Интересно, сильно ли она изменилась с тех пор? Пять лет. В наше время за такой срок случается многое.
Он смотрел на проносившиеся мимо сосны, на сады, обнесенные заборами, и представлял Стефани. Воспоминания уносили его в прошлое – назад, назад…
Назад на пять лет, в ту роковую пятницу, День памяти погибших в войнах. Он только что вернулся из Никарагуа. Шесть невыносимых недель он скитался по джунглям, собирая документальные свидетельства еще одной войны – свидетельства смерти и разрушений.
Он позвонил ей, как только вошел в номер отеля, вознесшегося над Центральным парком.
– Это я, – сказал он.
– Привет, это я, – ответила она. По ее голосу он понял, что она улыбается. Семь чудес света были ничто в сравнении с этой улыбкой.
– Я вернулся, – добавил он.
– Это очевидно, – она засмеялась.
– Скучала?
Она неопределенно хмыкнула.
– Послушай, когда мы встретимся? Сегодня полтора месяца, как я не видел твоего восхитительного тела. Еще один день воздержания – и у меня будут эротические сновидения.
– Я поздно освобожусь.
Держа трубку в одной руке, телефон в другой, покачиваясь на каблуках, он посмотрел в окно. Погода была не по сезону жаркой, и мерцающее марево окутывало город. Здания в северной части Центрального парка были едва видны.
– Надеюсь, ты постараешься, чтобы это было раньше, а не позже.
– Хотелось бы, – ответила она со вздохом, – но я не могу, Джонни. Правда. У меня одиннадцатичасовой выпуск новостей. – Ее голос прояснился. – А может, встретимся после этого? Допустим… в полночь?
– Мы служим тем, кто терпеливо ждет, – процитировал он.
Ожидание сделает встречу еще более сладкой, убеждала Стефани.
– А меня еще более несчастным. Так где мы устроим фейерверк? У тебя или у меня?
«У тебя» означало ее трехкомнатную квартиру на Горацио-стрит.
– Это зависит… – пробормотала она. – А где ты?
– «Эссекс-хаус».
– Растратчик, – в голосе звучал смех. – Вот что. Мне нравится мысль об отеле. Я кажусь себе доступной и распутной.
Повесив трубку, он почувствовал себя счастливым, как мальчишка. После шести недель холостяцкой жизни, скитаний по вонючим тропическим джунглям, сражений с москитами и поносом, сидения на отвратительной пайковой пище, и все это для того, чтобы запечатлеть повседневную жизнь повстанцев, – после этих шести недель сам звук ее голоса походил на какую-то трепетную, кружащую голову музыку. Джонни понял тогда, как глубоко проникла она в его душу, как прочно поселилась в ней; какой стала необходимой.
Ему понадобилось шесть недель разлуки, чтобы осознать, что он оказался среди тех немногих счастливцев, кому выпало познать любовь.
И вот Джонни Стоун – бабник, любимец женщин и закоренелый холостяк – побежал в город и купил у Тиффани бриллиантовое обручальное кольцо за двенадцать тысяч. Он заказал цветы в комнату, полуночный ужин с шампанским и скрипачами, выскочил к Бергдорфу купить непритязательный, но бешено дорогой наряд – шелковую рубашку и хлопчатобумажные слаксы. Он даже постригся.
В одиннадцать он увидел ее на экране телевизора. Глядя на нее во все глаза, он с какой-то неуместной ревностью думал о том, сколько еще мужчин сейчас делали точно то же самое. Затем он впустил скрипачей, выключил свет, зажег свечи, проверил марочный «Периньон». Бутылка была холодная как лед.
Все было превосходно.
Одиннадцать тридцать. Полночь. Скрипачи безмолвно ждали.
Двенадцать тридцать…
В час он отпустил скрипачей. Он чуть не сошел с ума от волнения. Он позвонил на студию. В ее квартиру. Ее дедушке. Он даже позвонил в отдел пропавших без вести. Безрезультатно.
Час тридцать… два.
Затрещали догорающие свечи.
Два тридцать. Лед в ведерке с шампанским превратился в тепловатую водичку.
Она позвонила только утром.
– Надеюсь, ты не слишком долго ждал, – не извиняясь, сказала она. – Тут интересный сюжет наклюнулся, пришлось им заняться.
Он ответил, что все нормально, что он все равно лег спать.
Через несколько дней они ужинали в маленьком итальянском ресторанчике на Блэйкер-стрит. Он не стал напоминать о несостоявшемся свидании, и она не заводила разговор на эту тему. Она была слишком поглощена сюжетом, над которым все еще продолжала работать.
– Это мой шанс, хотя еще рано об этом говорить. – В ее глазах светилось честолюбие. – Эта история сделает меня, Джонни. Вот подожди – сам увидишь. Она сделает меня!
Когда они приступили к самбуке, Джонни положил на стол коробочку от Тиффани. Он пытался выглядеть непринужденно, как будто это была обычная заколка.
– Это для тебя. – Он внезапно почувствовал себя застенчивым и неуклюжим. Как мальчишка на первом свидании.
– Для меня? Ой. Как мило… – Она медленно подняла крышку. – Бриллиант! – Она так оторопела от вида обручального кольца, что тут же впала в какое-то легкомысленное настроение. – Лучший друг девиц – бриллиант, – поддразнила она.
– Я сегодня проходил мимо Тиффани и подумал, что небольшой камушек может отвлечь тебя от твоего сюжета. – Он намеренно приземлил ситуацию, чтобы не рассказывать о том, что это кольцо пролежало у него несколько дней.
– Хм… – промычала Стефани, оценивающе рассматривая кольцо. – Это действительно хороший способ обратить на себя внимание девушки.
Внутри у нее все прыгало. Ей хотелось обнять его и закричать: «Да! Да!» Но сначала она хотела услышать три волшебных слова.
– Я бы сказал, что это несколько больше, чем просто привлечение внимания, – заметил Джонни несколько напряженно. – Это для того, чтобы сказать: ты моя .
– Твоя? То есть это вроде как застолбить? – Она надела кольцо до половины пальца, затем сняла, опять надела. – А тебе никогда не приходило в голову, что я могу быть ничьей? – Она намеревалась лишь слегка поддеть его, но ей не удалось скрыть горечь. Ее укололо полное отсутствие в нем романтической чувствительности. Где шампанское? Где скрипки?
Он же все еще чувствовал горечь от того, что все его усилия, затраченные на то, чтобы придать этой ситуации романтический характер, кончились тем, что его просто продинамили. Первоначальный порыв прошел, воздух из него вышел, он чувствовал себя уязвленным, раненым. И теперь ему хотелось ужалить ее в ответ.
– Если ты этого не поняла, я объясню: это обручальное кольцо, – сказал он холодно.
Она сняла кольцо.
– И это все? – Пристально глядя на него поверх стола, она выжидала.
Он знал, что она хочет услышать, но что-то мешало ему просто сказать: «Я тебя люблю». Кроме того, он тоже ждал – он ждал ее извинений за то, что она не пришла. Может быть, тогда, в тот вечер, она была бы повержена скрипками, шампанским и той волшебной ночью, которую он хотел устроить.
– Ну что ж, если тебе не нравится мое обручальное кольцо – хорошо, – сказал Джонни мрачно. – Так и скажи. Поверь, мне вовсе не нужно бегать и умолять кого-нибудь, чтобы его приняли.
Действие слов было подобно удару ножа. Она одеревенела. Но, как и Джонни, Стефани никогда не показывала, как она уязвима.
Она глубоко вздохнула.
– В таком случае, вот !
Стефани швырнула кольцо на стол, схватила сумочку и вскочила. Она посмотрела на него сверху вниз, внутри у нее все дрожало от едва контролируемой ярости.
– Подари это кому-нибудь из стаи твоих обожательниц, – хрипло прошептала она. Затем быстро, пока не показались слезы, прикусила губу, развернулась и вышла.
Он мрачно смотрел ей вслед. Боже! Да что же случилось? Он провел рукой по лицу. Как он мог допустить, что все пошло совершенно не так? Он что, сумасшедший? Он не хотел обижать ее – он любил ее, черт возьми!
Слишком поздно.
Вернувшись в отель, он попытался исправить положение. Позвонил ей, чтобы извиниться, но она бросила трубку, как только услышала его голос. И это его опять разозлило.
«Сука! – подумал он. – Ну что ж, хочешь так играть? Отлично ».
Есть вещи, которым просто не суждено случиться.
Джонни смотрел сквозь пыльное стекло. Они спускакались с гор Ал Джабал Аш Шарки. Внизу, на пыльной равнине, раскинулся Дамаск. Первый этап на пути назад.
Назад к чему? К любви которая так и не смогла расцвести? Принести соболезнования, а затем тихонько исчезнуть? Или делать вид, что между ними не было того, что когда-то все-таки было?
Боже! Только подумать! Какая глупость! Уязвленное мужское самолюбие – это проклятое эго! И он так легко сдался – вернул кольцо Тиффани на следующее же утро.
С тех пор он больше не видел Стефани, да и она ни разу не пыталась с ним связаться. Никто из них, похоже, не мог понять, что же на самом деле им было надо.
Но ее дедушка почему-то понимал. Карлтон Мерлин регулярно звонил ему, убеждая не сдаваться. Джонни подозревал, что то же самое хитрый старик говорил и Стефани.
Но Карлтон Мерлин напрасно старался. Никто из них не собирался делать первого шага. Они оба были так глупо, по-юношески, безнадежно упрямы!
А тем временем как-то незаметно успело проскочить уже пять лет! Пять лет… которые могли бы стать лучшими в жизни их обоих!
Но хуже всего было то, что он по-прежнему ее любил.
5
Нью-Йорк
Эта первая ночь. Она была бесконечной. Казалось, утро не наступит никогда.
Стефани знала, что, несмотря на усталость, ей так и не удастся заснуть: слишком велика была боль потери. Оставив накрытую простыней клетку с Уальдо в гостиной, она всю ночь просидела в спальне деда, упорно надеясь, что здесь она будет как-то ближе к нему.
Но без него эта некогда элегантная комната выглядела по-другому, какой-то запущенной, пустой. Со смертью хозяина из дома ушла душа.
Она бесцельно бродила по спальне. Дедушка любил эту комнату больше всех остальных в доме и, старея, проводил в ней все больше и больше времени, среди дорогих его сердцу предметов и любимых книг. Около стены стояла кровать в стиле ампир, служившая заодно и диваном. Комната была уставлена огромными книжными шкафами, стонущими под тяжестью тысяч томов и мраморных бюстов, смотревших невидящими глазами вниз. Здесь же стоял его безбрежный письменный стол, вдвинутый в эркер с тремя окнами, в которые он, работая, любил поглядывать. Старинная пишущая машинка «ремингтон», та самая, на которой он работал, когда был еще начинающим журналистом, на ней печатал биографии, сделавшие его знаменитым. Вокруг были рассеяны непременные спутники писателя: груды бумаг с записями, страницы готовых рукописей, ластики, скрепки, справочники и подставки для карандашей. В большой хрустальной пепельнице, которая всегда стояла на письменном столе, был пепел и то, что осталось от его недокуренной сигары, «Монте-Касино», он всегда курил этот сорт. Если бы не яркий телефон на несколько линий, не стереосистема последнего поколения и не видеоустановка с тридцатишестидюймовым экраном, можно было подумать, что это обиталище джентльмена девятнадцатого века. Но Карлтон Мерлин был не из тех, кто скупится на самую современную электронику. «Здесь есть все, что мне нужно», – так еще недавно говорил он Стефани.
Бродя по комнате, она разговаривала с ним – как будто бы он сидел в своем вращающемся кресле у письменного стола, внимательно прислушиваясь к каждому ее слову. Она рассказывала ему о тюрьме Рэйфорд, о Джеде Савитте, знаменитом убийце. Она рассказывала ему о чуткой стюардессе, о Сэмми Кафке, встретившем ее в аэропорту и заехавшем с ней за Уальдо. Еще она говорила с ним о том, что она не верила ни одной минуты, что он добровольно ушел из жизни.
Ночь тянулась мучительно долго.
То и дело она поднимала глаза на потускневшую медную люстру и пыталась представить, как дедушка залезает на стул, затягивает на шее пояс и отталкивает стул. И каждый раз она качала головой. Картина не вырисовывалась. И как ни пыталась она представить себе всю сцену, у нее не получалось. Как он мог сделать это, если у него не сгибалась одна нога? Он едва мог встать с кресла или подняться на тротуар, не опираясь на палку.
Еще на пути из аэропорта она поделилась своими сомнениями с Сэмми Кафкой.
– Полиция говорит, что у самоубийц иногда появляются дополнительные силы, в которые трудно поверить, – ответил Сэмми.
Нет! Никакого самоубийства не было и не могло быть. Но как это доказать?
Стефани обо всем этом переговорила с дедом, и тема была исчерпана, она стала бродить около его письменного стола, то и дело натыкаясь на стопки бумаг и исписанные листочки. Ее внимание привлек цветной диапозитив размером десять на восемь.
Она поднесла снимок к лампе и стала его разглядывать. Это была прекрасная фотокопия картины, на которой были изображены изможденные, сутулые, старые люди, ожидающие, пока подойдет их очередь войти в источник, из которого с другой стороны они выходили молодыми, распрямившимися и красивыми. Это была не внешняя красота, а, скорее, какая-то внутренняя сила, притягивавшая к себе взгляд. Несомненно, картина изображала источник вечной молодости.
В задумчивости опустив диапозитив, Стефани заметила надпись в левом нижнем углу картонной рамки. Аккуратным почерком деда там было написано:
Лукас Кранах младший (1472–1553)
Масло
Собственность Британского музея
Стефани положила снимок на стол. Ее взгляд остановился на пачке старых выцветших фотографий. Она стала их просматривать. На первой фотографии была запечатлена красивая маленькая девочка рядом с огромной собакой, больше, чем сама девочка. На другом снимке была та же девочка, теперь уже лет двенадцати, а с нею рядом девушка, по всей видимости, сестра. Сходство было поразительным. У обеих волосы собраны в хвосты, обе одеты в баварские платья с узким лифом и широкой юбкой в сборку. На заднем плане виднелись холмистые луга и домик с крутой крышей. Еще на одной фотографии они стояли на лужайке, в обнимку с… но что это? Со старым, иссохшим гномом!
Следующие несколько фотографий были значительно более ранние – бело-коричневые, с обтрепанными краями. Может быть, эти люди – родители девочек? Наверное. Затем опять пошли черно-белые. Женщина с двумя девочками и тем же гномом, все улыбаются в камеру. На следующей – первая девочка, теперь уже девушка лет шестнадцати под руку с двумя молодыми людьми, видимо, ее поклонниками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66