караул из юнкеров старшего, «коронного класса». Успокаивало немного только то, что он знал: с того дня, как он приехал сюда в замок с другими новичками, ночной караул всегда в полночь уводил юнкеров по одному, и те возвращались вскоре притихшие, присмиревшие и наотрез отказывались отвечать на вопросы товарищей по казарме.
Караул привел его по полутемным каменным коридорам в мрачное подземелье. С лязгом и грохотом захлопнулась за ним окованная почерневшим железом дверь. Замерли за ней, удаляясь, четкие шаги караула…
В подземелье сумрачно горел костер в камине, дрожали в легком, но пронизывающем сквозняке желтые языки свечей. Слабые блики и багровый отсвет костра играли на стоявших справа и слева от камина рыцарских доспехах лучшей миланской работы и на развешанных по грубо стесанным стенам копьях и пиках, двуручных мечах и секирах, булавах и мезерокордиях, иззубренных в побоище на Чудском озере и в Грюнвальдском сражении.
Перед юнкером замка Ордена Крови фон Лотецким стоял высокий грузный человек в черном балахоне с прорезями для глаз. Он стоял за алтарем, на котором скалил зубы громадный человеческий череп, и громоподобным голосом Тора спрашивал:
— Клянешься ли ты, что только смерть освободит тебя от этой клятвы?
…Незнакомец одним движением стащил с себя черный балахон, оставшись в безукоризненно сшитом легком сером костюме в полоску. И Лот вздрогнул и выронил пистолет, мягко стукнувший о толстый синтетический ковер.
Несмотря на свои немолодые годы, этот человек легко нагнулся и подхватил пистолет, поставил его на предохранитель.
— Дамская игрушка! — сказал он весело. — Однако, упав, могла бабахнуть. Нате, спрячьте ее подальше, гауптштурмфюрер!
Он сунул пистолет Лоту в онемевшие, непослушные руки.
Лот смотрел на него во все глаза.
— Этот голос, — пробормотал он. — Эта клятва… Сорок первый год, Блюторденсбург… Значит, это были вы, штандартенфюрер?
— Называйте меня просто мистером Мюллером. Да, мой дорогой мистер Лот, это я тогда принимал у вас клятву. И никто вас от нее не освобождал. Это может сделать только старуха Смерть. Вот об этом мои старые друзья и попросили напомнить вам. Согласитесь, в этом что-то было — замки, подвалы, всякая чертовщина. Какой отзвук рождало все это в нашей тевтонско-готической душе!
Он сел за стол, закинул ногу на ногу.
— Вы, кажется, хотели налить мне бокал шерри? О! Я вижу, у вас недурной вкус. Шерри из провинции Херес! Не раз бывал там со стариком каудильо. Я там навел порядок. Да и в Ирландии тоже, и в Южной Америке, где, впрочем, отлично руководит почти полумиллионной армией эмигрантов наш новый фюрер — мой друг и наш славный герой Ганс Ульрих Рудель. Ваше здоровье!
— Рудель — новый фюрер? — ошалело переспросил Лот.
— Увы, Лотецки, вы совсем оторвались от нас! — продолжал неожиданный гость Клуба армии и флота. — Разумеется, мы пока не афишируем нового фюрера. Дело в том, что среди офицерского состава «Паутины» оглашено давно обнаруженное завещание фюрера, согласно которому он объявил своим преемником в случае гибели всех названных в завещании того офицера вермахта или СС, который завоюет наибольшее количество высших наград. А по части крестов даже меня и всю прочую нашу братию, как известно, обогнал первый летчик рейха, любимчик фюрера и толстого Германа Ганс Ульрих Рудель. Он и представляет нас, немецких «ультра», в высшем совете «Паутины».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85