Фашисты появились в деревне накануне вечером, и, очевидно, сильный мороз и вьюга не позволили им сразу же приступить к уничтожению деревни.
Связной, прибежавший ночью в отряд на самодельных лыжах, сообщил, что немцы, с трудом добравшись до деревни на машинах и двух танках, выставили на окраинах сильные заслоны. Фашисты понимали, где находятся, и были готовы отразить нападение партизан.
Тамков доложил о случившемся командиру бригады. Это очень встревожило Глазкова. В деревне жили многие семьи партизан, у надежных людей прятались тяжелораненые бойцы.
Славин тоже был немало взволнован. В этой деревне жила его мать. Анастасию Георгиевну приютила одинокая старушка. Вместе они коротали трудные дни, присматривали за хозяйством. Владимир уже трижды успел встретиться с матерью. В последний раз был у нее вместе с Женей. При расставании Анастасия Георгиевна нежно погладила дочь, обняла сына, всплакнула: «Берегите, детки, себя. Ведь одни вы остались у меня...»
И вот теперь мать оказалась в смертельной опасности.
Собираясь в поход, Владимир натянул на себя все, что у него осталось из одежды. Хуже было с обувью. Старые кирзовые сапоги совсем развалились. И он между портянками вложил прослойку из немецких газет, хорошо, что сапоги были большие и газеты туда свободно входили. Топнул левой ногой, топнул правой, прошелся по землянке. «Ничего, выдержу», — подумал Владимир и стал готовить оружие. Проверил автомат, набил магазин патронами, пристегнул к широкому трофейному ремню единственную гранату, взглянул на Грибова и Бартошика:
— Ну что, ребята, готовы?
Вскоре все трое вышли на поляну, где строился отряд...
Утром партизаны приблизились к деревне с трех сторон. Как назло, неожиданно успокоилась метель. Прозрачный морозный воздух пронизывали яркие лучи солнца. Вокруг деревни лежала чистая нетронутая целина. Охватывая деревню кольцом, партизаны ползком приближались к домам. Два бронебойщика пока остались на опушке, скрываясь в кустарнике. Они держались в резерве на случай появления фашистских танков. Из единственной в отряде 45-миллиметровой пушки решили ударить по немецким пулеметчикам, оседлавшим дорогу при въезде в деревню.
Ночью карателей атаковать было бы легче. Но командование отряда понимало и другое: ночной бой в деревне был опасен для местных жителей. Расчет был на то, что немцы меньше всего могут ждать нападения днем, что большинство из них, когда начнется бой, окажется на улице, где их легче будет уничтожить. Чтобы посеять панику в лагере противника, Лапко посадил сорок бойцов на лошадей, дал этой группе два пулеметных расчета, устроенных в санях. Перед ними была поставлена задача — с ходу ворваться в деревню, сковать действия противника.
Роте, которой командовал Крайнюк, предстояло атаковать деревню с противоположной стороны.
Славин, тяжело дыша, полз рядом с другими бойцами. До ближайшего сарая, за которым начинались крестьянские дворы, оставалось метров двести. Вдруг из-под крыши сарая гулко застрочил крупнокалиберный пулемет. Бойцы замерли на месте, поглубже зарываясь в снег.
— Бери с собой Панченкова, зайдите с фланга, уничтожьте пулемет! — распорядился Крайнюк, обращаясь к Грибову.
Славин отстегнул от ремня гранату и протянул ее Панченкову:
— Возьмите! Пригодится.
Грибов и Алексей Иванович Панченков, отец погибшего Сергея, отклонившись шагов на пятнадцать в сторону, быстро поползли вперед.
Крайнюк умышленно поручил Панченкову и Грибову уничтожить пулеметчиков. Антон, как и все бойцы отряда, видел, что этот пожилой человек после гибели сына изменился, стал молчаливым, часто уходил в лес, долго бродил там, а в бою действовал напролом, словно не понимал, что его тоже в любую секунду может сразить вражеская пуля.
И сейчас Славин все время опасался, что Алексей Иванович не выдержит, бросится во весь рост на пулемет. Но Крайнюк думал иначе. Панченков был очень ответственным человеком, и, получив приказание уничтожить пулемет, он будет, конечно, осторожным, понимая, что от его продуманных действий зависит многое.
Партизаны, как кроты, зарывались в снежные сугробы. Некоторые, выбрав позицию поудобнее, вели прицельный огонь по крыше сарая. Несколько раз пулемет захлебывался, очевидно, партизанские пули достигали цели. Крайнюк, осторожно выглядывая из сугроба, замечал, что во многих местах бойцы сокрушили немецкую оборону и ворвались в деревню. «Вот бы кто-нибудь догадался ударить по сараю с тыла», — подумал он. Но томительно тянулись минуты, а пулемет не замолкал, поливая атакующих свинцовым огнем. Антон увидел, как недалеко от сарая вскочил на ноги Грибов, сделал несколько шагов и упал. «Убили! — похолодел от догадки Крайнюк. — Фланги тоже прикрыли живодеры!» Он передал приказ по цепи сосредоточить огонь по крыше сарая и с тревогой подумал о Панченкове: «Где же он? Дойдет ли?» И тут же увидел знакомую фигуру. Утопая по пояс в снегу, Алексей Иванович пробирался вдоль бревенчатой стены сарая. «Добрался! — обрадовался Антон. — Но как он забросит гранату?»
А Панченков неожиданно отскочил на несколько шагов от сарая и взмахнул рукой. На крыше разорвалась граната, пулемет сразу же захлебнулся. Панченков второй раз взмахнул рукой, и взрыв раздался там, откуда еще несколько минут назад бил автомат. И в этот момент короткая автоматная очередь, посланная с другого конца крыши, поразила Алексея Ивановича, и он упал навзничь в снег.
Крайнюк вскочил на ноги:
— За мной! Ура-а-а!
Партизаны бросились вперед. С обоих концов сарая слышались винтовочная стрельба, автоматные очереди, но они уже не могли остановить стремительную атаку. Сопротивление немцев было подавлено, и наступление перекинулось в глубь деревни.
Но в этот момент положение резко изменилось. Из-за крайнего дома выскочил танк, выкрашенный в белый цвет. Разбрасывая снег, он шел прямо на бойцов Славина, изрыгая пулеметный огонь. В рядах партизан возникло замешательство. Одни бросились назад — к сараю, другие — наоборот, вперед, к недалеко расположенным домам. Каждый чувствовал себя совершенно беззащитным перед беспощадной машиной, закованной в толстую броню. Увидев это, Тамков направил на выручку группе Славина одну санную упряжку с бронебойщиком. Первый же выстрел оказался на редкость удачным. Стальная махина задымилась и остановилась. Только сейчас Славин заметил, что он стоит в самой середине большого сугроба, утонув в нем по пояс. Вид неожиданно появившегося танка ошеломил, пригвоздил к месту. Владимир оглянулся и увидел, что двое партизан несут Грибова. «Значит, жив!» — обрадовался он, ринувшись вперед, к центру деревни.
Славин бежал вдоль высокого частокола и, экономя патроны, вел огонь только по видимым целям. Вдруг он почувствовал резкую пронизывающую боль в животе и, теряя сознание, упал в снег.
Славин пришел в себя через несколько часов от нестерпимой боли. Открыл глаза, увидел серое небо. Ему показалось, что оно почему-то покачивается. Владимир посмотрел вперед, и взгляд его уперся в спину человека. Догадавшись, что его несут, подумал: «Кто они? Немцы или свои?» — и опять потерял сознание.
Владимир очнулся в каком-то доме, в полумраке увидел низкий закопченный потолок и чье-то склоненное лицо. Всмотрелся, узнал Тамкова. Тот улыбнулся:
— Открыл глаза! Держись, парень, все образуется!
— Где я? — чуть слышно спросил раненый. Его сухие губы едва шевелились. Тамков наклонился еще ниже:
— Что ты сказал?
Володя почувствовал, как его лица коснулось что-то прохладное. Кто-то, стоявший у изголовья, смочил влажной ваткой его губы. Он попросил пить. Из мрака послышался женский голос:
— Нельзя тебе, родненький. У тебя ранение в живот. Потерпи, сейчас поедем дальше, там тебя доктор посмотрит. Все будет хорошо.
Владимир почувствовал, что его поднимают сильные руки, кладут на носилки, несут во двор, опускают в низкие сани. Рядом села женщина, а впереди какой-то старик, который сразу же тронул поводьями лошадь, и упряжка осторожно заскользила вперед.
Только теперь Володя узнал женщину. Это была Панченкова. Он вспомнил Сергея, его сестренку Надю. Потом в воображении возник Алексей Иванович в тот момент, когда он пробрался к сараю и бросил на крышу одну за другой две гранаты... Владимир чуть слышно позвал Панченкову. Женщина наклонилась над ним:
— Что ты хочешь, сынок?
— Тетя Дуся, что с Алексеем Ивановичем?
Женщина отвела глаза.
— Все в порядке, немного ранен он...
Она не могла сказать правду этому пареньку. У него самого жизнь висела на волоске. Славин спросил:
— А моя мама жива?
— Жива, жива. Ты лежи спокойно, тебе нельзя разговаривать.
Владимиру действительно было тяжело говорить, но он собрался с силами и снова спросил:
— Что со мной?
— Ранен. Пуля тебя немножко зацепила... в живот попала... Но ты не волнуйся. Все будет хорошо.
— Немцев из деревни выбили?
— Да-да. Дали мы им в кости как надо.
— Куда меня везут?
— К доктору. Он тебя в другой деревне ждет.
Парень замолчал. Он лежал, сжав зубы и закрыв глаза, — сильно болел живот. Казалось, что он опять впал в беспамятство. По после некоторой паузы Владимир чуть слышно спросил:
— Тетя Дуся, буду я жить?
Слезы покатились по щекам женщины. Для нее, потерявшей уже сына и мужа, слово «жить» приобрело особый смысл. Она была санитаркой и хорошо знала, что значит ранение в живот, да еще в создавшейся ситуации. Торопливо глотая слова, Панченкова проговорила:
— Что ты говоришь, сынок! Конечно, будешь жить! Подумаешь, ранение. Бывало и похуже, однако ничего, выживали люди. Ты только поменьше разговаривай, силы береги, — она ткнула ездового в спину: — Поторапливай лошадь! Быстрее нужно!
Вскоре они въехали в деревню, где в помещении школы уже находился врач. Его специально вызвали из соседнего отряда. Плотный приземистый мужчина, лет пятидесяти, наклонился над раной. Густые черные брови сдвинулись к переносице, минут через десять он выпрямился и тихо сказал находившемуся в дальнем углу Тамкову:
— Ранение слепое, операцию делать нельзя, да и нечем, надо надеяться и ждать...
Минуло несколько дней. Славин лежал в хате, глядя в низкий потолок, стараясь понять, что с ним, где находится. В сознании проплыли последние события, бой, езда на санях, тетя Дуся... Вспомнил врача с густыми черными бровями. «Интересно, сделали мне операцию или нет?» — он взглянул в сторону и увидел Панченкову. Она сидела на табуретке, грустно смотрела в окно. Владимир понимал, как ей тяжело. Потеряла сына, муж ранен, а руки не опустила, старается всем помочь.
А Панченкова как раз в эту минуту думала о нем. В душе она сомневалась, что парень выживет, и, часто глядя на него, невольно вспоминала своего Сергея. Ведь они были почти ровесниками, дружили.
Почувствовав на себе взгляд раненого, Панченкова резко обернулась. Увидев, что он пришел в себя, улыбнулась:
— Что, сынок, проснулся? Это хорошо. Значит на поправку идет.
Он тоже чуть заметно улыбнулся:
— Тетя Дуся, где я?
— В хате, Вовочка, в хате, в деревне Дуничи.
— Дуничи! — удивился Славин. — Как же далеко завезли! Наверно, немцы наседают, — и тут же спросил: — Маме моей передали, что я ранен?
— Нет, сыночек. Командир узнал, что она болеет. Приказал не волновать. А сестра знает. Она была тут. Сегодня утром в свой отряд отправилась. У нее какое-то срочное задание. Сказала, что через пару дней опять придет. Так что лежи спокойно, сил набирайся.
Но так случилось, что Женя не пришла. Крупные силы немцев все больше и больше теснили партизан, и на следующий день Славина снова уложили в сани, запряженные парой лошадей. Предстоял дальний путь, в самую глубь партизанской зоны...
35
СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ КУПРЕЙЧИК
Зима сорок четвертого года была суровой. Морозы, снежные метели усложняли борьбу, но Красная Армия уверенно гнала врага на запад.
Купрейчик готовил группу разведчиков к очередному походу во вражеский тыл, когда принесли почту. Ему вручили два письма. На одном он сразу же узнал ровный, аккуратный почерк жены. Взглянул на другое — почерк незнакомый, а внизу обратный адрес и фамилия — Мухина. «Так это же жена Кузьмы Андреевича», — догадался Алексей, развернул письмо и начал читать: «Здравствуйте, Алексей Васильевич. Вы извините меня, что беспокою. Но я знаю, что вы крепко дружили с моим мужем. В своих письмах он мне часто рассказывал о вас. Прошло уже немало времени, как я получила сообщение о его гибели, но поверить в это не могу. В мыслях вроде бы все ясно, но сердце не признает этого. Мне часто кажется, что произошла какая-то ошибка и Кузьма жив. Но в то же время я понимаю, что, к сожалению, это не ошибка. Извините меня, но я вас прошу, напишите, пожалуйста, как погиб мой муж».
Купрейчику стало жарко. Он расстегнул верхнюю пуговицу гимнастерки и попытался прочитать письмо жены. Но перед глазами всплыл образ погибшего друга, а память с неумолимой жестокостью напомнила тот день.
Через несколько минут после того, как Кузьма Андреевич вышел из блиндажа, послышались оглушительные разрывы вражеских снарядов.
Купрейчик сразу же подумал о капитане. Он выскочил из блиндажа и, не обращая внимания на артналет, бросился искать Мухина. Кузьму Андреевича он нашел метрах в тридцати от блиндажа. Он лежал на сырой, рыхлой земле. Все тело, голова были изрешечены осколками.
Воспоминания о друге были гнетущими, и Купрейчик на время забыл о Надином письме, которое он машинально засунул в карман гимнастерки. Постоянная тревога за нее заставила достать письмо и начать читать. Развернул и нетерпеливо взглянул на последние строки. Увидел слова «люблю», «целую», облегченно вздохнул и начал читать. У Нади пока все шло нормально, и, несколько успокоившись, Купрейчик начал готовиться к походу.
Сегодня с ним пойдут семеро разведчиков. Среди них Семин, тот самый, который был осужден за то, что взял «мешок овса... ну и коня в придачу». Алексей был доволен, что не ошибся тогда в этом человеке. Григорий оказался смелым, ловким и выносливым бойцом.
Кроме Семина, Купрейчик отобрал Губчика, Зайцева, Покатова, Рожнова, Чеботова и Луговца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62