И все же Шону казалось, что он предал их, что приложил меньше усилий, чем они рассчитывали, чтобы удержать их рядом с собой. В Уиндгейте Шон сразу же различил черты смерти или по крайней мере полустанка на пути к ней. Ему не только ненавистна была мысль, что здесь будут коротать дни его родители, дожидаясь времени, когда их самих понадобится сопровождать к доктору, ему отвратительно было и себя вообразить в этом или подобном месте. И в то же время он знал, что шансов окончить свои дни где-нибудь еще у него мало. Ему тридцать шесть — пройдено более половины пути к двухспальному домику Уиндгейта, и вторая половина промелькнет гораздо быстрее первой, не успеешь и глазом моргнуть.Мать задула свечи на торте, стоявшем на маленьком столике в обеденном уголке, помещавшемся в нише между крохотной кухней и более вместительной гостиной, и они спокойно поели и выпили чаю под тиканье стенных часов и гул кондиционера.Когда они закончили, отец встал:— Я вымою тарелки.— Нет, этим займусь я.— Ты сиди.— Нет, разреши уж мне.— Сиди, именинница.Мать с легкой улыбкой откинулась на спинку стула, а отец собрал тарелки в стопку и понес их в кухню за перегородку.— Не забудь про крошки, — сказала мать.— Не забуду.— Если ты не смоешь крошки в сток, у нас опять заведутся муравьи.— У нас был один муравей. Один.— Их было больше, — сказала мать, обращаясь к Шону.— Полгода уже прошло, — сказал отец под шум воды.— И мыши были.— Не было у нас мышей.— А у миссис Файнголд были. Целых две. И ей пришлось ставить мышеловки.— Но у нас же мышей нет!— Это потому, что я слежу за тем, чтобы ты не оставлял в раковине крошек.— Господи, — сказал отец Шона.Мать тянула чай, поглядывая на Шона поверх чашки.— Я вырезала статью для Лорен, — сказала она, поставив чашку обратно на блюдце, — и куда-то здесь ее положила.Мать Шона вечно делала вырезки из газеты и вручала их ему, когда он приезжал. А иногда она посылала вырезки по почте порциями в девять-десять вырезок; открыв конверт, Шон находил там аккуратно сложенную толстенькую пачку как напоминание о том, сколько времени прошло с его последнего визита. Вырезки были на разные темы, но всегда касались либо домашнего хозяйства, либо медицины и здорового образа жизни — советы, как сделать, чтобы волокна ткани не забивали сушилку или чтобы не перегорала морозильная камера; за и против прижизненных завещаний; как не стать жертвой ограбления в отпуске; советы мужчинам на нервной работе («Пешие прогулки — и вы проживете сто лет»). Шон понимал, что таким образом мать выражает свою любовь и это равнозначно былому застегиванию ему пуговиц или тому, как раньше поправляла она ему шарф на шее, когда январским утром собирала его в школу. И Шон не мог сдержать улыбки, вспоминая, как за два дня до отъезда Лорен по почте пришла вырезка «Прорыв в лечении бесплодия» — родители никак не могли уяснить, что бездетность Шона и Лорен не что иное, как их собственный выбор, порожденный их общим, хоть и молчаливым опасением, что родители из них получатся никудышные.Когда в конце концов Лорен забеременела, они скрыли это от родителей — так как неясно было, оставит ли Лорен ребенка, когда брак их затрещал по всем швам. Шону стало известно о романе Лорен с актером, и он донимал ее вопросом: «Чей это ребенок, Лорен?» — на что она парировала: «А ты бы сделал тест на отцовство, если так волнуешься!»Они уклонялись от обедов с родителями, стараясь, чтобы те не застали их дома во время наездов в город, и Шон сходил с ума от страха, что ребенок не его, и от другого страха — что он не полюбит ребенка, даже если уверится, что тот от него.Когда Лорен уехала, мать стала объяснять отсутствие невестки тем, что ей необходимо «разобраться в себе», а вырезки теперь стали предназначаться не Шону, а Лорен, словно распираемый вырезками ящик может заставить их вновь объединиться хотя бы для того, чтобы совместными усилиями привести наконец этот ящик в порядок.— Ты с ней говорил недавно? — спросил из кухни отец. Лицо его было скрыто зеленоватой перегородкой.— С Лорен?— Угу.— С кем же еще? — бодро сказала мать, роясь в ящике комода.— Она звонит мне, но ничего не говорит.— Может быть, она просто болтает о пустяках, потому что...— Нет, папа. Я имею в виду, что она вообще не говорит, ни слова не произносит.— Совсем ничего?— Абсолютно.— А тогда откуда ты знаешь, что это она?— Знаю, и все.— Но каким образом?— Господи! — воскликнул Шон. — Я слышу ее дыхание! Понятно?— Как странно, — сказала мать. — Ну а ты-то говоришь, Шон?— Иногда. Все меньше и меньше.— Что ж, по крайней мере вы как-то общаетесь, — сказала мать, кладя перед ним последнюю вырезку. — Скажешь ей, что, по-моему, ей это будет интересно. — Она села и ребром ладоней стала разглаживать морщинку на скатерти. — Когда она вернется домой, — добавила она, вглядываясь в то, как морщинка исчезает под ее руками, — когда вернется, — повторила она, и голос ее был как шелестящий шепот монахини, убежденной в изначальной силе слова. * * * — Дейв Бойл, — сказал отцу Шон, когда часом позже они сидели за одним из столов в баре «Норы». — Помнишь, как его увезли от нашего дома?Отец его нахмурился, а потом сосредоточенно принялся выливать остаток «Киллана» в запотевшую кружку. Когда слой пены поднялся к самому краю кружки, а струя пива из бутылки превратилась в отдельные жирные капли, отец сказал:— А что... ты не мог просмотреть старые газеты?— Ну, я...— Зачем спрашивать у меня? Ерунда какая. И по телевидению это было.— Про поимку того похитителя не было, — сказал Шон, надеясь, что такого довода окажется достаточно и отец не станет допытываться у него, почему он пришел с расспросами именно к нему, так как ответа Шон и сам пока толком не знал.Он лишь понимал, что смутно рассчитывает с помощью отца определить свое участие в событии и, может быть, увидеть все в ракурсе, который ни старые газеты, ни папки с протоколами закрытых дел дать не в силах. И может быть, удастся обсудить с отцом нечто более важное, чем последние телевизионные новости. Эдакая настойчивая потребность взять быка за рога. Временами Шону казалось, что раньше им с отцом случалось говорить о чем-то, кроме повседневных мелочей (как случалось говорить и с Лорен), но убей его, он не помнил, о чем именно шла тогда речь, — все зыбилось в туманной дымке воспоминаний юности, и он боялся, что никаких моментов близости, понимания и доверительного общения между ними на самом деле и не было и с годами он просто выдумал их как миф. Отец его был человеком молчаний и недоговоренностей, тяготевших к пустоте, и Шон немало времени тратил, пытаясь понять и интерпретировать его молчание, заполнить пустоты, порожденные иносказаниями, домысливая, что имел в виду отец. А с недавних пор Шон думал, что, может быть, и сам он не всегда заканчивает предложения и договаривает то, что намеревался сказать. И уж не такой ли он, как отец, человек молчаний, тех самых, которые он наблюдал и у Лорен и с которыми так и не сумел совладать, пока молчание не превратилось в единственное, что от нее осталось. Молчание и звук телефонных помех в трубке во время ее звонков.— Зачем тебе понадобилось возвращаться так далеко в прошлое? — в конце концов произнес отец.— Ты знаешь про убийство дочери Джимми Маркуса?Отец вскинул на него глаза:— Эта девушка в Тюремном парке?Шон кивнул.— Я увидел фамилию, — сказал отец, — но чтобы дочь...— Да.— Он твой ровесник. Что же, у него девятнадцатилетняя дочь?— Джимми родил ее, когда ему было лет семнадцать, года за два до того, как угодил в «Олений остров».— Ах ты, господи, — вздохнул отец. — Вот бедолага! А старик его все в тюрьме?— Он умер, папа, — сказал Шон.Шон увидел, что это известие расстроило отца, вновь перенеся его на кухоньку на Гэннон-стрит, когда он вместе с отцом Джимми в теплые субботние вечера распивал пиво, а сыновья их играли во дворе, и воздух звенел от их веселого смеха, долетавшего с улицы.— Вот черт, — сказал он. — Но умер-то он хотя бы на воле?Шон подумал было соврать, но голова сама собой качнулась отрицательно:— В тюрьме. В Уолполе. От цирроза.— Когда?— Да вскоре после вашего переезда сюда. Шесть лет назад, а может быть, и все семь.Губы отца беззвучно повторили «семь». Он тянул пиво из кружки, и темные стариковские пятна на тыльной стороне его рук в желтом свете лампы проступали еще отчетливее.— Так легко забываешь, сколько лет прошло. Путаешься во времени.— Извини, папа.Лицо отца исказила гримаса — его единственный обычный ответ на выражения сочувствия или похвалы.— За что извиняешься? Не ты же попал в тюрьму! Господи, да Тим во всем виноват. О чем он только думал, когда пришил Сонни Тодда!— За бильярдной партией, да?Отец пожал плечами:— Оба они были пьяные. А больше — кто его знает, что там произошло. Оба пьяные, оба сквернословы, и характер у обоих скверный. У Тима еще похуже, чем у Сонни Тодда. — Отец отхлебнул еще пива. — Только что общего между исчезновением Дейва Бойла и этой... как ее? Кэтрин? Кэтрин Маркус?— Да.— Так какое же отношение одно имеет к другому?— Я не говорю, что имеет.— Но и не говоришь, что не имеет.Шон невольно улыбнулся. Возьми любого бандита, который хочет перехитрить следствие и знает законы получше любого судьи, — Шон обломает его, но с этими ветеранами, с этими крепкими, что тебе орех, недоверчивыми скептиками из поколения его отца, с этими работягами с их бешеной гордостью и полнейшим неуважением к властям, если они задумали чего-то тебе не говорить, ты можешь биться всю ночь, но к утру будешь там же, откуда начал, — с одними вопросами, но без ответов.— Послушай, папа, давай пока не думать о том, что и к чему имеет отношение.— А, собственно, почему?Шон предостерегающе поднял руку:— Хорошо? Доставь мне удовольствие.— О, конечно! Это единственная моя радость — при первой возможности доставлять удовольствие сыну.Шон почувствовал, как рука его крепче сжала ручку стеклянной кружки.— Я заглянул в старое дело о похищении Дейва. Полицейский детектив, который вел его, умер. Кроме него никто ничего не помнит, а дело числится в нераскрытых.— Вот как?— Да, так. А я помню, как ты вошел ко мне в комнату примерно через год после того, как все произошло, и сказал: «Кончено. Их поймали».Отец пожал плечами:— Поймали одного из них.— Так зачем же...— В Олбани, — сказал отец. — Я видел фотографию в газете. Парень этот признался в нескольких нападениях на малолеток в Нью-Йорке и дал показания, что в Массачусетсе и Вермонте он занимался тем же самым. Парень этот повесился в камере до того, как его расспросили о подробностях. Но я узнал это лицо — лицо, которое рисовал полицейский у нас на кухне.— Ты уверен?Отец кивнул:— На сто процентов. Полицейского детектива... его звали... э-э...— Флинн, — сказал Шон.Отец опять кивнул:— Майк Флинн. Правильно. Знаешь ли, я с ним был немного знаком. И я позвонил ему, когда увидел в газете фотографию, и он сказал, да, это тот самый парень. Дейв подтвердил это.— И который?— Что?— Который из них?— Ах, ну да. Как бы его описать? С сальными волосами и сонным взглядом.Странно было вновь слышать детские слова Дейва, возвратившиеся к нему из прошлого через разделявший его и отца стол.— Тот, что был рядом с водителем?— Ага.— А его подельник? — спросил Шон.Отец затряс головой.— Погиб в автомобильной катастрофе. Так заявил первый, как я слышал. Но я не стал бы очень доверять тому, что я слышал. Вот черт! Ты должен был сказать мне, что Тим Маркус умер.Шон прикончил то, что оставалось в кружке, и, указав на пустую кружку отца, спросил:— Еще по одной?Несколько секунд отец разглядывал кружку.— Какого черта ты спрашиваешь? Разумеется.Когда Шон вернулся от стойки бара со свежим пивом, отец его смотрел «Опасность!», беззвучно мелькавшую на одном из телевизионных экранов над стойкой. Едва Шон уселся за стол, как отец, не отрывая от экрана взгляда, спросил:— Роберт Оппенгеймер — это кто?— Откуда ты знаешь, что без звука правильно понял фамилию?— Знаю, и все, — сказал отец, наливая пиво себе в кружку и хмурясь глупости вопроса. — Вы, ребята, делаете это сплошь и рядом. Никак я вас не пойму.— Что мы делаем? И кто это «мы»?Отец потряс в воздухе кружкой.— Ребята твоего возраста. Все время задаете вопросы и не догадываетесь, что стоит только на секунду перестать думать, и ответ явится сам собой.— О, да ладно тебе, — сказал Шон.— Как в этой истории с Дейвом Бойлом, — продолжал отец. — Ну какая разница, что случилось двадцать пять лет назад с Дейвом? Тебе известно, что это было. Он пропадал четыре дня у тех, кто совращает малолеток. Случилось все как по нотам. Но вот являешься ты и ворошишь прошлое затем, чтобы... — Отец выпил пива и закончил: — Не знаю я, черт побери, зачем ты его ворошишь!Отец смущенно улыбнулся, и Шон ответил ему улыбкой не менее смущенной.— Послушай, папа...— Что?— Ты хочешь сказать, что с тобой в прошлом не происходило ничего, о чем бы ты потом не думал, к чему не возвращался мысленно, чего не проворачивал потом в голове?— Да дело не в этом!— Именно в этом.— Вовсе нет. Дерьмо ко всем липнет, Шон. Ко всем. И ты, Шон, тут не исключение. Но вот ваше поколение, вы начинаете ковыряться в этом. Прямо как зуд вас одолевает — не можете оставить дерьмо в покое. У тебя что, есть доказательства, что Дейв причастен к гибели Кэтрин Маркус?Шон засмеялся. Старик делал обходной маневр: заговаривал зубы Шону, ругательски ругая его поколение, хотя на самом деле единственное, что его интересовало, — это не имеет ли история с Кейти отношения к Дейву.— Скажем, так: есть кое-какие побочные обстоятельства, которые заставляют приглядываться к Дейву.— Ты считаешь это ответом?— А ты считаешь, что задал вопрос?И на отцовском лице забрезжила эта его удивительная улыбка, с которой он сразу же скидывал лет пятнадцать. Шон помнил, как раньше, когда отец был моложе, улыбка эта мгновенно распространялась по дому, освещая все вокруг.— Так ты пристаешь ко мне с этими расспросами, потому что прикидываешь, не превратили ли эти подонки Дейва в убийцу молодых девушек?Шон пожал плечами:— Да, что-то вроде этого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54