Хватит, никаких воспоминаний, никаких сожалений, приказала себе Джини. Вынув ксерокопии газетных вырезок, посвященных Хоторну, она разложила их на столе.
С фотографий на нее смотрели лица Джона и Лиз Хоторнов. Джини попыталась сосредоточиться. Хоторны, эта идеальная чета, были знамениты, многим хорошо известны и в то же время загадочны. Джини вздохнула и положила голову на руки. Какая тайна скрывается за этим фасадом благополучия?
Поработав с час, она сделала перерыв и, сварив кофе, снова села за стол. Девушка чувствовала растерянность. В заметках перечислялись все этапы блестящей карьеры, бесконечно повторялись одни и те же забавные истории, приводились одни и те же цитаты. Джон Хоторн в двадцать лет, в тридцать, в сорок… Но что же она узнала из всего этого? Все прочитанное о нем представлялось ей авторизованной версией, сочиненной, возможно, каким-нибудь ловким помощником по связям с общественностью, или отцом Хоторна, или им самим. Уж слишком все было безмятежно и гладко. В большинстве материалов содержалась информация, которую Хоторн когда-то сам предоставил газетчикам. Ей был знаком этот феномен, он означал, что либо журналист ленив и при написании статьи довольствуется старыми вырезками, либо Хоторн сам не желает отступать от однажды принятого сценария. Казалось, этот человек надел на себя непроницаемую броню. Даже в материалах журналистов, которые относились к нему недоброжелательно, не было яда. В отличие от своего отца, печально известного праворадикала, Хоторн, с точки зрения радетелей за гражданские права, был безупречен. Да, в конце шестидесятых он действительно воевал во Вьетнаме и был трижды награжден за доблесть, но до призыва в армию участвовал в демонстрациях в Сельме и Бирмингеме, у него были дружеские отношения с самим Мартином Лютером Кингом. Теперешние политические взгляды Хоторна сложно было сформулировать: явно произраильски настроен, выступает в пользу активной помощи России, однако одним из первых призывал к интервенции в Боснии, поборник ужесточения законодательства, яростный сторонник смертной казни, верный союзник НСА, выступающий за пересмотр законов, ограничивающих владение оружием, и в то же время либерал, когда речь заходит о легализации абортов и правах женщин. Очевидно, балансирование – дело, обычное для американских политиков, – Хоторн довел до высот совершенства. Верил ли он в то, что говорил, или это было обычным оппортунизмом? Ответить на этот вопрос Джини не могла. Ей оставалось полагаться лишь на чутье, и первым ее инстинктом было подозрение: слишком уж чистеньким и благостным выглядел этот Хоторн. Он был слишком ловким, слишком осторожным, слишком совершенным – и в политической, и в личной жизни. Что касается его личной жизни, тот тут недостатка в материалах не ощущалось. Такова была цена, которую ему приходилось платить за широкую известность, блестящую родословную и безупречную внешность. Перед Джини во всем великолепии представал Хоторн – преданный муж, Хоторн – любящий отец, а в самых старых вырезках – Хоторн – блестящий юноша.
Вот он, восемнадцатилетний, рядом со своим младшим братом Прескоттом, тремя сестрами и патриархом – С. С. Хоторном собственной персоной. Все стоят на ступенях загородного дома Хоторнов на берегу Гудзона. Джон Хоторн уставился в объектив с застывшей на лице улыбкой, отец обнимает его одной рукой за плечи, у их ног, положив головы на лапы, лежат два спаниеля.
Отец с сыном поразительно похожи. Оба – высокие, с резкими чертами, со светлыми волосами. В позах обоих видна некоторая надменность. «Или это только кажется? – подумала Джини. Может быть, это предубеждение, реакция на просторные лужайки, дорогие спортивные машины на подъездной дорожке и возвышающийся подобно замку особняк?» Она присмотрелась к фотографии внимательнее. Плохая копия плохого газетного снимка, сделанного тридцать лет назад. При ближайшем рассмотрении ей показалось, что Джон Хоторн выглядит сконфуженным и напряженным, словно с трудом терпит отцовскую руку на своем плече.
Джини отодвинула это фото и обратилась к другим. Вот молодой Джон Хоторн со своими многочисленными именитыми подружками. В те годы за ним прочно утвердилась слава ловеласа. Похоже, пассий он менял каждый месяц. Вот Джон в Йельском университете с группой друзей: он развалился в кресле, а две неизвестные девицы, изображая служение своему идолу, преклонили колени у его ног. Вот он в военной форме, вот – молодой конгрессмен, а вот уже сенатор. Первая фотография Хоторна с Лиз, а рядом помещен больше похожий на сплетню комментарий относительно того, что накануне они вместе уехали из ресторана. Они, как и предполагала Джини, действительно состояли в родстве. Троюродные брат и сестра, как утверждали газеты, они были очень дружны в детстве и принадлежали к огромному клану связанных друг с другом семейств Хоторнов и Кортни, которые, похоже, год за годом проводили летние месяцы, попеременно гостя на загородных виллах друг у друга. Лонг-Айленд, Нантакет, Таскани, конный завод на западном побережье Ирландии, старинное английское поместье в Уилтшире, принадлежащий шотландской ветви семейства замок в Пертшире, – они колесили по всему земному шару, эти золотые отпрыски клана: от тетушки к дядюшке или очередной двоюродной сестре, всегда в особняках, полных слуг, с теннисными кортами, бассейнами, лошадьми и несчетными акрами угодий. Они путешествовали, подумалось Джини, и в то же время оставались затворниками той особой цитадели, доступ в которую открыт только богатым.
Судя по вырезкам, Джон Хоторн и его дальняя родственница Лиз встретились вновь примерно одиннадцать лет назад. Лиз, изучавшая историю искусств, выполняла работу для старинных друзей ее семьи в Италии, составляя каталог принадлежащей им коллекции художественных ценностей. К тому времени исполнилось уже пять лет с тех пор, как она в последний раз виделась со своим кузеном-сенатором. Их новая встреча, если верить газетным сплетникам, была делом рук старого Хоторна и произошла в Саутгемптоне, в доме еще одного их дальнего родственника, лорда Килмартина, дипломата, работавшего тогда в ООН.
К тому времени Хоторну исполнилось тридцать шесть, и он считался самым завидным женихом в Вашингтоне. Лиз было двадцать шесть, хотя выглядела она гораздо моложе. В то время она носила траур по родителям, погибшим полгода назад в авиакатастрофе. По словам журналистов, молодые люди сразу же понравились друг другу, и вскоре уже были обговорены детали предстоящего брака.
Через год состоялась умопомрачительная свадьба. Джини одну за другой просматривала разложенные перед ней ксерокопии заметок, посвященных этому знаменательному событию. Девушка вновь и вновь убеждалась в том, что Паскаль не ошибался. Вот она, Лиз, сияющая, неправдоподобно красивая, с ног до головы затянутая в платье от Ива Сен-Лорана – строгое по стилю, как бы подчеркивающее ее чистоту. Черные волосы распущены, прекрасное лицо словно светится под прозрачной вуалью. Шлейф из тяжелого шелка растянулся на пять метров, и несут его четыре маленьких пажа и шесть нарядных девочек.
«Свадьба десятилетия!» – в один голос надрывались газетные заголовки, а дальше шли все, вплоть до мельчайших, подробности этого эпохального события: имя католического священника, совершавшего обряд бракосочетания, перечисление авиарейсов и поездов, заказанных для доставки армии приглашенных более чем в тысячу человек. С. С. Хоторн прибыл на церемонию за штурвалом собственного вертолета. В своем ослепительном костюме он блистал на всех фотографиях – официальных и неофициальных.
Согласно семейной традиции Хоторнов, вечером в честь бракосочетания был произведен грандиозный фейерверк. Танцы начались в полночь и продолжались до рассвета. Особого внимания заслуживал список гостей, настоящий цветник: государственные деятели, политики, целый букет Титулованных особ из Европы, звезды Голливуда, писатели, дипломаты. Плюс оперная дива и английская герцогиня в придачу.
Наряду с громкими упоминались и имена, никому не известные. Дело в том, что С. С. Хоторн, не такой разборчивый в знакомствах, как его сын, на протяжении десятилетий водил дружбу с людьми, присутствие которых на свадьбе могло не только удивить, но и встревожить остальных гостей. Среди них, например, вертелись торговец оружием с Ближнего Востока и сицилиец, которому, по слухам, принадлежало несколько игорных заведений в Лас-Вегасе. Если, как заметила Джини, Хоторн-младший этих гостей, что называется, в упор не видел, то старый С. С. – совсем наоборот. На одной фотографии он позирует с торговцем оружием, на другой – с сицилийцем. Большой, крепкий, неутомимый, непотопляемый, излучающий целеустремленность и энергию даже с блеклых газетных снимков – С.С. Хоторн, мастер плести сети, настоящий хищник.
И вот наконец официальные групповые свадебные снимки, сделанные лордом Личфилдом. В них было что-то идиллическое и вместе с тем загадочное. Идеальная композиция, безупречное освещение – все должно было вызывать у зрителя ощущение совершенства, и в то же время Джини чувствовала в снимках какой-то скрытый подтекст, потайной смысл. Она угадала в них некую тайну, на которую Личфилду удалось прозрачно намекнуть.
На всех официальных снимках в Джоне Хоторне угадывалась какая-то непонятная напряженность. Высокий, изящный, с очень светлыми волосами, с холодным взглядом голубых глаз, устремленным прямо в объектив, он тем не менее казался чуть удивленным всем этим балаганом, на его губах играла недоумевающая, почти презрительная полуулыбка.
Невеста, тогда еще не привыкшая к подобному вниманию, была невероятно хороша – легенды о ее красоте не были преувеличением. Но на фотографиях она тоже выглядела скованной и напряженной. Джини знала, что впоследствии Лиз Хоторн в совершенстве овладела искусством позировать перед объективами, но тогда, в самом начале своей общественной карьеры, ее неискушенность бросалась в глаза. Уцепившись за руку новоиспеченного супруга, она как будто просила у него помощи, либо смущенно опустив глаза, либо вперив полный преданности взгляд в лицо мужа. Вид у Лиз был везде напуганный, даже какой-то жертвенный. В ее больших темных глазах, смотревших с газетных вырезок десятилетней давности, читалась мольба, словно Лиз, впервые столкнувшись лицом к лицу со славой, молча молилась об избавлении от этого тяжкого испытания.
«Как быстро, – подумала Джини, – Лиз сумела адаптироваться». Ведь очень скоро она уже совершенно свободно вела себя перед камерами, появляясь на людях во время предвыборных мероприятий и общаясь с журналистами. За десять лет, прошедших после свадьбы, Лиз сумела искусно создать для себя общественную маску, свое новое «я» публике на потребу.
Лиз превозносили за благотворительную деятельность, за то, какой она была замечательной хозяйкой, и – на тысяче журнальных обложек – за немеркнущий блеск ее образа. На последних снимках не было уже и тени былой скованности или волнения. Теперь Лиз смотрела в объективы с лучезарным спокойствием. Джини подумала, что на первый взгляд в новом имидже Лиз сквозила некоторая пресыщенность, но разгадать ее могли бы немногие. Общепринятое мнение о Лиз Хоторн состояло в том, что она женщина безупречной красоты, преданная жена и добродетельная мать. Она и была образцовой женой и идеальной матерью. Ее друзья, которых без устали цитировали репортеры, в один голос твердили: возможно, Лиз и не столь умна, как ее муж, – ну и Бог с ним, с этим интеллектом. Разве это главное? Лиз олицетворяла собой величайшую редкость на земле: красивую женщину с добрым сердцем. «Насчет Лиз вы должны понять одно, – говорили ее друзья, – она страшно – просто до ужаса! – хорошая…»
Действительно ли? Джини задумалась. В ее представлении «хорошесть» плохо сочеталась с платьями от Ива Сен-Лорана по тридцать тысяч долларов. Но может быть, это просто несправедливый, скаредный, пуританский подход, продиктованный ее собственным предубеждением? Может быть, любовь к роскоши – вполне простительная слабость, особенно для такой красавицы, как Лиз. В пользу снисхождения свидетельствовало все остальное: Лиз не покладая рук трудилась на ниве благотворительности, обожала мужа и детей, ее добропорядочность была безупречной.
Джини вздохнула, отодвинула газетные вырезки на край стола и переключила внимание на другой источник информации. Он не имел отношения к материалам, полученным ею в архиве, она просто купила его нынешним вечером в газетном киоске. Последний номер журнала «Хелло!», издание в глянцевой обложке, посвященное частной жизни богачей и знаменитостей. В этом номере на обложке и шести страницах внутри роскошными цветными фотографиями были представлены Хоторны en famille. Снимки были сделаны в Уинфилд-хаусе, заново отделанной резиденции посла на Риджент-парк.
Изысканный вкус, которым славилась Лиз, проявился в том, что отремонтированный особняк выглядел изумительно, словно театральные декорации. Газетные описания, признавал сам репортер, даже приблизительно не могли передать его прелести: каждый стул, каждая ваза, каждый диванчик находились именно там, где нужно, все оттенки составляли тонкую цветовую гамму. Журнал доверительно поведал читателям, что Лиз обила комнату вощеным ситцем, поскольку на его фоне великолепно смотрелась картина Пикассо, висевшая над камином. Джини не удержалась от улыбки, заметив, что возле Пикассо розового периода примостился такой же розоватый Матисс.
Розовый цвет присутствовал на всех фотографиях. Они, видимо, были сделаны этим летом, поскольку Хоторны позировали в большом саду позади дома, прогуливались по дорожкам, обсаженным розовыми кустами, сидели у огромной клумбы с розами. По обе стороны от них стояли двое их сыновей с ангельскими личиками. Два мальчика, младшему из которых шесть, а другому восемь. И старший, Роберт, и младший, Адам, были очень похожи на отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52