Но, вероятнее всего, не человеческое Существо, а лишь созданное по образу и подобию человеческого разума.
Я сказал:
— Ну, Карла, мы же люди — мы можем знать только наш собственный разум, откуда нам узнать какой-то другой тип разума? Каким еще может быть это Существо? Оно возникнет из нашего разума — по крайней мере первоначальные алгоритмы. Мы ничего другого не сумеем выдать, кроме человеческого интеллекта.
Тодд сказал, что именно Существо так пугает его ультра-религиозных родителей. Он сказал, что больше всего они боятся того дня, когда люди позволят машинам проявлять инициативу, — дня, когда мы позволим машинам воплощать их собственные идеи.
— О Боже, я застряла в фильмах категории «В» 50-х годов, — сказала Карла.
Позже, вернувшись в свою комнату, я стал размышлять над нашим спором. Может, Существо — это то, что тайно мечтают создать люди, не имеющие никакого представления о загробной жизни — разум, который будет поставлять им конкретные детали, снабжать представлениями.
Возможно, нам нравится верить, что Билл знает, каким будет Существо. Это придает нам ощущение, что есть некая моральная сила, держащая технологический прогресс в узде. А вдруг он и вправду знает? С другой стороны, может быть, Билл просто ставит перед компанией определенную цель за неимением каких-либо других. Ну, в смысле, если бы не культ Билла, это место было бы просто болотом — огромная хорошая компания офисного обслуживания. Чем она в принципе и является. Если серьезно-то подумать.
Четверг
Проснулся в 8.30 и позавтракал в кафетерии — больше никаких хрустящих хлопьев по крайне мере неделю, с меня хватит.
За овсянкой мы с Багом разглядывали нескольких работников-иностранцев — из Франции, что ли, — которые курили на улице, в холоде и под дождем. Только иностранцы курят там и постоянно кучкуются в маленьких печальных группах. Внутри курить везде запрещено. Похоже, они это усвоили.
Мы решили, что французы никогда не смогли бы написать дружелюбные программы, ведь они такие грубые; они изобрели бы маленькую иконку для главного официанта, кликнув по которой, вас заставили бы ждать нужный файл 45 минут. Неудивительно, что концепция дружелюбности программного обеспечения разработана на Западном побережье. Парень, изобретший улыбающееся лицо, сейчас баллотируется в мэры Сиэтла. Серьезно, это было в новостях.
Maма позвонила в ту самую минуту, когда я вошел в офис. Она заглянула в гараж сегодня утром — жарким, сухим пало-альтовским утром с белым солнечным светом, пробивающимся сквозь щели вокруг гаражной двери. Отец снова был там в голубом деловом костюме «Ай-Би-Эм» и галстуке, стоя в центре своего железнодорожного убежища высотой по пояс, в форме буквы U, освещенный лишь одним тусклым лучом с потолка, и нажимал на кнопки, заставляя поезда маневрировать, ездить и разгоняться по горам и мостам.
Мама решила, что больше так продолжаться не может, отцу уже пора с кем-то поговорить, нужно, чтобы его выслушали. Она пододвинула одну из бамбуковых табуреток из комплекта коктейльного бара, оставшуюся после ремонта в подвале, отложила свой обычный недостаток энтузиазма по поводу модельных поездов и начала расспрашивать о них отца, словно ей очень интересно: «Покажи и расскажи».
— Инфраструктура его железной дороги сильно разрослась с тех пор, как ты был здесь в последний раз, Дэнни, — сказала она мне. — Теперь тут целый городок, горы стали круче, и на них «растет» много тех зеленых пенопластовых деревьев. Прямо как город под названием Совершенство, в котором все мечтали бы жить. Теперь тут есть и церковь, и супермаркеты, и товарные вагоны, есть даже маленькие бомжики, живущие в вагонах. А еще есть…
Наступила пауза.
— Что, мам?
Долгая тишина.
— Еще… о Дэнни.
Ей было нелегко.
Я спросил:
— Мама, ну что же?
— Дэнни, на вершине холма, словно паря над городом, стоит маленький белый домик, на отшибе от всего остального пейзажа. И вот среди прочих вопросов я спросила у него: «О, а что это там за дом?» — и он, даже не дрогнув, ответил: «Там живет Джед».
Мы оба замолчали. Мама вздохнула.
— А что, если я завтра приеду в Пало-Альто? — спросил я. — Тут у меня нет ничего срочного. Видит Бог, мне причитается достаточно свободного времени.
Снова тишина.
— Ты правда смог бы, милый?
Я сказал:
— Да.
— Думаю, это замечательно.
Мне было слышно, как гудит холодильник в Калифорнии.
— Сейчас на рынке так много консультантов, — сказала мама. — Все говорят, что если тебя сократили, ты можешь стать консультантом, но твоему отцу 53, Дэн. Он уже не молод и никогда не был борцом по натуре. То есть он же работал в «Ай-Би-Эм». Мы действительно понятия не имеем, что будет дальше.
Я позвонил турагенту в Бельвью и заказал билет до Сан-Хосе по карточке «Виза». Я не стал проверять электронную почту и попытался сосредоточиться на вчерашнем стресс-тесте, но мой мозг тормозил. Вчера обнаружилось два сбоя в коде; отчет уже так близко, а у нас все еще сбои!
Я попробовал побродить по коридорам, чтобы отвлечься, однако мир как-то изменился. Майкл укатил в Купертино (с моим чемоданом); Эйба в офисе не было: отпросился на день и ушел в плавание в Пьюджит-Саунд с какими-то богатенькими дружками; Баг с самого завтрака впал в безумное настроение и повесил на своей двери записку «Проваливай!»; Сьюзан готовилась к своей Инвестиционной Вечеринке. А еще одного человека, которого я хотел бы увидеть — Карлы, — тоже не было на месте.
Я свесился через перила в центральный атриум, глядя на выставленные на витринах картины и на конченых кретинов, растянувшихся внизу на диванах; в этот момент мимо проходил Шо. Пришлось изобразить энергичность, уверенность и оптимизм по поводу предотчетной запарки.
Шо сказал, что Карла ушла с Кентом по каким-то маркетинговым делам; сразу захотелось убить Кента, что было крайне неразумно и очень на меня не похоже.
Утро дегенерировало в «Тысячедолларовый День». Так я называю те дни, когда даже если ты скажешь всем своим знакомым: «Я дам вам хрустящую тысячедолларовую банкноту, если только вы мне позвоните и вытащите меня из депресняка», все равно никто не позвонит.
Я получил всего восемнадцать сообщений по электронной почте, большинство — обычный хлам. И «Вин Квоут» колебался лишь на центы. Никто не разбогател, никто не обеднел.
Где-то в 3.00 полил дождь, и я вышел погулять по Городку, чувствуя себя совершенно несчастным. Я разглядывал все автомобили, припаркованные на стоянке, и устал даже от мысли о том, сколько энергии ушло у этих людей на то, чтобы найти ту самую машину. И еще я заметил во всех автомобилях Городка нечто сумрачное: ни на одном из них нет никаких наклеек на бамперах, как будто все они подвергаются цензуре. Наверное, это свидетельствует о страхе чего-то.
Ох уж эти маленькие страхи! Страх произвести недостаточно; страх не найти маленький с красными буковками акционерный конвертик в своем отделении для бумаг; страх потерять ощущение, что ты вообще еще что-то производишь; страх по поводу медленного сокращения льгот внутри компании; страх того, что годы роста никто не вернет; страх того, что на самом деле всем процессом руководит чья-то цель; страх увольнения… О Боже, вы только меня послушайте. Какой пессимист! Я думаю, было бы намного легче разливать «эспрессо» в Линвуде, оставив позади себя герметичную, как в фильме «Биосфера-2», атмосферу «Майкрософта».
Это заставило меня задуматься. Я огляделся и заметил, что если взять все живое в Городке «Майкрософта», разделить на категории и подсчитать биомассу, то получится:
• 38% пырея жесткого «Кентукки»;
• 19% человеческих существ;
• 0,003% Билла;
• 8% пихты бальзамической;
• 7% кедра восточного красного;
• 5% тсуги;
• 23% прочее: вороны, березы, насекомые, черви, микробы, рыбки в аквариумах у зануд, декоративные растения в кулуарах…
Домой вернулся рано, в 17.30, там никого. Сьюзан разложила два картонных столика, а в остальных отношениях столовая была пустой, ожидала закусок. Эйб одолжил Сьюзан свою священную звуковую систему «Ти-Эйч-Экс Долби» на вечеринку плюс два адирондакских кресла, сделанных из старой кожи. Но место это все равно выглядело немного пустынным.
Какой-то сегодня Безлюдный День…
Ближе к сумеркам все завертелось. Эйб вернулся из плавания и завел старые мелодии «Хьюман Лиг», которым подпевал из душа. Сьюзан вернулась от поставщиков провизии с пакетами, полными еды, которые я помог ей внести и расставить: лапша «Путтанеска», тайские макароны, пицца «Кальцонэ», «Читос» и корнишоны. Баг и его ожесточенные друзья-психи прибыли с широким ассортиментом пива; они были в хорошем настроении и разыгрывали дешевые сцены из «Бумажной копии» и «Текущего романа», жутко развеселившись и съев половину угощения для вечеринки Сьюзан, пока та переодевалась.
К 20.00 начали прибывать другие гости, привозя бутылки вина, и к 21.00 дом, который всего два часа назад был мрачной дырой, наполнился весельем и музыкой «Ю-ту».
Около 21.30 Сьюзан говорила со своими друзьями, рассказывая, что акции перешли в ее владение как раз вовремя:
— Я из правополушарного человека превратилась здесь за последние 18 месяцев в левополушарного и недолго смогла бы еще продолжать кодировать. В любом случае считаю, что эра инвестиций подходит к концу.
В этот момент в моей комнате зазвонил телефон. (В нашем доме девять линий. Телефонная компания «Пасифик Белл» либо нежно любит, либо отчаянно ненавидит нас.) Я извинился и пошел отвечать.
Это была мама.
Оказывается, отец только что вылетел из Пало-Альто в Сиэтл, поддавшись минутному порыву, Она вернулась с работы в библиотеке и нашла записку на двери. Я спросил, во сколько приземлится его самолет, и она ответила — в момент нашего разговора.
Так что я вышел и сел на обочине возле дома. На улице было прохладно, я накинул свою старую баскетбольную университетскую куртку. С холма спустилась Карла, поздоровалась и села рядом со мной, держа в руках упаковку двенадцати банок пива, которая казалась несоизмеримо огромной для ее маленьких рук. По моей позе она поняла, что у меня не все в порядке, но ни о чем не спрашивала. Я просто сказал:
— Мой отец только что прилетел сюда — он совершенно не в себе. Скоро должен подъехать.
Мы сидели и смотрели на вершины деревьев и слушали шелест ветра.
— Я слышал, ты весь день обсуждала какие-то маркетинговые дела с Кентом, — сказал я Карле.
— Да уж. Толку от этого было мало. Очень скучно. Он противный тип.
— Знаешь, весь день я мечтал отлупить его.
— Правда? — спросила она, искоса взглянув на меня.
— Да, правда.
— Ну, это не очень логично, не так ли?
— Конечно.
Затем Карла взяла мою руку, так мы и просидели, Выпили несколько банок пива, поздоровались с псом Мишкой, который забрел навестить нас, а потом пошел вздремнуть под батутом. А мы наблюдали за машинами, подъезжавшими к дому, ожидая ту, что привезет моего отца.
Он приехал вскоре во взятой напрокат машине, в стельку пьяный (не представляю, как ему это удалось), выглядел усталым и испуганным, с большими мешками под глазами и немного не в своем уме.
Отец припарковался, покачивая фарами, прямо напротив нас на другой стороне улицы. Мы сидели и смотрели, как он сделал глубокий вдох, откинулся на сиденье, уронив голову вперед. Затем повернулся к нам и, немного застенчиво, сказал в открытое окно:
— Привет.
— Привет, пап.
Он перевел взгляд себе на колени.
— Пап, это Карла, — сказал я, все еще сидя.
Он снова посмотрел на нас.
— Привет, Карла.
— Здравствуйте.
Мы сидели на противоположных сторонах дороги. Дом позади нас превратился в праздничный жужжащий улей. Отец не отрывал взгляда от своих ног, поэтому мы с Карлой встали и подошли к нему, и тогда только увидели, что он крепко зажимает что-то между колен, и по мере того как мы приближались, он сжимал это все сильнее. Казалось, будто он боится, что мы можем отнять у него нечто драгоценное, и когда мы приблизились, я узнал старый футбольный шлем Джеда, шлем маленького мальчика, раскрашенный в старые школьные цвета.
— Дэнни, — сказал он, глядя не мне в глаза, а на шлем, который он полировал своими постаревшими руками, — я до сих пор скучаю по Джеди. Я не могу избавиться от мыслей о нем.
— Я тоже скучаю по Джеду, пап, — ответил я. — Я думаю о нем каждый день.
Он прижал шлем к груди.
— Ладно, пап, давай выбираться из машины. Пойдем в дом. Там мы сможем поговорить,
— Я не в силах притворяться, что больше о нем не думаю. Это убивает меня.
— Я чувствую то же самое, папа. Знаешь, у меня такое ощущение, что он все еще жив и всегда идет на три шага передо мной, прямо как царь.
Я открыл дверь; мы с Карлой взяли отца, прижимавшего шлем к груди, под обе руки и повели в дом. Его появление вызвало некоторый интерес в толпе. Мы пошли в комнату Майкла, где положили отца на кровать.
Он еще пытался разглагольствовать:
— Смешно получается: все, что, как ты думал, никогда не прекратится, как оказалось, исчезает самым первым; «АЙ-Би-Эм», Рейганы, коммунизм Восточного блока. Становясь старше, понимаешь, что самое главное — выжить любой ценой.
— Пап, мы еще об этом не знаем.
Я снял с него обувь, и какое-то время мы с Карлой сидели рядом с ним на двух офисных стульях. Машины Майкла жужжали вокруг нас, а единственным источником света был маленький ночник. Мы сидели и смотрели, как отец приходит в сознание и снова уплывает.
Он сказал мне:
— Сын, ты мое сокровище. Ты мой первенец. Когда врачи убрали руки от твоей матери и подняли тебя к небу, ты был, точно клад с жемчугом, бриллиантами и рубинами, весь покрытый липкой кровью.
Я сказал:
— Пап, не говори так. Отдохни немного. Ты найдешь работу. Я всегда буду с тобой. Не переживай. У тебя еще многое впереди. Вот увидишь.
— Теперь это ваш мир, — сказал он, дыхание его стало глубже, он повернулся и уставился на стену, которая ходуном ходила от музыки и визга тусовщиков. — Это ваш мир.
И вскоре после этого отец уснул на кровати — на кровати Майкла, в комнате Майкла.
Перед тем как уйти, мы выключили свет и еще раз взглянули на темное теплое очертание фигуры моего отца, лежавшего на постели, озаренного созвездием красных, желтых и зеленых огоньков дремлющих и видящих сны машин Майкла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45