Наблюдатель пьет чай. К счастью, бригадир сообразил и прикрыл тело, прежде чем его смогли увидеть американцы.
— Сеть доставлена с американского траулера. Разве они не заметили?
— Им наплевать, что попалось в сети, разве что мы им расскажем, — Слава задумался. — Нам нужно подготовить приемлемое объяснение на всякий случай.
— Объяснение, говоришь? Она работала на камбузе?
— Да.
— Может, пищевое отравление?
— Не пойдет. — Лицо Славы покраснело. — Доктор осмотрел ее, когда мы принесли тело, и сказал, что она умерла всего два часа назад. Если бы ты был хорошим следователем, то до сих пор сидел бы в Москве.
— Пожалуй.
Смена Аркадия закончилась, и он отправился в каюту, которую делил с Обидиным, Колей Мером и электриком Гурием Гладким. Ни один из них не был образцовым матросом. Гурий валялся на нижней койке, уткнувшись в американский каталог. Обидин повесил куртку в шкаф и смывал слизь, налипшую на бороду, словно паутина на веник. Огромный крест болтался у него на груди. Голос его был гулким, как раскаты грома: если бы покойник мог заговорить из могилы, его голос звучал бы именно так.
— Это не по Писанию, — говорил он Коле, глядя на Гурия. — Это дело рук Антихриста.
— Он даже в кино не ходит, — сказал Гурий, когда Аркадий вскарабкался на верхнюю койку. В свободное время Гурий постоянно носил темные очки и черную кожаную куртку, словно летчик. — Знаешь, что он собирается делать в Датч-Харборе? Пойти в церковь.
— Да, там есть храм, — сказал Обидин. — Тамошние люди уважают святую веру.
— Какая вера? Какие люди? Это же алеуты, дикари вонючие!
Коля считал свои горшочки. У него было пятьдесят картонных горшков, каждый диаметром в пять сантиметров. Он учился на ботаника, и, когда рассуждал о порте Датч-Харбор и острове Уналашка, можно было подумать, что судно идет прямым курсом в райские кущи, а Коля собирается составить там неплохой гербарий.
— Из рыбы выходит отличное удобрение, — сказал он.
— Ты в самом деле думаешь, что они продержатся до Владивостока? — внезапно спросил Гурий. — Что же это за цветы?
— Орхидеи. Они выносливее, чем ты думаешь.
— Американские орхидеи? Они вымахают такие, что ты их в одиночку до рынка не донесешь.
— Они такого же размера, как сибирские болотные орхидеи, — сказал Коля, — так-то.
— Творенья Господни, — прогудел Обидин, словно сама природа согласилась с ним.
— Аркадий, помоги мне, — попросил Гурий.
— А что?
— В американском порту мы пробудем всего день. Мер потратит его на поиски своих вонючих сибирских цветочков, а Обидин хочет помолиться с людоедами. Объясни им — тебя они послушают. В этой банке с дерьмом мы пять месяцев болтаемся по океану ради единственного дня в порту. Под койкой у меня поместится пять стерео и, может, сотня пленок или дискет для компьютера. Во Владивостоке в каждой школе есть компьютер, или должен быть, по крайней мере. Когда-нибудь. Значит, мои дискеты будут стоить бешеных денег. Когда мы вернемся домой, я не хочу спускаться по трапу, вопить «вот что я привез из Америки!» и протягивать горшки с сибирскими цветочками.
Коля откашлялся. Среди обитателей каюты он был самый низкорослый, поэтому чувствовал себя как самая мелкая рыбка в аквариуме.
— Что Буковский от тебя хотел? — спросил Коля Аркадия.
— Этот Буковский мне всю плешь проел, — вмешался Гурий, рассматривая в каталоге фотографию цветного телевизора. — Гляди: девятнадцать дюймов по диагонали. Это сколько по-нашему? У меня в квартире стоял «Фотон». Так он взорвался не хуже бомбы.
— Трубка подвела, — коротко заметил Коля. — Теперь про трубки все знают.
— Я тоже знал, поэтому под телевизором, слава тебе Господи, всегда держал ведро с песком. — Гурий наклонился к Аркадию. — Так чего от тебя хотел третий помощник?
Между койкой и потолком каюты было достаточно пространства, чтобы Аркадий мог, пригнув шею, сидеть. В иллюминаторе виднелась узкая серая полоска — над Беринговым морем вставало солнце.
— Знаешь Зину с камбуза?
— Блондинку? — спросил Гурий.
— Из Владивостока — Коля аккуратно составил свои горшочки.
Гурий ухмыльнулся. Его передние зубы были сплошь из золота и фарфора. И красиво и жевать можно.
— Буковский положил глаз на Зину? Да она завяжет ему член в узел и спросит, любит ли он крендельки. А кто его знает, может и любит.
Аркадий повернулся к Обидину — интересно, что скажет знаток Священного Писания?
— Блудница она, — заявил Обидин и осмотрел банки, выстроившиеся в низу шкафа. Горлышко каждой было заткнуто пробкой с резиновой трубкой. Он раскупорил одну. По каюте потянуло сладким духом бродящего виноградного сока.
— Это не опасно? — спросил Гурий Колю. — Ты ученый, все знаешь. Не взорвется? Есть овощи или фрукты, из которых нельзя гнать самогон? Бананы помнишь?
Аркадий помнил. В шкафу тогда воняло так, как будто разом сгнили все тропические джунгли.
— С дрожжами и сахаром почти все может бродить, — ответил Коля.
— Женщины вообще не должны быть на корабле, — заметил Обидин. На гвозде, вбитом в заднюю стенку шкафа, висела маленькая иконка Святого Владимира. Обидин перекрестился трехперстным крестом, потом повесил на гвоздь рубашку.
— Я молюсь за наше избавление.
Аркадий спросил из любопытства:
— От кого избавляться хочешь?
— От баптистов, евреев и масонов.
— А трудно представить Буковского и Зину вместе, — сказал Гурий.
— Мне понравился ее купальный костюм, — признался Коля. — Помните, как мы шли от Сахалина? — У берегов острова есть теплое течение, подарившее морякам несколько часов искусственного лета. — Купальник, на тесемочках такой.
— Праведный муж покрывает лицо бородой, — сказал Обидин Аркадию. — Праведная женщина избегает появляться на людях.
— Сейчас она праведная, — произнес Аркадий. — Она умерла.
— Зина? — Гурий встал, снял темные очки и посмотрел в глаза Аркадию.
— Умерла? — Коля смотрел в сторону. Обидин снова перекрестился.
Аркадий подумал, что трое его соседей знают про Зину Патиашвили больше, чем он. Он помнил только тот день у Сахалина, когда она гордо шла по палубе в купальнике. Русские любят солнце. Тогда все надели плавки и купальники, да такие, что лишь чуть-чуть прикрывали тело — бледной коже хотелось впитать как можно больше солнечных лучей. Но Зина отличалась не только супероткрытым купальником. У нее была прекрасная фигура, стройная, с великолепными формами. На операционном столе ее тело больше походило на большую мокрую тряпку — ничего общего с Зиной, расхаживающей по палубе и позирующей у планшира в громадных черных очках.
— Она упала за борт. Вытянули сетью.
Вся троица уставилась на Аркадия.
— Зачем же тебя хотел Буковский? — вновь спросил Гурий.
Аркадий не знал, как объяснить. У каждого свое прошлое. Гурий всегда был дельцом, который действовал не только в рамках закона, но и преступал их порой. Колю из института отправили прямиком в лагеря, а Обидин курсировал между пивной и церковью. Аркадию приходилось жить с такими людьми с тех пор, как он покинул Москву: ничто не сближает больше, чем ссылка. По сравнению с разношерстным народом Сибири Москва казалась скучным местом, где обитали чуть ли не сплошные аппаратчики. Из раздумий его вывел резкий стук в дверь. Он даже был рад снова увидеть лицо Славы Буковского, хотя тот и вошел с насмешливым поклоном и обратился к Аркадию с издевкой:
— Товарищ следователь, вас хочет видеть капитан.
Глава 3
Каждый смог бы признать в Викторе Сергеевиче Марчуке капитана, даже когда тот не носил форменного кителя с золотыми нашивками. Аркадий видел его портрет у Дома моряков во Владивостоке — один из многих гигантских портретов передовых капитанов Дальневосточного рыболовного флота. Художник смягчил резкие черты лица Марчука и так «затянул» его в пиджак и галстук, что капитан выглядел, будто проглотил гладильную доску. У живого Марчука лицо словно было вырублено из дерева, обрамлено аккуратно подстриженной черной бородой, придававшей ему бравый вид, а на палубе корабля он всегда появлялся в шерстяном свитере и заношенных джинсах. В жилах его текла смесь азиатских и казацких кровей. Сибиряки во многом определяли лицо этой страны: новосибирские экономисты, иркутские писатели, владивостокские моряки.
Сейчас капитан сидел за столом, задумчиво глядя на бумаги, разложенные перед ним: личное дело матроса, книга кодов, шифровальная таблица и еще два листа, первый из которых был испещрен цифрами, в некоторых местах обведенными красным карандашом, а второй — буквами. Марчук поднял взгляд и посмотрел на Аркадия, как бы стараясь поймать его в фокус. Слава Буковский вежливо отступил на шаг, чтобы не попасть в поле зрения капитана.
— Знакомство с членами экипажа порой бывает очень любопытно, — Марчук кивнул на личное дело. — Так значит, вы бывший следователь… Я запросил по радио дополнительную информацию о вас, матрос Ренько. И мне ее прислали. — Крепкий палец капитана постучал по расшифрованной радиограмме. — Итак, старший следователь Московской прокуратуры, уволен по причине политической неблагонадежности. Впоследствии вас видели в одном из пригородов Норильска. Ну, это ничего, многие лучшие представители нашего народа провели в этих краях долгие годы, пока их не реабилитировали. В Норильске вы работали ночным сторожем. Вероятно, вам, бывшему москвичу, по ночам там было холодновато?
— Я разжигал три костра из пустой тары и садился между ними. Со стороны это, наверное, напоминало языческий ритуал.
Марчук закурил, а Аркадий тем временем оглядел каюту капитана. Пол был устлан персидским ковром, в углу стоял диван, на стенах разместились книжные полки с литературой по морскому делу. Были также в каюте телевизор, радиоприемник и старинный письменный стол размером со спасательную шлюпку. Над диваном висела фотография — Ленин выступает перед моряками. Три часовых циферблата показывали местное, владивостокское и гринвичское время. Распорядок на корабле поддерживался по владивостокскому времени, а расчет курса шел по Гринвичу. А в общем, каюта капитана напоминала бы рабочий кабинет на берегу, если бы не светло-зеленые переборки вместо стен.
— Вы были уволены за порчу государственного имущества. Наверное, имелась в виду пустая тара. Потом вы поступили работать на скотобойню.
— Да, я затаскивал оленей на бойню.
— Но и оттуда, как здесь сказано, вы были уволены по причине политической неблагонадежности.
— Я работал с двумя бурятами, не знавшими русского языка. Может быть, олени донесли?
— В дальнейшем вы завербовались на каботажный траулер на Сахалине. Вот это меня очень удивляет, матрос Ренько. Завербоваться туда может только полный идиот — каторжный труд за мизерную зарплату. А команды? Мужья, скрывающиеся от уплаты алиментов, преступники в бегах и, кто знает, возможно, даже убийцы. И всем на это наплевать, потому что на Дальнем Востоке не хватает матросов. Все же вас снова уволили и снова по той же причине. Расскажите, что же вы такого натворили в Москве?
— Я работал.
Марчук раздраженно разогнал рукой клубы сизого дыма.
— Ренько, вы уже десять месяцев на «Полярной звезде» и никогда не сходили на берег, когда мы прибывали во Владивосток.
Когда матрос сходит на берег, он должен пройти через пограничный пост — пост войск КГБ.
— Я люблю море, — отвечал Аркадий.
— Я лучший капитан Дальневосточного рыболовного флота, — отпарировал Марчук, — Герой Социалистического Труда, но даже я, видимо, не люблю море так, как вы. Однако должен вас поздравить. Доктор изменил свое заключение. Эта девушка, Зина Патиашвили, погибла не этой ночью, а предыдущей. Товарищ Буковский, как председатель профсоюзного комитета, подготовит соответствующий рапорт о случившемся.
— Товарищ Буковский, несомненно, отлично справится с этой задачей.
— Да, он человек старательный. Однако третий помощник капитана — это не следователь. А кроме вас, следователей на борту нет.
— Но он весьма инициативен. Так что мне остается пожелать ему удачи.
— Слушайте, поговорим серьезно. На «Полярной звезде» двести семьдесят матросов, рабочих и технического персонала, включая пятьдесят женщин. Целая советская деревня в американских водах! Слухи о загадочной смерти на борту быстро распространятся. А нам важно, чтобы никто не предположил, будто мы пытаемся спрятать концы в воду или подошли к делу недостаточно серьезно.
— Так значит, американцы уже в курсе? — догадался Аркадий.
— Их представитель был у меня, — вынужден был признаться Марчук. — А то, что она умерла позавчера, еще более усложняет наше положение. Вы говорите по-английски?
— Давно не приходилось. Но ведь многие американцы, работающие с нами, говорят по-русски.
— И вы не танцуете?
— Забыл, как это делается.
— Позавчера вечером мы устраивали танцы, — напомнил Слава Аркадию. — Танцевальный вечер в честь дружбы рыбаков всех народов.
— Я в это время чистил рыбу. Так, глянул мельком, когда шел на рабочее место.
Танцы были в столовой. Проходя мимо, Аркадий заметил только блеск огней и неясные силуэты танцующих.
— А ты еще играл на саксофоне, — сказал он Славе.
— У нас были гости, — продолжал Марчук. — Два американских траулера пришвартовались к «Полярной звезде», команды пошли на танцы. Возможно, вы захотите опросить членов команд. Они не говорят по-русски. И помните — это не официальное расследование, оно будет, как вы сами знаете, проведено компетентными органами во Владивостоке, когда мы туда вернемся. Однако кое-какие сведения возможно собрать и сейчас, по горячим следам. Буковскому потребуется в этом деле помощник с вашим опытом и знанием английского. Это только на сегодня.
— Прошу прощения, — сказал Слава, — но я могу опросить команду и без помощи Ренько. Следует помнить, что этот рапорт будет читать руководство флота, а также сотрудники министерства…
— Не забывайте, что говорил Ленин: «Бюрократия — это дерьмо», — ответил Марчук и обратился к Аркадию: — Патиашвили была на танцах в то время, которое вы определили как время ее смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46