– Я тоже.
– Что?
– Я говорю, что мне это тоже не по вкусу, – прокричал Бардас. – Не очень-то веселое занятие.
Курьер нахмурился.
– Ты не должен так говорить, – прогремел он. – Как-никак ты же герой, черт бы тебя побрал.
Бардас понял, что продолжать разговор на таком уровне у него не хватает энергии.
– Я, пожалуй, лягу сзади.
– Валяй.
Перебраться с козел назад оказалось не так-то просто, но в конце концов ему все же удалось переползти через ящики и втиснуться в узкую нишу. Удивительно, но, несмотря на грохот и невообразимую тряску, Бардасу не понадобилось много времени, чтобы уснуть.
Когда он проснулся и открыл глаза, то увидел стоящего над ним курьера.
– Вставай, – весело сказал почтарь. – Первая смена. На твоем месте я бы постарался размять косточки. Следующий перегон долгий.
Бардас хмыкнул и попробовал подняться, что оказалось куда труднее, чем можно было предположить. К тому времени, когда ноги обрели наконец способность шевелиться, и он неуклюже спустился на землю, уставших лошадей уже выпрягли. Свежие ничем не отличались от прежних: их прикрывали такие же буро-коричневые попоны, гривы и хвосты были также коротко подрезаны. На каждом животном стояли клеймо и серийный номер, достаточно большие, чтобы различить их даже издалека.
Курьер стоял неподалеку, поливая себе на руки и лицо из кожаного мешка.
– Хочешь освежиться? – крикнул он. – Смыть дорожную пыль, а?
Бардас осмотрел себя и только теперь заметил, насколько грязны его одежда и сапоги.
– Да, надо бы, – согласился он, и почтарь, зачерпнув воды из бочки, передал мех ему.
Вода была немного замутненная и прохладная.
– Пора ехать, – сказал курьер и, повернувшись, бросил какую-то команду одному из сопровождающих.
Бардас не расслышал, что именно он приказал. Лошадей уже сменили, и теперь двое мужчин ползали под каретой, смывая грязь с осей и проверяя штыри.
– Залезайте, – продолжал курьер. – Тронемся, как только они закончат работу, так что ждать никого не будем. Даже тебя.
Бардас кое-как вскарабкался на козлы. Он едва успел втиснуться между бочкой и деревянным ящиком, как карета медленно сдвинулась с места.
Как и обещал курьер, второй перегон оказался куда длиннее первого. Казалось, ему не будет конца. Дороги в Империи славились своей прямизной и тем, что по возможности избегали подъемов и спусков, в провинции инженеры предпочитали избегать возни с прорубкой тоннеля через какой-нибудь холм, а если и делали это в исключительных случаях, то, вероятно, только для того, чтобы доказать, что и они кое на что способны.
Бардас смотрел на кувшины с финиками, фигами и вишнями, залитыми свежим медом, на коробки со шляпками, на подставки для ног, ящики с книгами (их было много) и латунные цилиндры со свернутыми картинами. Сколько же нужно было затратить труда, проложить дорогу, срезав при этом склон горы, ради того, чтобы префект смог получить свежий виноград и последнюю антологию поэзии. Но ведь Империя могла позволить себе такое, не так ли? Почему бы и нет? Начать с того, что и холмы-то ведь не отличались особенной привлекательностью.
После второй смены лошадей у Бардаса появился попутчик. Точнее, попутчица.
– Подвиньтесь, – сказала она. Бардас посмотрел на нее и подвинулся.
– Я всегда беру с собой собственные продукты, – продолжала женщина, роясь в огромной плетеной корзине, которая с трудом поместилась между нагроможденными друг на друга и перевязанными веревками ящиками. – Слишком часто езжу этим маршрутом, чтобы травить себя правительственными пайками.
Она вынырнула из-под коробок, как крыса из дыры в полу, с плоским, увесистым пакетом из листьев лозы. Бардас ощутил запах меда.
– Конечно, чтобы в животе что-то осталось при такой тряске, – говорила новая пассажирка, – надо иметь не желудок, а кое-что покрепче. Скажу вам честно, почтовая карета для пищеварения хуже корабля.
Она была маленькая, седоволосая и темноглазая, закутанная в плотный шерстяной плащ с высоким меховым воротником, сколотым впереди несоразмерно большой и жутковатой на вид брошью. Бардас, успевший из-за жары раздеться до рубашки, смотрел на нее с невольным удивлением – женщина совершенно не потела.
– Думаете, я слишком укуталась? – не поднимая головы, спросила она, развязывая маленькими сухонькими пальчиками узел на сочащемся медом свертке. – Подождите, вот проведете в дороге пару ночей и пожалеете, что не захватили с собой что-нибудь потеплее. Вы военный, да?
Бардас кивнул.
– Я так и подумала. Впрочем, чтобы догадаться, не требуется какой-то особенный, аналитической склад ума. Кто еще может разъезжать на государственной карете, верно? Впрочем, меня-то это не касается. Никаких проблем. Да и о чем спорить, если мы теперь серьезно настроены быть единой Империей и все такое прочее. Смею предположить, что лет через двадцать люди и думать об этом перестанут. И совершенно правильно, если хотите знать мое мнение. Возьмите, к примеру, Сыновей и Дочерей Неба. Мы в это больше не верим, вы тоже (а если верите, то, значит, вы просто легкомысленный человек, чего по вам не скажешь), так о чем тогда речь? Люди есть люди, вот и весь сказ.
Она развязала наконец узелок и развернула листья, под которыми оказался золотисто-коричневый пирог, обильно пропитанный медом и посыпанный ореховой крошкой.
– Не очень-то изысканный способ есть эту штуку таким вот образом, ну да черт с ней. Поехали.
Женщина разинула рот, затолкала четверть пирога и откусила.
Бардас отвел глаза.
– Неплохо, – сказала его спутница, как только смогла заговорить, – хотя и получается, что я хвалю сама себя. Вообще-то пирог предназначался моему сыну в Дайке, но, как говорится, чего не ждешь, о том и не жалеешь. Я не слишком много болтаю, а?
Бардас пожал плечами:
– Я предпочитаю слушать.
– Очень разумно, – сказала женщина, дожевывая. – У человека один рот и два уха, как говаривала, бывало, моя мама, когда мы были детьми. Вам далеко?
– До Саммиры, – ответил Бардас. – Там мне придется пересесть. Конечная цель – Ап-Калик.
Она кивнула:
– Ап-Калик. Хм. Я частенько бывала там, когда была помоложе. Управляющий государственного кирпичного заводика… такой хороший был клиент. Духи, – добавила женщина, как бы объясняя род своего занятия.
Я в этом деле уже двадцать лет, приняла его от отца, когда мне исполнилось семнадцать, а через три года выкупила доли у братьев. Их у меня двое. Надеюсь, моя младшая продолжит семейную традицию, когда подойдет ее время. Дочке больше нравится заниматься производством, а вот разъезжать она не любит, а я наоборот. В общем, пока все идет хорошо, мы работаем вместе. Моему сыну, конечно, не по вкусу, что я так много путешествую. Наверное, считает, что из-за меня и он выглядит в плохом свете, но кому какое дело? Не буду отрицать, большая польза иметь сына в дорожной службе. Во-первых, всегда можно подсесть в почтовую карету, а это, согласитесь, немалое преимущество. Не уверена, что с такой же легкостью отправлялась бы в путь на муле. А вы когда-нибудь раньше бывали в Саммире?
Бардас покачал головой:
– Для меня это только название.
Попутчица фыркнула.
– А там ничего больше и нет, городишко катится под гору с тех самых пор, как потерял торговлю индиго. Если будет время, сходите посмотреть бани, а вот на местный рынок не стоит и время тратить. Точно то же самое найдете в Толламбеке, только вдвое дешевле.
Бардас кивнул:
– Буду иметь в виду.
– А вот Толламбек… – продолжала женщина, – Самое лучшее там – рыбное рагу. Откуда у них взялся вкус к рыбе – ведь до моря-то далековато. Это известно только небесам, но факт остается фактом: я бы предпочла каждый день есть соленую рыбу по-толламбекски, чем любую другую, пусть и свежую. И пусть мне говорят, что хотят, я не отступлю. А в тех краях, откуда вы родом, рыбы много едят?
– Я жил в Перимадее, – ответил Бардас.
– Перимадея, – повторила торговка духами. – Так… макрель, много трески, тунец, угорь…
Бардас пожал плечами:
– Боюсь, что не знаю. Мы их всех называли рыбой. Она была серая и шла кусками, как хлеб.
Женщина вздохнула:
– Вот и сын у меня такой же, ничего не понимает в хорошей пище. Ему все одинаково. Просто позор. Я хочу сказать, что ведь жизнь – во многом еда и питье. Если вам это не интересно, то сколько же жизни расходуется впустую.
– Наверное, вы правы.
Как и предрекла попутчица, вместе с сумерками пришел холод. К счастью, в углу кареты обнаружилась сложенная воловья шкура, и Бардас закутался в нее. Эскорт остановился, чтобы зажечь фонари, а когда они снова тронулись, то скорость осталась почти что прежней.
– Одно из преимуществ ровной, прямой дороги, – сказала женщина. – Не имеет значения, видишь ты, куда едешь, или нет.
Дорожный паек, о котором она упоминала столь пренебрежительно, оказался на поверку длинной и плоской буханкой ячменного хлеба, приправленного чесноком и укропом, куском твердого, черствого сыра и луком.
– Говорят, – заметила женщина, – того, кто ехал с почтой, можно издалека определить по запаху. Не знаю, согласитесь ли вы со мной или нет, но сочетание просто несносное.
Бардас улыбнулся, хотя, конечно, в темноте его улыбку никто не заметил.
– Мне нравится запах чеснока.
– Да? Но это же… что ж, как говорится, каждому свое. Видите ли, в моем бизнесе человек, можно сказать, живет и умирает по своему чувству запаха.
– Должно быть, странно.
– О да, конечно. Удивительно, сколь многие люди относятся к обонянию, как к чему-то само собой разумеющемуся. Разумеется, из всех пяти чувств это самое ленивое, хотя тренировкой можно поправить почти все. Кстати, меня зовут Иасбар.
– Бардас Лордан.
– Лордан… Лордан… Знаете, я слышала это имя. Скажите, а нет ли банка с таким названием где-то… где-то не здесь?
– Думаю, что есть.
– А, ясно. Вот в чем дело. А там, откуда вы родом, у всех два имени?
– Вполне обычное дело. А там, откуда вы, у всех только одно?
Женщина рассмеялась:
– Здесь не все так просто. Давайте я попробую объяснить. Если бы я была мужчиной, меня бы называли Иасбаром Хулианом Ап-Диаком. Иасбар было бы мое собственное имя, Хулиан – имя отца, Ап-Диак – место рождения моей матери. Но я женщина, а потому просто Иасбар Ап-Кандер: идея та же самая, но Ап-Кандер – это название места, где родился мой муж. А если бы я не была замужем, то оставалась бы Хулианой Иасбар Ап-Эскатой, по месту моего рождения. Немного сложновато, но вы не беспокойтесь, иногда иностранцы всю жизнь не могут привыкнуть к нюансам.
– Вы родились в Ап-Эскатое?
– Да. Тогда у моего отца еще был там магазин. Я все собиралась вернуться, но, конечно, сейчас уже поздно. Несколько странное место.
– Да.
– Нет, правда. Знаете, там ели такой невероятно густой суп со сметаной и чечевицей. Мы, бывало, отправлялись на рынок и брали с собой большие раковины. Наливали в них этот суп и потом пили его где-нибудь в укромном уголке, пока он еще горячий. В него добавляли что-то, какой-то особенный ингредиент… я так и не выяснила, что именно. Конечно, можно было бы спросить у матери, но мне и в голову не приходило поинтересоваться. В детстве ведь о таких вещах не задумываешься, верно?
Она говорила и говорила, но Бардас уже не слушал. Он уснул. А когда проснулся, ее уже не было, а карета только что прошла первую дневную смену. Попутчица оставила ему кусочек сладкого, липкого пирога, но от тряски угощение свалилось на пол и перепачкалось в пыли. Рядом валялись листья виноградной лозы.
– Темрай?
Он очнулся и открыл глаза.
– Что?
– Тебе что-то снилось.
– Знаю. – Он сел. – Ты разбудила меня только для того, чтобы сказать, что мне снился кошмар.
Жена посмотрела на него:
– Должно быть, тебе действительно снился кошмар, ты ворочался, метался и хныкал.
Вождь зевнул.
– Пора вставать. Скоро придут Куррай и все остальные, а я всегда чувствую себя таким идиотом, когда приходится одеваться на виду у всех.
Тилден хихикнула:
– Да уж, это настоящее представление. Не понимаю, почему ты так беспокоишься, зачем тебе такое облачение?
– Чтобы меня не убили, – нахмурившись, ответил Темрай. Он свесил ноги с кровати, поднялся и направился в угол палатки, где висело его боевое облачение.
– Люди здесь никогда не надевали ничего подобного, пока мы не пришли сюда. Во всяком случае…
Темрай вздохнул. Он и сам не любил все эти меры предосторожности, все эти кольчуги, сковывавшие движения, делавшие его неуклюжим, медлительным и неповоротливым тугодумом. Вождь не сомневался, что допустил в последнее время много ошибок только из-за груды металла, который ему приходилось таскать на себе.
– Не знаю насчет тебя, – сказал Темрай, натягивая подбитую войлоком рубашку, составлявшую первый слой кокона, – но меня устраивает все, что увеличивает мои шансы не быть убитым. Ну, ты собираешься помогать мне, или я должен делать все сам?
– Ладно, – сказала Тилден. – Знаешь, мне было бы легче воспринимать все всерьез, если бы не эти дурацкие, смешные названия.
Темрай улыбнулся:
– Вот тут я с тобой полностью согласен. До сих пор и сам толком не знаю, как называются эти штуковины. По словам человека, который продал мне вот это, оно называется ожерельем, но другие говорят, что это латный воротник. А какая разница, спрашиваю я, и если она все же есть, то в чем заключается?
– Я бы сказала, что ожерелье дороже, – ответила Тилден. – А почему бы не называть это просто воротником? Посмотри, настоящий воротник, только металлический. Ну, вот, стой смирно. И разве нельзя было сделать крепления чуточку побольше? Не понимаю, о чем только они думают.
Латный воротник – или как там его – изрядно затруднял дыхание.
– Ничего бы с ними не случилось, – заметила Тилден, – если бы завязки сделали подлиннее.
Темрай мог бы указать, что при более длинных завязках ношение воротника теряло бы всякий смысл, но решил промолчать. В конце концов, когда-нибудь он сможет снять эту проклятую штуку, и тогда все будет прекращено.
Куррай, начальник штаба, и его розовощекие юнцы появились как раз в тот момент, когда вождь натягивал сапоги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73