Взяв себя в руки, Сенда вытерла слезы. Еще ниже наклонившись к нему, она осторожно обняла его, чтобы в то же время не причинить ему боли, желая утешить, дать понять, что она по-прежнему любит его. Тошнотворный, гнилостный запах, исходящий от тела Шмарии, заставил ее поморщиться.
– Я постараюсь, насколько смогу, привести тебя в порядок, – тихо начала шептать она, чтобы отвлечься от мучительных мыслей и одновременно успокоить его, если только он ее слышит. Она быстро приподняла платье, не колеблясь, оторвала большой кусок от нижней юбки и стала проворно промокать ему лицо, пытаясь выдавить из себя храбрую улыбку. – И я уже начала заниматься твоим освобождением. А пока посмотрю, нельзя ли мне принести тебе еды и одеяла, может быть, мне даже удастся перевести тебя…
Сенда подняла тонкие, изъеденные молью лохмотья, служившие ему одеялом, собираясь получше укрыть его, и вдруг выронила их из рук.
– Боже! – закричала она, зажмурив глаза, чтобы не видеть то, что открылось ее взору. – Боже, сделай так, чтобы это не было правдой! – Она глубоко вдохнула в себя отвратительный воздух и начала бормотать как безумная: – Нет, нет, это невозможно. Это обман зрения. Да, так и есть. Здесь слишком темно… Неудивительно, что мне что-то показалось.
Дрожа всем телом, Сенда опустилась на колени рядом со Шмарией, не смея снова заглянуть под одеяло, чтобы проверить, может, глаза обманули ее. Затем, спустя какое-то время, она собралась с силами, заставив себя осторожно приподнять тряпку над его ногой и более тщательно осмотреть рану. Но, когда она, присев на корточки, взглянула на его левую ногу, ей захотелось кричать не останавливаясь. Она знала теперь, что то, что увидела, не было обманом зрения или галлюцинацией. Это был самый настоящий кошмар наяву.
Его нога! Его левой ноги больше не было! От нее осталось бедро, колено и небольшой кусок икры, оканчивающийся обернутой в ужасающе грязные лохмотья культей. Именно отсюда исходил гнилостный, сладковатый запах разложения.
Сенда вспомнила его походку, такую гордую, такую стремительную, его большие шаги. Вспомнила тот страшный день погрома, когда он бежал в сторону деревни, чтобы предупредить всех о надвигавшейся бойне. Шмария всегда так ценил свою свободу и свое здоровье! И вот теперь судьба задумала лишить его и того и другого. Если он не умрет, то на всю жизнь останется калекой.
«Я должна помочь ему, – думала она, собираясь с мыслями. – Я не должна позволить ему умереть».
Сенда осторожно начала разматывать тряпки на его ноге, затаив дыхание от страшного зловония, исходящего от раны, потом быстро отвернула в сторону голову, и ее вырвало. Рана кишела личинками, ее даже не потрудились как следует обработать и прижечь мясо и кость. Она была зелено-черной и, даже на неискушенный взгляд Сенды, несомненно, опасной. Кто бы ни был тот человек, который наложил жгут на ногу, он поступил бы милосерднее, если бы просто позволил Шмарии истечь кровью.
Слезы беззвучно полились из ее глаз. Шмария был почти без сознания, в нем едва теплилась жизнь. Дрожащими руками она любовно гладила его по голове и шептала нежные слова утешения. На его лбу выступили капли пота, от инфекции у него был жар, несмотря на то что в камере можно было окоченеть от холода. Если так будет продолжаться, он долго не протянет. Неожиданно у Сенды перехватило дыхание; Шмария перестал бредить и умолк.
Затем с огромным облегчением она расслышала его дыхание и увидела, как грудь несчастного слабо приподнялась и опустилась. Он еще не умер – просто потерял сознание.
Ее глаза теперь привыкли к темноте, и она оглянулась вокруг в отчаянной попытке найти что-нибудь, что бы помогло ей ус роить его поудобнее, но в камере было пусто: ни деревяшки, ни лишней тряпки, ни охапки соломы. Стоящая на полу миска с едой была перевернута, а ее содержимое, скорее всего, сожрали крысы. Вода в жестяном кувшине давным-давно превратилась в кусок твердого льда. Даже накрыть его было нечем, кроме этого тоненького рваного одеяла. Повинуясь внутреннему порыву, Сенда быстро стянула с себя пальто и накрыла им своего любимого. В ту же секунду ледяная сырость пронизала ее насквозь – но сейчас Шмарии пальто было нужнее, чем ей. Она знала, что прежде всего ему необходима немедленная медицинская помощь. А этого она была не в силах ему дать.
Сенда чувствовала себя беспомощной, бесполезной.
И тут совсем близко она услышала какое-то тихое шевеление. Не меняя положения, она слегка повернула голову. Рядом с ней сидела та наглая крыса, которая встретила ее при входе. Сенда с ужасом увидела, как та начала грызть жгут, которым была обмотана рана Шмарии.
Она ела его мясо.
Дрожь пробежала по телу Сенды. На мгновение она окаменела, затем закричала и бросилась на крысу. Мерзкая тварь ускользнула от нее и, щелкая зубами, отбежала на несколько шагов, не спуская с нее своих сверкающих глаз.
Сенда сделала глубокий судорожный вдох. Где же этот проклятый надзиратель? Сколько вообще времени пробыла она в этом Богом забытом ледяном и смрадном аду? Ей надо как можно скорее выйти отсюда, сделать так, чтобы Вацлав Данилов немедленно помог перевести Шмарию в госпиталь. Ярость и тревога заставили ее действовать. Она вскочила и со всех ног бросилась к железной двери, колотя по ней с такой силой, что из ее сжатых кулаков брызнула кровь.
Куда же подевался надзиратель?
Почему он не дожидается за дверью ее сигнала?
И тут она вспомнила: «Я же сама сказала ему, что хочу побыть со Шмарией больше десяти минут. Теперь каждая лишняя минута, которую он дает мне, оборачивается против Шмарии».
Наконец раздались далекие шаги. С новыми силами она принялась громко колотить по двери. Когда в конце концов дверь отворилась, Сенда проскочила мимо надзирателя и побежала вверх по ступенькам, не обращая внимания на скользкий лед под ногами и пронизывающий ее теперь, когда она была без теплого пальто, холод. Нависшая над Шмарией смерть подгоняла ее, ужас придавал силы.
Следующие несколько дней стали настоящей пыткой. Даже после того как князь каким-то чудом устроил перевод Шмарии в госпиталь, для Сенды это было всего лишь началом бессонного изнурительного дежурства. Лишь находясь неотлучно рядом со Шмарией, она могла не сходить с ума и не истязать себя.
В том, что с ним случилось, Сенда винила лишь себя одну. «Если бы я сделала так, как он хотел, – размышляла она, – и поддержала его затею ставить социальные пьесы, у меня была бы возможность присматривать за ним. Следить, чтобы он не водил знакомство с тем, с кем не следует, и не причинил себе вреда. Он не остался бы без ноги. А Тамара без отца».
И вот она была здесь, в этой холодной больничной комнате, ни на что не годная – ни физически, ни морально. Шмарии ампутировали ногу гораздо выше места, пораженного гангреной, по самую середину бедра. Она пропускала занятия, репетиции и спектакли. Но какое все это имело значение?
Шмария больше никогда не будет ходить как раньше.
При виде приближающейся к ней сестры милосердия Сенда вскочила со скамейки в комнате ожидания.
– Как он? – с тревогой спросила она.
– Почему бы вам самой не взглянуть на него? Сейчас вы можете его повидать. – Голос сестры звучал холодно и строго, но ее серые глаза светились теплом. – Даю вам пять минут и ни секунды больше.
Сенда не могла сдержать охватившего ее возбуждения.
– Спасибо! – так горячо выпалила она, что сестра нахмурилась и строго произнесла: «Шшшш!», предостерегающе приложив к губам палец.
Но ничто не могло охладить охвативший Сенду пыл. Ей неожиданно захотелось смеяться и петь. Она так быстро бежала к больничной палате, что, казалось, ее ноги совсем не касаются пола.
Шмария был вне опасности! Он поправится!
Чудеса и в самом деле случаются.
Подбежав к палате, она подавила возбуждение, медленно приоткрыла дверь, заглянула внутрь, и сердце у нее упало. Она не сразу разглядела его из-за целого моря эмалированных железных кроватей, так тесно прижавшихся друг к другу, как только позволяли тумбочки. По пятьдесят у каждой стены, всего сто, с иконой над каждым изголовьем. Напуганная стонами, причитаниями и изредка издаваемыми криками, Сенда пробежала глазами по многочисленным лицам. Все кровати были заняты, и она почти физически ощутила густое облако боли, нависшее над палатой. Больные выглядели такими жалкими, такими беспомощно уязвимыми, похожими не на взрослых мужчин, а на испуганных детей.
Сенда мягко закрыла за собой дверь и, нахмурившись, медленно пошла вдоль коек, переводя взгляд слева направо, в поисках Шмарии. К некоторым кроватям ей приходилось подходить совсем близко, чтобы разглядеть черты кажущегося спящим человека. Многие больные бодрствовали и радостно приветствовали ее приближение; затем, поняв, что она пришла не к ним, вновь откидывали голову на подушку. Сенда улыбалась им, говорила одно-два добрых слова и поспешно шла дальше.
И вот ее сердце вздрогнуло от радости.
Шмария был тут, голова его покоилась на хрустящей белой подушке, глаза были закрыты, рот слегка приоткрыт. Он мирно спал.
Ей казалось, что она целую вечность стоит и молча смотрит на него. Внутри нее разливалось тепло. Кожа его была желтовато-бледной от потери крови, лицо исхудалым и изможденным, но она видела, что он был чисто вымыт, а его волосы отливали золотом. Кто-то даже не поленился причесать его.
Это больше похоже на правду, думала Сенда; это был Шмария, которого она любила. А не то сломленное, грязное, испуганное существо, которое она видела в тюрьме. Сенда заставила выбросить из головы ту страшную сцену, как какой-то кошмарный сон, от которого оба очнулись счастливыми. Отчаянно счастливыми, потому что он вернулся к жизни. Ей захотелось кричать от радости. «Ну и что из того, что он потерял одну ногу, – думала она. – Тысячи людей теряли ноги и прекрасно обходились без них благодаря деревянным протезам. Это просто удивительно, до чего в наше время додумались доктора и инженеры!» Единственное, что имело значение, это то, что он был жив и очаг гангрены отделен от здорового тела и что он довольно неплохо приходил в себя после операции. Одна нога или две, какая разница, она все равно любила его.
При виде Шмарии Сенда почувствовала такое облегчение, что слезы заблестели у нее на глазах. При ближайшем рассмотрении он выглядел ужасающе бледным, но она была вне себя от радости, что всего за три дня он так поправился. Она была уверена, Шмария встанет на ноги, как только будет готов протез.
Сенда огляделась и, увидев на другом конце палаты стул, на цыпочках пошла за ним. Когда она вернулась, глаза его были по-прежнему закрыты, а дыхание, хотя и едва слышное, но равномерное – признак здорового сна.
Медленно, не сводя с него глаз, она опустилась на стул и с нежностью смотрела, как он спит. Сейчас он никуда не уходил. Он принадлежал ей. И она никогда еще не чувствовала себя более счастливой, более спокойной и удовлетворенной. Теперь, когда Сенда знала, через что он прошел, она чувствовала, как ее любовь к нему разгорается все сильнее. Она видела его в новом свете, более уязвимым и, без сомнения, более человечным, драгоценным, как сама жизнь. Теперь, когда он был лишен своей грозной силы и независимости, она больше чем когда-либо ощущала себя частью его.
Ее любовь к нему была почти невыносимой.
Вздрогнув, Сенда вдруг поняла, что он открыл глаза и устало смотрит на нее.
– Шмария, – нежно выдохнула она, наклоняясь вперед и целуя его. Ей захотелось взять его за руку, но он поспешно спрятал ладонь под простыню. Озадаченная этим странным поведением, Сенда продолжала улыбаться и придвинула стул поближе к его кровати. – Ты выглядишь намного лучше, – тепло сказала она, стараясь, чтобы ее голос прозвучал радостно.
Он проворчал что-то неразборчивое.
Сенда отважно продолжала:
– Когда я нашла тебя, ты был едва жив. Это просто чудо, что ты так быстро поправляешься.
В ответ он рассмеялся злым смехом.
– Хочешь поговорить о чудесах? – прорычал он едва слышным, но полным страсти голосом. – Я расскажу тебе об одном чуде, которое Охранка делает с евреями.
– Пожалуйста, Шмария, – взмолилась Сенда, безуспешно стараясь сдержать текущие по лицу слезы.
Больные на соседних кроватях заворочались, начали прислушиваться и поворачивать в их сторону головы. Сенда чувствовала, как чужие взгляды пронзают ее, и пожалела, что Шмария говорит так громко.
– Скажи то, что хочешь сказать, – тихо проговорила она, – но, ради Бога, зачем тебе надо, чтобы это слышали все?
– Нет уж, черт побери… я покажу тебе! И тогда посмотрю, скажешь ли ты, что я должен молчать, или нет!
Его упреки жалили ее, она закусила дрожащую губу, стараясь скрыть испытываемую ею мучительную боль от любопытных взглядов.
– Смотри… внимательно, если хочешь… – Его пронзительный голос громко разносился в тишине палаты.
Он схватился за край простыни, но Сенда смущенно отвернулась.
– Смотри, черт возьми!
Она медленно повернула голову, и он сбросил с себя простыню, которая легким облачком взлетела в воздух и медленно опустилась у его теперь одинокой ступни. Сенда увидела, что он одет лишь в длинную полосатую ночную рубашку. Забинтованная культя мешала ему надеть брюки. Забинтованная короткая культя – короче, чем она ожидала.
«О Господи, – про себя застонала Сенда, – неужели они в самом деле должны были отнять так много?»
Не сводя с нее глаз, Шмария приподнял край рубахи.
– Гляди! – прошипел он.
Она посмотрела. И мир разлетелся вдребезги. Она зажала руками раскрытый от ужаса рот.
Его промежность скрывал такой же толстый слой бинтов, что и культю, лишь сморщенный пенис оставался открытым на необходимую для санитарных нужд длину. Шмария вместе с кроватью закружился у нес перед глазами, его слова хлестали ее, словно удары бича.
– Эти подонки кастрировали меня! – рыдал он, не в силах сдержать струящиеся по лицу слезы. – Они отрезали мне яйца, чтобы я никогда больше не был мужчиной!
Сенда продолжала зажимать рукой рот, ее лицо было белым как полотно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71