Во время ледового заточения в бухте Сано, когда Хосино и пять других врачей умерли, Хорикоси возглавил МСЧ Медико-санитарная часть.

авианосца. По возвращении в Японии адмирал Фудзита, считавший все медицинское сословие «бандой коновалов и шарлатанов», наотрез отказался от предложения командования сил самообороны укомплектовать судно дипломированными судовыми врачами, и бразды правления по-прежнему оставались в маленьких, со вздутыми синими венами ручках Хорикоси, державших их так же крепко, как скальпель и пинцет. Под его началом было шестеро санитаров столь же преклонного возраста.Сверкающий чистотой лазарет находился в кормовой части надстройки, и сейчас из его тридцати коек двадцать две были заняты пострадавшими при авианалете японскими моряками, а на двадцать третьей лежал на животе американский летчик Кеннет Розенкранц с загноившейся раной правой ягодицы. Рядом стояла кровать Таку Исикавы.Из всех видов повреждений Хорикоси больше всего не любил ожоги. Обгоревшие люди испытывают мучительные и — что еще хуже — постоянные страдания: они совершенно беспомощны и могут только стонать и плакать от не отпускающих ни на миг болей, которые причиняют им страшные, незаживающие ожоги третьей степени, и от всепроникающего тошнотворного запаха гниющей плоти начинает першить в горле. Хорикоси перерыл горы книг по лечению ожогов, выписывал самые последние новинки фармацевтики, искал наиболее эффективные сочетания болеутоляющих и барбитуратов. Его помощники лили прямо на раневую поверхность раствор сернокислого серебра, потом накладывали на омертвевшие участки тела пропитанные особым составом бинты, чтобы через несколько часов снять их вместе с отслоившейся кожей. Потом вся процедура повторялась.Раненым, у которых замечалась сердечно-легочная недостаточность, ставили капельницы и катетеры для внутривенных вливаний. Чудовищное обезвоживание организма требовало огромных доз физиологического раствора. Раненые, сохранившие губы и слизистую рта, получали — иногда до тридцати раз в день — питательные смеси.И тем не менее, несмотря на все старания Хорикоси и его помощников, многие умрут. А те, кто благодаря новейшим лекарствам выживет, вряд ли поблагодарит за это судьбу. Первыми сгорают эпидермис, мышечная масса, хрящи, потом — кости, и старый фельдшер проходил между рядами коек, на которых лежали люди без носов, без ушей, с лицами, сплошь покрытыми уродливыми струнами. Один матрос лишился половых органов, двоим ампутировали руки и ноги.Хорикоси не любил злоупотреблять болеутоляющими, но тем, кому оставалось жить недолго, безотказно назначал большие дозы морфина, чтобы они, по крайней мере без мучений, вошли в храм Ясукуни, нечувствительно оказавшись в стране лотоса. Какая жестокая ирония: мало того что пламя пожрало их тела при жизни, и трупы их тоже будут преданы огню, мрачно размышлял он.— Эй ты! Болит! — услышал он внезапно голос пленного американца.— Ничего страшного, — ответил Хорикоси, — представь, что у тебя еще одна дырка в заднице.Их голоса разбудили Таку Исикаву. Он повернул голову и встретил взгляд зеленых глаз Кеннета Розенкранца.— Ты кто? — спросил лейтенант.— Тебе, косоглазая макака, не все равно? — вызывающе ответил американец, которому терять было нечего.Таку потряс головой и с усилием приподнялся на локте.— Ты Рози, я видел, как тебя вели к адмиралу.— Я тебе, Исикава, не «Рози»!— Откуда ты знаешь мое имя?— Вон, на табличке написано, — американец, перекатившись на бок, ткнул пальцем в изножье койки, где висела дощечка со списком назначений и температурной кривой. — Протри свои щелочки, косой!— Не смей называть меня косым.— Но ты же косой?!— Прекратить! — лаконично приказал фельдшер. — Чтоб поубивать друг друга, силенок еще маловато. — Он очертил в воздухе дугу. — Вы и так меня работой завалили.Лежащий на соседней койке юноша, забинтованный с ног до головы и весь утыканный резиновыми трубками, выходящими из всех отверстий его тела, внезапно дернулся и издал тонкий пронзительный вопль — так стонет под слишком высоким давлением предохранительный клапан парового котла.— Да заткните ж вы глотку этой суке! — крикнул Розенкранц.— Такеда, введи ему четверть грана морфина, — распорядился Хорикоси, и старый санитар, взяв гиподермический шприц, впрыснул его содержимое в одну из трубок. Запеленутый в бинты кокон почти мгновенно затих.— Долго не протянет, — вполголоса сказал санитар.— Вот и хорошо, — заржал Кеннет. — Одной макакой меньше.Хорикоси выпрямился и взглянул на американца:— Капитан, предупреждаю: не укоротите язык — я вам сделаю колостомию Операция по созданию искусственного наружного свища ободочной кишки.

и отправлю обратно на гауптвахту. — Он кивнул в сторону вооруженного матроса-часового, стоявшего у единственной двери в палату, и только собирался еще что-то добавить, как послышались крики:— Доктор! Доктор! ЧП! Авария на полетной палубе! Вас срочно требуют к кормовому подъемнику!Хорикоси двинулся по проходу между койками, потом на минуту остановился:— Не забудьте о том, что я сказал. Колостомия, — с угрозой бросил он через плечо, взял маленький черный саквояж и мимо часового вышел из палаты.— Что это еще за кол… кост… костоломия такая? Кости, что ли, мне ломать будет? — осведомился Кеннет.— Нет. Тебе ушьют задний проход, а прямую кишку выведут наружу, и какать будешь в мешочек, — усмехнувшись, объяснил Исикава.— И этот старый пердун решится на такое? — голос Кеннета дрогнул.— Будь уверен.Розенкранц некоторое время смотрел на него сквозь полуопущенные веки.— Слушай, — сказал он. — А ведь это с тобой мы третьего дня схлестнулись над Токио?— Как ты узнал?— Разговоров было много. Ты молодец.— Какой же молодец, когда валяюсь здесь?! Хотелось бы еще полетать.— Мне бы тоже хотелось — и побольше, чем тебе. Ты оставил меня с носом, но без пятидесяти штук.— Ты что, только ради денег воюешь?— Да как тебе сказать… Я, конечно, не люблю жидов и кое-что насчет этого наболтал адмиралу. Но в конечном счете все решают деньги. — Он задумался на мгновение. — А для тебя? Неужели есть что-нибудь важнее?— Честь. Гордость. Император. Кодекс бусидо.— Кодексом сыт не будешь. И пьян, кстати, тоже. И бабу не подцепишь.— Ты, я вижу, альтруист и бессребреник, — с сарказмом сказал Таку. — Высота твоих устремлений просто ошеломляет.Кеннет побарабанил пальцами по тюфяку.— А этот пижон… ну, с красным колпаком и зеленым обтекателем на машине — как его?..— Подполковник Мацухара.— Тоже летун — будь здоров. Мы с ним сцепились. Он сжег моего ведомого: отличный был пилот, хоть и поляк. Но и Мацухаре твоему от меня досталось. Я как врезал серию — крыло всмятку!Таку окинул взглядом четкие очертания его тяжелого лица и вспомнил, как на совещании накинулся на Йоси, обвиняя того в трусости. От этого воспоминания на лбу выступила испарина, в горле застрял комок.— Ты подбил Мацухару?— Ну, я же говорю: крыло чуть не напрочь оттяпал.— И он не мог продолжать бой?— Какой там еще, к черту, бой?! Он лететь не мог! Спрыгнул, наверно, с парашютом?— Нет, дотянул и сел на палубу.— Ну ничего, следующий раз я его сделаю.— Ты думаешь, у тебя будет «следующий раз»?— Конечно! Иначе меня прикончили бы вместе с Харимой и Салимом.— Мысль адмирала Фудзиты ходит никому не ведомыми тропами. Думаю, он припас для тебе что-то поинтереснее, чем просто смертная казнь.Американец в явном волнении заерзал по кровати, не спуская глаз с лица Таку. Тот же взглянул Кеннету в глаза: это были глаза тигра, попавшегося в ловушку, сбитого влет ястреба, изготовившейся к броску кобры. Но страха в них не было — были смерть и ад. И низкий голос вдруг стал царапать, как наждак:— Ты женат?Таку насторожился было, но вопрос показался ему вполне невинным.— Был женат. Жена умерла.— Несчастные вы, в сущности, люди — японцы. Жалко мне вас.— Это еще почему?— Да потому, — через все его жестокое лицо поползла глумливая усмешка. — Что у вас за бабы? Это ж вообще не бабы — японки ваши! Титек нет, подержаться не за что… И еще, говорят, в этом месте у них — не вдоль, как у нормальных, а поперек и сикось-накось. Как вы их пилите — не представляю… — Он захохотал.Исикава почувствовал, как всю кожу на нем вдруг туго стянули покалывающие мурашки. Внутри стало горячо, кровь забурлила. Исковерканное бешенством лицо, на котором резче и глубже проступили все морщины и складки, сделалось похожим на уродливую маску гнева. Рана давала себе знать, тело плохо слушалось его, но он встал, выдернув иглу капельницы из левой руки. Боли он не ощутил — только что-то теплое полилось от предплечья к ладони. Розенкранц тоже уже был на ногах и, продолжая посмеиваться, принял стойку.
Войдя в лазарет, Брент Росс услышал доносящийся из дальнего угла рев и мимо часового с «Оцу» в кобуре устремился туда. Мертвенно-бледный Таку Исикава и ухмыляющийся Кеннет Розенкранц стояли лицом к лицу. На обоих были только короткие больничные рубахи. Левая нога Таку была забинтована от лодыжки до бедра, из левой руки текла кровь. Он явно оберегал обожженную ногу и к тому же был еще слаб. Рубашка Кеннета была выпачкана сзади кровью и лимонно-желтыми подтеками гноя.Закачались капельницы, зазвенев о штативы, — раненые повернулись к противникам. Брент, торопливо направляясь к ним, услышал за спиной шаги и голос Такеды.— Прекратить! Дурачье! Сейчас же по койкам! — кричал он. За ним бухал тяжелыми ботинками по блестящему линолеуму часовой.Но Исикава и Розенкранц уже ничего не слышали и ни на что не обращали внимания, готовясь к схватке.— Розенкранц, не трогай его! — крикнул, переходя на бег, Брент.Таку ударил первым, целясь американцу в горло. Если бы он сохранил свою прежнюю силу, удар мог быть сокрушительным, а то и смертельным. Но Рози успел закрыться, и ладонь японского летчика вместо того, чтобы разрубить гортань, ткнулась в бугор могучего плеча и уже на излете задела левое ухо. Американец не замедлил с ответом. От удара его огромного кулака, попавшего в ухо и щеку, Таку подкинуло вверх и отбросило спиной на металлическую прикроватную тумбочку. На пол со звоном и грохотом полетели лампа, графин с водой, стаканы, пузырьки с лекарствами. Отлетев к стене, Таку сполз вниз и присел на корточки, остекленевшими глазами следя за противником. Потом, ухватясь за спинку кровати, он сделал попытку подняться.Кеннет быстро оглянулся через плечо и увидел Брента — тот, согнув руки в локтях, медленно и осторожно приближался к нему.— А-а, — протянул Кеннет. — Кто к нам пришел! Старый знакомый, стопроцентный американец!Санитар Такеда сделал новую попытку восстановить порядок:— Я кому сказал — по местам! Прекратить безобразие! Оба — в постель! — Он двинулся мимо Брента к месту схватки, но лейтенант одной рукой легко придержал его.— Пошел-ка ты… — отозвался Кеннет, сделав похабный жест.— Розенкранц, ты просто сволочь, — придвигаясь к нему и сжимая кулаки, сказал Брент. Он чувствовал, как все туже натягиваются в нем нервы, как поднимается волна ярости. Мышцы плеч и рук напряглись, от шеи к квадратному подбородку толстыми веревками вздулись жилы.— Капитан Розенкранц, мне приказано вас охранять. Если вы не будете слушаться старшего санитара Такеду, я отведу вас в карцер, — заговорил часовой, тоже пытаясь подойти поближе. Брент задержал и его. — Господин лейтенант, вы препятствуете исполнению моих обязанностей.— Вы кто такой?— Матрос Шосецу Юи, господин лейтенант.— Как старший по званию, приказываю вернуться на ваш пост!— Господин лейтенант…— Исполнять!— Слушайся, — захохотал Кеннет, — слушайся старших — особенно по званию, — и тебя не отшлепают.— Мистер Росс, — вмешался Такеда. — В настоящий момент в судовом госпитале старший по должности — я. В отсутствие начальника МСЧ его заменяю я. А вы — строевой офицер, ваши приказы на госпиталь не распространяются.— А ваши — не выполняются! — сердито отмахнулся Брент. — И потому по корабельному уставу любого флота я беру командование на себя.— Я заявляю протест!— Очень хорошо, Такеда. Подайте рапорт.— Понял, старикан? — явно наслаждаясь происходящим, сказал Розенкранц. — Иди строчи.— Я буду с ним драться, — медленно распрямляясь, сказал Исикава.Брент, не обращая на него внимания, повернулся к Розенкранцу, и его синие глаза потемнели, сделавшись похожими на вороненую оружейную сталь.— Нам с вами, капитан, надо бы разобраться что к чему. Но вы ранены.Кеннет прищурился:— Это ничего. Не беспокойся, мне это не помешает. — Его лицо озарилось чарующей улыбкой. — Надо успеть выбить из тебя дурь, пока ваш адмирал не… — Он выразительно полоснул себя пальцем по шее, и в ту же минуту его тяжелая широкая ладонь наотмашь хлестнула Брента по щеке с такой силой, что у лейтенанта лязгнули зубы, во рту появился солоноватый привкус, а из глаз посыпались искры. — Ну как? Вкусно? Еще хочешь?— Не вмешивайтесь, лейтенант, — вскричал Таку Исикава.— Уже вмешался, — процедил сквозь зубы Брент, чувствуя, как захлестывает его жаркая волна, заставляя сердце биться чаще. Он показал в угол палаты, где стояло семь пустых коек. — Прошу, капитан, добро пожаловать.— С удовольствием.Не обращая внимания на Такеду, оба американца под прицелом двадцати пар любопытных, предвкушающих зрелище глаз двинулись к месту своего поединка. Таку Исикава тяжело осел на койку. Старший санитар засеменил к телефону. Часовой стоически застыл у двери.Противники оказались в относительно просторном пространстве, как бы отгороженном пустыми койками. Розенкранц сделал нырок и ударил первым, но Брент откачнулся всем своим хорошо тренированным телом назад, и кулак задел его подбородок по касательной.Бренту часто приходилось драться. Сначала это были быстрые и неизменно победоносные потасовки с одноклассниками на спортивных площадках и в школьных коридорах. Потом пришел черед арабов. В день первой встречи с Сарой Арансон, в одном из токийских переулков, на него напали двое. Там, в темноте, удивление и страх почти мгновенно уступили место первобытной ярости и животной страсти крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41