Правда, она чуть оживилась, когда я сообщила, что хотела бы приехать одна. Может быть, ей было необходимо поговорить со мной с глазу на глаз, подумала я, вспоминая, как прежде, по утрам, сидя в постели, мы все раскладывали по полочкам. Мне пришло в голову, что ее настроение может быть связано с решением Джайлза остаться на Рождество в Голландии.– Шерше ля фам! – бодро пошутила я, но подруга не засмеялась.Дэвид, который первым взял трубку и с которым мы успели перекинуться несколькими фразами, похоже, тоже пребывал в дурном расположении духа – особенно из-за того, что Джилл отказалась поехать к Аманде. Это означало, что им придется коротать праздник вдвоем – нечто немыслимое. Может быть, они просто решили устроить себе несколько романтических дней a deux, Вдвоем (фр.).

предположила я. Но, судя по тону, Дэвид отнюдь не напоминал мужчину, предвкушающего святочное уединение с любимой женой.– Надеюсь, у нас будет возможность поговорить, – сказал он sotto voce, Вполголоса, потихоньку (муз., ит.).

что было вовсе на него не похоже.Я отправилась в путь ясным солнечным декабрьским утром. По дороге с удовольствием перебирала в памяти последние несколько месяцев своей жизни. Они были сплошным наслаждением, и при этом никто не обжегся. Я так и сказала Оксфорду: все было прекрасно. У него, правда, имелась своя, мужская точка зрения, которая состояла в том, что «мужчина забывается в работе, а женщина – в скорби». Несколько раз он высказывал беспокойство о том, как я буду себя чувствовать после его отъезда. Это было не высокомерием, а обычным мужским убеждением, что, когда они заняты делом где-то там, далеко, мы остаемся безутешными и пассивными. Я не собиралась быть ни безутешной, ни пассивной. Проезжая через Стэмфорд, вспомнила, как во время нашего совместного путешествия мы пили здесь чай «У Джорджа». Как я была тогда довольна жизнью! И это чувство меня практически не покидало, – правда, иногда становилось тревожно, что вся эта история затянет меня слишком глубоко. Я по-прежнему считала, что затея моя была абсолютно достойной, удалась и принеси именно то, на что я рассчитывала. Но что скажут мои подруги, когда Оксфорд вдруг возьмет и уедет в Южную Америку? Безусловно, будут называть меня храброй и благородной, поскольку я стану его защищать. А, ладно. Может, когда-нибудь расскажу им все.Я прибыла к Джилл часа на два раньше, чем предполагала, поскольку передумала заезжать в Хексемское аббатство. Джилл выскочила из дома мне навстречу с сияющими глазами и румянцем во всю щеку, что объяснила радостью встречи со мной. Следуя за ней на кухню, я чуть было не сказала: «У тебя такой вид, будто ты провела бурную ночь», – но вовремя увидела, что за столом кто-то сидит. Поначалу мне показалось, что это Дэвид, но пару секунд спустя я разглядела мужчину постарше, с благородным, хотя и немного обветренным лицом, в зеленом охотничьем свитере. Загорелыми до черноты руками он держал чашку с чаем. Он улыбнулся мне так, что по коже поползли мурашки.– Знакомься: Чарлз Лэндшир. Чарлз, это моя подруга тетушка Маргарет из Лондона.– Звучит как титул, – заметил он и, поднявшись, пожал мне руку.– Вы имеете отношение к тому Лэндширу? Сэр Эдвин Генри Лэндшир (1802–1873) – знаменитый английский художник-анималист.

– поинтересовалась я.– Да. Отдаленное, – ответил он, с улыбкой глядя мне прямо в глаза. Видимо, поэтому я и не приняла его. Работ Лэндшира я тоже не принимала.– Вообще-то я как раз собирался уходить, – сказал он. – Джилл, давайте обсудим это дело поподробней. Уверен, мы договоримся. – И ушел.Я вопросительно приподняла брови.– Бизнес, – коротко объяснила Джилл. – Он управляет магазином натуральных сельскохозяйственных продуктов неподалеку отсюда и вскоре собирается открыть еще один, южнее.– А-а, – поняла я. – Это должно быть тебе на руку.– Что ты о нем думаешь? – спросила Джилл. Вопрос показался мне странным.– Не могу сказать, что он мне очень понравился, но какое это имеет значение? Немного приторный – не знаю, не могу объяснить. Но я очень рада тебя видеть. – Я подошла, поцеловала подругу и, не почувствовав обычного дружеского отклика с ее стороны, обеспокоенно спросила: – Джилл, у тебя все в порядке?Ее глаза потускнели, румянец исчез.– Да, конечно, – ответила она, проводя рукой по лбу. – Просто немного устала, вот и все.– Саймон шлет тебе горячий привет. Я рада, что приехала без него: будет возможность поговорить.Но если я ожидала чего-то большего, чем сугубо поверхностная болтовня, меня ждало разочарование. Джилл была рассеянна, скованна, и порой я подмечала у нее такой несчастный взгляд, что на память приходила женщина, сидевшая, уронив руки на руль, в машине возле станции метро «Холланд-парк», в тот памятный вечер, когда мы с Саскией возвращались со своего прощального ужина. Вечером мы пили джин с тоником, сидя у зажженного камина в ожидании Дэвида, и я спросила подругу: в чем дело? Но та лишь пробормотала что-то насчет бизнеса. Мои попытки выразить сочувствие вызвали протестующий жест.– Честно говоря, для меня это не так уж важно, – призналась Джилл, подкладывая полено в огонь. Теперь движения ее стали старческими, от сияющего румянца не осталось и следа. Некрасиво шаркая ногами, она добрела обратно до кресла и тяжело опустилась в него. Она даже к джину едва притронулась.– Джилл, что с тобой? – настойчиво спросила я, наклоняясь поближе.Она с вымученной улыбкой сжала мне колено:– Ох, прости меня. Я немного не в себе. Считай, что дело в избытке гормонов. – И печально улыбнулась: – Или в их недостатке.– Это действительно все?Она безнадежно махнула рукой:– Да, уверена, что причина в этом. А еще в том, что Сидни Берни уходит, решил сменить место работы.– Сидни? Брось, он же Меллорс, и останется с тобой навечно. – Она покачала головой. – Мне всегда казалось, что он тебя любит, – рассмеялась я, прикладываясь к стакану. – И я всегда питала большие надежды на то, что ваше свидание среди незабудок состоится. – Если я рассчитывала рассмешить Джилл, как она, бывало, смешила меня, то жестоко ошиблась.– Это не повод для шуток, Маргарет, – сухо упрекнула Джилл.Я уставилась в свой стакан, озадаченная и немного обиженная, но, разумеется, обиженная и вполовину не так горько, как она, – это я понимала. Неужели Джилл могла так расстроиться из-за того, что какой-то работник, пусть и прослуживший у нее очень долго, нашел себе другое место?– Я всегда считала, что он – твоя главная опора. Почему он уходит? Денег мало или что?– Ты чертовски права, он был моей главной опорой, – зло сказала она. – Все это знали. Именно поэтому его уход – гребаное предательство.Чтобы Джилл так ругалась?! Лила слезы? Нет, это определенно гормоны. Сидни Берни был хорошим работником, но отнюдь не незаменимым – особенно при нынешнем уровне безработицы. Нет, такую реакцию наверняка вызывало что-то иное, в том числе, не исключено, и гормоны. Какая гадость эти гормоны. Мерзкие маленькие дряни – от них одни неприятности: бродят, бродят в организме, а потом – раз и уходят куда-то, словно беспечные дети, и уже никогда не возвращаются.– А ты о ТЗГ не думала? – спросила я.Джилл наконец горько, но все же засмеялась:– Ты имеешь в виду «терапию путем замены головы»? – Встав из кресла, она носком толкнула полено, которое выкатилось за решетку, и снова ругнулась. Я взяла щипцы и водворила полено на место.– Вот, возьми. – Сев на подлокотник ее кресла, я протянула ей почти нетронутый стакан. – Выпей. Это смягчит твое разъяренное сердце.Она взяла стакан, но взгляд, вперившийся в огонь, был по-прежнему несчастным, и мыслями она витала где-то далеко.– Как он мог так поступить? – простонала Джилл.– Ну, вероятно, он объяснит это в заявлении об уходе.– Что? – непонимающе переспросила она.– Я о Сидни. Он был обязан заранее уведомить о своем уходе.– Ах этот… – Джилл скорбно провела по лицу рукой. – Да на него-то мне плевать…Теперь я уже совсем ничего не понимала, и, хотя прежде возвращение Дэвида с работы воспринималось нами как досадная помеха, сегодня я обрадовалась его появлению.Наконец Джилл взяла себя в руки. Мы поужинали здесь же, у камина, каждый со своим подносом на коленях, поболтали о том о сем. Странно, но не Джилл, а именно Дэвид спросил меня о моей «любовной жизни», как он выразился, и я затарахтела о том, где мы побывали и что делали. Я надеялась, что мои россказни отвлекут Джилл от собственных невзгод, поэтому старалась сделать повествование как можно более забавным и романтическим, но она, сославшись на головную боль, рано собралась спать. И только уходя, по-настоящему сердечно обняла меня; это было больше похоже на последнее прощание, чем на простое пожелание спокойной ночи.– Я постелила тебе в маленькой комнате, как раньше, – сказала она. – На этот раз тебе ведь не нужна двуспальная кровать.«Уж не перешли ли мы с Оксфордом какие-нибудь границы?» – подумала я, уловив легкое раздражение в ее голосе. Мне стало неловко. Вскоре после этого я тоже удалилась в свою комнату. Но перед тем как мы с Дэвидом стали мыть посуду на кухне, он спросил, как я нашла Джилл.– У нее гормоны играют, – ответила я. – По крайней мере она сама так думает.Он вздохнул, как мне показалось, с облегчением и сказал:– А, так, значит, в этом все дело…Мне пришло в голову, что в некотором смысле я предаю весь женский пол. Вопрос о гормонах так легко оспорить, но я действительно не знала, что еще сказать. Дэвида мое предположение, похоже, успокоило, да, вероятно, оно было справедливым. Ничего другого, что могло заставить мою обычно предсказуемую подругу так расстроиться из-за пустяка вроде ухода Сидни Берни, я придумать не могла.Лежа в постели, я попыталась читать, но в голове продолжали бродить всякие мысли. Мне хотелось обсудить все с Оксфордом – глупое в сложившихся обстоятельствах желание. Прежде у меня в первую очередь возникала потребность поговорить именно с Джилл. Я уверила себя, что утром все снова наладится, и, свернувшись калачиком, улыбнулась, довольная тем, что опять одна, в знакомой узкой кровати. Она принадлежала моему истинному, сокровенному миру, была частью моей личной биографии и не имела никакого отношения к тому временному союзу, который я сама себе организовала.Когда я проснулась, комната была наполнена ярким солнечным светом – очень бодрящая картина посреди пасмурных зимних дней. Вскочив и приготовив себе чай, я тут же вернулась в кровать. Ритуал был мне хорошо знаком. Буду полеживать, попивая чаек, в какой-то момент появится Джилл в своем старом белом махровом халате с чашкой кофе в руке, пристроится рядышком и скажет: «Фу, как ты можешь пить эту гадость?» А потом мы начнем обсуждать все, что происходит в се и моей – а может, еще в чьей-нибудь – жизни, стараясь говорить шепотом, пока Дэвид не крикнет, что пора завтракать.И начнется день, в котором ничто не будет запланировано заранее, кроме разве что традиционного общего ужина. После отъезда детей дом притих – в прошлый свой приезд я этого не заметила, должно быть, потому, что мы с Оксфордом заполняли опустевшее пространство. Конечно, Джилл страшно тосковала о прежнем распорядке – о вымахавших подростках, сидящих вокруг кухонного стола, о телефонных звонках подружек Джайлза, о своих заполошных вопросах: «Ты будешь сегодня ужинать дома?» или «Когда ты вернешься?» Все изменилось, и гормоны тоже. «Вот видишь, Маргарет, – сказала я себе, – что же удивительного, что она пребывает в таком напряжении?»Итак, я ждала и наконец услышала шаги, протопавшие по лестнице, а потом – в направлении кухни. Скоро запахнет хорошим кофе и на пороге появится моя утренняя посетительница. Я легла на спину, закрыла глаза и предалась приятным размышлениям, снова радуясь тому, что оказалась здесь одна и что не являюсь неотъемлемой половинкой пары. Такие минуты были для меня бесценны. Вот что теряешь, напоминала я себе, когда соглашаешься на постоянный союз, который неизбежно засасывает.Так я ждала до тех пор, пока мой маленький желтый чайник не остыл и не опустел. Джилл не появлялась. В конце концов я сама пошла на кухню и увидела на столе записку, адресованную нам с Дэвидом: «Мне пришлось уехать. Вернусь к обеду, где-то около часа. Дела. До встречи. Джилл».Вот тебе и поболтали, как сестры.Дэвид вежливо поинтересовался, чем бы мне хотелось заняться, но я видела, что мечтал услышать хозяин: ничем особенным. И это действительно было так. Я пошла погулять, но ненадолго: вид опустевших полей нагонял тоску, и воздух был слишком холодным. Вернувшись в дом, снова разожгла камин. Когда затрещали щепки и занялись маленькие полешки, я присела перед огнем на корточки, довольная собой. Полагаю, разжигание огня всегда приносит человеку какое-то первобытное удовлетворение. Проследив, чтобы пламя хорошо разгорелось, я вытянулась на кушетке и открыла Овидия. Мне нисколько не было скучно – неприятно бывает, когда ощущаешь одиночество внутри себя, а это мне не грозило. Я начала читать «Лекарство от любви» – язвительное противоядие, которое Овидий изобрел против своих же «Любовных элегий». Пользуйся девкой своей до отвалу, никто не мешает,Трать свои ночи и дни, не отходя от нее!Даже когда захочется прочь, оставайся на месте, –И в пресыщенье найдешь путь к избавленью от зол.Так преизбыток любви, накопясь, совладает с любовью,И опостылевший дом бросишь ты с легкой душой. Перевод М. Гаспарова.

Бедный Овидий. Сколько страданий, должно быть, принес ему этот коротенький – из шести букв – феномен: любовь. В этих стихах угадывалась такая горечь, что меня даже пробрал озноб, несмотря на тепло, идущее от потрескивающих поленьев и уютных подушек. Трудно отстать от любви потому, что в своем самомненьеДумает каждый из нас: «Как же меня не любить?»Ты же не верь ни словам (что обманчивей праздного слова?),Ни призыванью богов с их вековечных высот, –Не позволяй себя тронуть слезам и рыданиям женским –Это у них ремесло, плод упражнений для глаз… Перевод М. Гаспарова.

– Почему же это женские, а не мужские слова обманчивы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40