https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/s-gigienicheskim-dushem/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Когда Джини познакомила их, он пожал Мэри руку, слегка наклонив голову, – элегантно, как умеют только французы, и вежливо произнес: «Мадам».
Нет, он не был прилизанным, решила Мэри. Она моргнула и продолжала разглядывать француза. И ему еще нет сорока. А если Сэм в свое время правильно назвал его возраст, ему сейчас должно было быть именно столько. Он был значительно моложе, лет тридцати пяти, определила Мэри. «Чертов Сэм! – подумала она. – И мое чертово зрение!» Она прищурилась, чтобы лучше видеть. Он вовсе не был похож на дешевого охотника за юбками, и у него не было взгляда с поволокой, зовущего в постель. Присмотревшись поближе, она выяснила, что глаза у него были очень приятными, дымчато-серого цвета, а взгляд – ироничным и насмешливым, как будто его что-то забавляло. Тут Мэри поняла, что разглядывает гостя совершенно неприличным образом. Она сделала шаг назад. Ламартин улыбнулся. Мэри подумала, что улыбка у него совершенно очаровательная.
– Извините меня, – затараторила она, размахивая руками. – Просто… Я представляла вас совсем иным.
– И я тоже представлял вас по-другому, – ответил он.
– Видите ли, – продолжала Мэри, старательно избегая ловушек, которые, казалось, окружали ее со всех сторон, – это потому, что Джини сказала мне, что вы – paparazzo… – Это ему не понравилось. Улыбка исчезла с лица Ламартина.
– Неужели? – спросил он. – Так и сказала?
Он посмотрел в тот конец гостиной, где стояла Джини, погруженная в беседу с Джоном Хоторном. Мэри сглотнула комок в горле и стала быстро соображать.
– Возможно, я ее неправильно поняла. Скорее всего, так и есть. Я такая тупая, все время все путаю…
– Нет, нет. Она совершенно права. Я именно то, что она имела в виду.
Он произнес это серьезно, но с нескрываемым сарказмом. Мэри сделала большой глоток вина из своего бокала.
– Ну так что же, – смущенно продолжала она, – по-моему, это восхитительно: метаться по всему свету и все такое… – Тут она постаралась взять себя в руки. – Так расскажите мне, давно ли вы знаете Джини?
– Нет, – ответил Паскаль после некоторых колебаний, – мы встречались только несколько раз.
Мэри помолчала. Вот она, прекрасная возможность. Какой великолепный момент, чтобы собраться с мужеством, испепелить его взглядом и бросить прямо в лицо: «Ну-ну, месье Ламартин! По-моему, в свое время вы очень хорошо знали Джини. В Бейруте. Двенадцать лет назад». Однако, посмотрев на собеседника, Мэри почувствовала, что слова не идут с языка. Она просто не могла их произнести. Во-первых, он был великолепен, во-вторых, она ощутила, что с ее стороны это было бы беспардонным вторжением в чужую жизнь – грубым, наглым и, возможно, несправедливым. «Ведь я ничего не знаю об этом человеке, – подумала она – Совершенно ничего. Мне известно только то, что рассказал Сэм».
Она вновь встретилась взглядом с Ламартином. Все ее чувства говорили ей: кое-что из рассказанного Сэмом может быть неправдой. С другой же стороны, она не особенно хорошо разбиралась в людях, они представлялись в ее глазах совсем не теми, кем были на самом деле. «Джон был прав, – подумала она, – совершенно прав. Я не должна вмешиваться. Я не должна ничего говорить и делать». Приняв такое мудрое решение, она почувствовала, что у нее словно гора с плеч свалилась. Наконец-то Мэри расслабилась.
– Насколько я помню, Джини говорила, что вы сейчас тоже работаете для «Ньюс»?
– Да, но это будет продолжаться недолго.
– Вы сделаете доброе дело, если уговорите Джини уйти оттуда, – продолжила Мэри потеплевшим голосом. – Это совершенно ужасное и скандальное издание. Ну, может быть, не всегда, но мне не нравится их тон. А этот мерзкий новый редактор поручает Джини самые дурацкие задания. Пока он не пришел, ее дела шли так хорошо! Она не рассказывала вам, что пару лет назад получила две премии?
– Нет, этого она мне не говорила.
– Как похоже на Джини! Она подготовила серию прекрасных публикаций о коррупции на севере страны. Предыдущий редактор просто восхищался всем, что она делает. Он даже согласился послать ее за границу, в Боснию, а она всегда мечтала о такой работе. Бедняжка столько к этому готовилась, и вдруг…
– В Боснию? – нахмурился Паскаль. – Вы имеете в виду, что она хотела освещать военные действия?
– Вот именно. Как раз о такой работе она всегда мечтала. И она бы справилась. Джини прекрасный журналист и очень смелая девушка.
– В этом я не сомневаюсь. – Паскаль еще раз посмотрел в противоположную часть гостиной. Джини по-прежнему беседовала с Джоном Хоторном. После очередной ее реплики, которую Паскаль, конечно же, не расслышал, посол засмеялся.
– Дело в том, – тараторила Мэри, оседлав своего любимого конька, – что, хотя Джини ни за что в этом не признается, на нее оказал огромное влияние ее отец. Когда он уезжал, она была готова следовать за ним хоть на край света. Видите ли, ее мать умерла, когда Джини была еще совсем крошкой. Ей было два года и она ее совершенно не помнит. Когда я впервые увидела Джини, ей исполнилось только пять, но она была развита не по годам, очень хорошо читала и писала. Она даже сочиняла маленькие истории. Это, наверное, делают все дети, но она писала их и оформляла наподобие газетных статей, а потом показывала отцу. Вот только… Он никогда не проявлял к этому интереса. Однако это только укрепляло ее решимость. Она очень упорная, если что-то решила, то отговорить ее невозможно. Знаете ли, когда ей было только пятнадцать лет, Джини вдруг ушла из школы и кинулась в…
Мэри вдруг умолкла и покраснела. Она знала за собой эту черту: когда она начинала говорить о Джини, то не могла остановиться. Но дойти до такого! Оказаться такой дурой! Тут она поняла, что никогда бы не допустила подобной промашки, если бы, к ее вящему удовольствию, Ламартин не слушал ее с таким неподдельным вниманием. Она бы никогда так не опозорилась, если бы Ламартин до такой степени не отличался от того мужчины в Бейруте, каким она его представляла. Так или иначе, это случилось. Теперь нужно было выпутываться.
– Так куда же она кинулась? – вежливо спросил Ламартин.
– О Господи! – растерянно посмотрела вокруг себя Мэри. – Простите, я отлучусь буквально на секунду. Этот никудышный поэт, мой приятель, кажется, вконец измучил Лиз. Мне следует вмешаться…
И она умчалась прочь. Паскаль задумчиво проводил ее взглядом. Она понравилась ему. Более того, он узнал от нее много полезного, о чем сама Джини никогда бы не рассказала. И конечно же, Паскаль понял, что Джини ошибалась. Ее мачеха прекрасно знала о том, что произошло в Бейруте, а это значит, что Сэм Хантер не сдержал своего слова. Он обо всем рассказал Мэри. Кому же пересказала эту историю она?
Паскалю было тяжело оттого, что Мэри услышала всю эту историю в пересказе Хантера и теперь была настроена против него, но с этим уже ничего не поделать. Это объясняло то, как она встретила Паскаля, каким подозрительным и колючим взглядом изучала его. Мэри, вероятно, решила обезопасить себя от очередных ошибок и поэтому возвращалась к нему не одна, а в сопровождении Лиз Хоторн.
Представляя их друг другу, она произнесла приличествующие случаю фразы и растворилась. Паскаль рассматривал супругу посла. Чтобы видеть его глаза, ей пришлось задрать голову, ее чудесное лицо излучало напряженное, почти лихорадочное оживление.
– Я так рада познакомиться с вами, – произнесла она своим тихим, с придыханием голосом. Чтобы слышать все, что она говорит, Паскалю даже пришлось слегка наклониться. Лиз окинула его удивленным и несколько игривым взглядом. – Я видела кое-какие ваши фотографии, – продолжала она, – те, на которых изображена Стефани Монакская. Знаете ли, месье Ламартин, – погрозила она своим длинным пальцем с безупречным маникюром, – я была шокирована. У вас очень скверная репутация…
– Так расскажите мне о вашем отце, – обратился к Джини Джон Хоторн. – Просветите меня, а то мы с ним не виделись уже очень давно. Лет, наверное, пять или шесть.
– Он сейчас в Вашингтоне, – начала Джини.
– В Вашингтоне? Ах, ну да, конечно! Однако, по-моему, до меня доходили слухи о том, что он планирует новую книгу. Об Афганистане? О Ближнем Востоке?
– О Вьетнаме, – ответила Джини.
Она была уверена, что Хоторн знает все это не хуже ее, но по каким-то причинам – возможно, чтобы разговорить ее, – продолжает задавать вопросы.
– О Вьетнаме, Лаосе и Камбодже, – добавила она. – Прошло уже почти двадцать пять лет с тех пор, когда он там был. Теперь он хочет вернуться в те края и написать о переменах, произошедших там со времен войны. По-моему, отец считает, что именно там он работал лучше всего.
– Он ошибается, – резко произнес Хоторн. – Конечно, его репортажи из Вьетнама были выдающимися, так что Пулитцеровскую премию он получил вполне заслуженно. Но его последующие материалы ни в чем им не уступают. Я читал абсолютно все, что он писал во время войны в Персидском заливе, и даже использовал кое-что из его статей в своих выступлениях.
– Думаю, он не стал бы против этого возражать. Наоборот, даже был бы польщен.
– Может быть, может быть… У Сэма никогда не было времени для политиков, – улыбнулся Хоторн. – Самое замечательное заключается в том, что ему всегда удавалось раскрыть что-нибудь новенькое из того, что военные предпочли бы утаить. У них, как ни бились, никогда не получалось ни подкупить, ни заболтать его. Он обязательно должен сделать эту книгу о Вьетнаме. Он просто обязан ее написать. И если Сэм сделает ее, она обязательно будет продаваться… О, ваш бокал пуст. Позвольте мне что-нибудь налить вам. Белого вина?
Хоторн направился к столику с напитками в противоположном конце гостиной, по пути остановившись, чтобы переброситься парой слов со стоявшей неподалеку группой людей. Гости все прибывали, в гостиной становилось тесно. Джини огляделась и увидела, как ее мачеха ведет Лиз Хоторн по направлению к Паскалю и представляет их друг другу. Лиз протянула французу руку.
Затем Джини повернула голову и посмотрела вслед Хоторну. Его комплименты в адрес отца были приятны Джини, особенно замечание о том, что Сэм Хантер до сих пор пишет хорошо.
В то же время Джини чувствовала некоторую растерянность. Хоторну, без сомнения, нет нужды заискивать перед ней. Ради чего? И, разумеется, ни малейшего намека на это нельзя было заметить в его поведении. Манеры Хоторна были просты и естественны. Когда он впервые упомянул ее отца, – а сделал он это в самом начале разговора, – в его голосе сразу прозвучало неподдельное восхищение.
– Разве вы не знали, – спросил он, – что во Вьетнаме я смог остаться в здравом уме только благодаря вашему отцу? Он сопровождал мой взвод во время двух акций, которые нам было приказано провести. Как-то раз мы с Сэмом провели трое суток в одном окопе, под пулями. Он ел мой сухой паек, а я пил бренди из его фляжки. Тогда мне был двадцать один год, и я был перепуган до кровавого поноса. А ваш отец и бровью не повел. Он преподал мне урок, которого мне никогда не забыть. Уж не знаю, что это было – мужество или просто глупость. Так или иначе, нам с вашим отцом нашлось бы сейчас, что вспомнить.
«Обезоруживающая история», – подумала Джини. Восхищение ее отцом с элементами самобичевания, даже легкая непристойность относительно «кровавого поноса», чтобы показать, что Хоторн не является эдаким накрахмаленным снобом, – все рассчитано на то, чтобы завоевать ее расположение. И все же сказанное Хоторном прозвучало естественно и доверительно.
Джини задумалась. Она не была новичком, ей неоднократно приходилось брать интервью у знаменитых и могущественных людей, в том числе и у многих политиков, но Хоторн не был похож ни на одного из них. Он не пытался сконцентрировать разговор на своей персоне, а, наоборот, как бы уводил его от себя. И он не глазел по сторонам в поисках какого-нибудь собеседника поважнее Джини.
Все его внимание было сосредоточено на собеседнице. Он внимательно слушал ее и отвечал на каждый ее вопрос. Джини буквально кожей ощущала его внимательный, даже изучающий взгляд. Ей казалось, что внутри него формулируются быстрые и точные оценки. И еще ей казалось, что какому бы молчаливому тесту она только что ни подверглась, ей удалось его успешно пройти. Джини понимала, что если бы он счел ее дурой, не теряя ни секунды, просто развернулся бы и отошел.
Конечно же, имело значение и другое – знаменитое обаяние и шарм Хоторна, его умение заставить собеседника почувствовать, что тот является самым интересным человеком на свете. Может быть, и Джини подпала под власть этого обаяния? К сожалению, так оно и было, и Джини понимала это. Джон Хоторн нравился ей, и нравился давно.
Он уже возвращался с двумя бокалами в руках. Джини внимательно наблюдала за ним. Мог ли этот человек быть таким чудовищем, как его описывала Лиз Хоторн? Неужели именно его собирался разоблачить Макмаллен? Нет, решила Джини, по крайней мере, сейчас она в это не верит.
– Так расскажите мне, – начал Хоторн, вручая ей бокал, – почему вы работаете на «Ньюс». Николас Дженкинс, может быть, и увеличивает тираж газеты, но в то же время снижает ее качество, тащит ее вниз. Если он не будет осторожен, то потеряет подписчиков из числа среднего класса.
– Дженкинс прекрасно об этом знает. Он считает, что может ходить по натянутому канату, и поэтому постоянно пытается балансировать.
– Да, – улыбнулся Хоторн, – Дженкинс считает, что умеет ходить по воде аки по суху. Я, правда, не уверен, что это его амплуа. Поживем – увидим. По крайней мере, в Букингемском дворце он сейчас не слишком популярен, это уж точно. А судя по утренним газетам, и в Енисейском дворце тоже. Тот французский министр, которого он запечатлел на пленку, как я узнал, подал в отставку. Впрочем, это не самая большая потеря для мира. Расскажите-ка лучше, над чем вы работаете сейчас.
Вопрос был задан умело. Джини поняла, что ответ занял у нее слишком много времени.
– Над чем я работаю? Видите ли, это типичная статья в духе Дженкинса. Секс по телефону. Ну, сами знаете…
– Сам не знаю, но слышал, что такое существует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52


А-П

П-Я