Видно я ошибаюсь.
Прости, государь, мою глупость. Утана готов двинуться не то что за Аранху
- за Яксарт и Ранху готов пойти! Снаряжу тысячу конных и тысячу пеших.
И мстительно добавил про себя:
"Петух сказал: "Я свое прокукарекаю, а с рассветом будь что будет..."
- Ага! - Дзир-вжиг. - Это - другой разговор. - Куруш злорадно
улыбнулся. Унизил врага. Подчинил врага железной воле царской.
Надо завтра же засадить писцов за работу, заново переделать надпись
для Стана богов. К чему прикидываться благодетелем человечества? Куруш -
мягкосердечный государь-отец? Чушь! Народ - глуп. Он уважает не доброту, а
жестокость.
Персы возбужденно смеялись, азартно, до красноты, чуть ли не до дыр,
потирали руки, резко сгибали и выпрямляли ноги, притоптывая не хуже
застоявшихся коней. Война! Глаза их пылали алчностью.
Будто перед ними уже заблестели переливчато хвосты соболей и
чернобурых лис из черных лесов северных.
Будто не кузнечики прыгали у ног, а трепетала белая и вкусная рыба
ранхская.
Будто кто-то принес радостную весть: "Спешите! Толпы узкоглазых
людей, истомившихся от ожидания, скитаются в Золотых горах, источая ручьи
горячих слез; на утесах слышатся удары кулаков о грудь, тяжкие вздохи,
скалы содрогаются от жгучих восклицаний: "О, где же, где же эти горбоносые
милые персы? Почему они медлят, почему не придут поскорей, чтобы забрать у
нас сокровища?!"
- Во имя Ахурамазды мудрого, сильнейшего из божеств! Да будет удачен
мой поход.
Куруш бросил камень, запрокинул дрогнувшей от ужаса дикой ослице
голову, придавил коленом и одним взмахом отточенного ножа рассек ей горло.

Михр-Бидад скверно ругаясь и потрясая палкой, загнал усталых
заложников в темный сарай, приставил к тщательно запертой двери стражу и
отправился домой.
Оранжевый диск солнца только что скатился за тяжелую, кое-где
разрушенную громаду городской стены, выступающей резко, темной зубчатой
горой, на палевом поле заката.
Изнутри стена, хаос плоских крыш, щели узких переулков тонут в
плотной лиловато-синей тени. Свет вечерней зари, прорываясь через вереницы
высоких бойниц в город, рассекает синеву рядами прозрачно-розовых лучей.
"Похоже на полосатую хорезмийскую ткань. Вот уж мы скоро награбим
этих тканей. И тканей, и кож, и посуды, и всякого иного добра наберем по
четыре вьюка. Посчастливится - косяк сакских кобылиц можно пригнать. У них
много. Каждому достанется хорошая доля".
Людей на улице немного. Да и те почти все свои. Партов, местных
жителей, частью вытеснили в селения. Частью заклеймили, угнали на дорожные
работы, распределили по царским садам, мастерским, скотоводческим
хозяйствам. Частью раздали вельможам, начальникам и простым воинам.
В освободившихся домах поселились с женами, детьми и прочими родичами
копейщики и меченосцы, щитоносцы и лучники персидского отряда,
размещенного в Ниссайе. Одно из просторных жилищ занимает семья
Михр-Бидада. К ней, к семье, и спешит сейчас доблестный арий, сын ария.
Михр-Бидад входит во двор, как можно выше задрав голову.
Как живот - от гороховой похлебки, молодого перца пучит от
нестерпимого желания поскорей рассказать домочадцам, что приключилось с их
ненаглядным Михр-Бидадом сегодня.
Обычно согнутый наподобие лука вперед, он нынче так заносит нос и
выпирает тощую грудь и брюхо, что выгибается, опять же, точно лук, но
теперь уже назад, и тетива его становой жилы звенит от ликования. Будто на
Михр-Бидада упала тень сказочной птицы Хумаюн. Говорят, человек осененный
ее крылами, непременно удостоится царской тиары.
Ах, братья, какая удача.
Ох, други, какой успех.
У наполненного мутной водой бассейна, на ковре под яблоней, сидят
родители Михр-Бидада, младшие братья и сестры, жена с шестимесячным
ребенком на смуглых руках. Они ждут Михр-Бидада к ужину.
Рядом, на циновке - рабы с женами и детьми. На Востоке хозяин и раб
вместе работают. Правда, большая часть труда выпадает на долю раба. На
Востоке хозяин и раб вместе едят. Правда, большая часть пищи выпадает на
долю хозяина.
- Иду на войну, - важно объявляет Михр-Бидад, сбросив сапоги, вымыв
руки и усевшись рядом с отцом, по правую руку. После отца - он старший
мужчина в семье. По левую руку от хозяина - хозяйка.
- Вах! - восклицает старик. - Против кого война?
- Против саков аранхских.
- Доброе дело, доброе - оживляется старик, бывалый рубака, дравшийся
с мадами, ходивший на Лидию. - У саков, я слыхал, хорошие кони и овец
много.
- Тебе бы только овец и коней! - вздыхает старуха. - У саков, я
слыхала, и луки неплохие, и стрел у них немало. Да и сколько их
достанется, овец и коней? Гонят на войну - обещают десять сум золота. А
как начнут делить добычу - одни объедки нам остаются. Лучшее уходит в
казну царя, в лапы его приближенных.
- Молчать пустая ступа! Где ест тигр, там сыт и шакал. И тебе
перепадет что-нибудь. Вам, бабам, только б вздыхать. Мужчина сотворен для
битв.
- Сегодня беседовал с Курушем, - небрежно говорит Михр-Бидад и зевает
равнодушно и скучающе. А самому... самому так и хочется вскочить и
пуститься в пляс.
- Вах! - подпрыгивает старик. - И что?
- Царь запомнил меня еще с тех дней, когда я был у него в Задракарте.
"Раносбат хвалит тебя, - сказал Куруш. - Я люблю храбрых и преданных
людей. Служи так же хорошо, и ты станешь одним из моих телохранителей".
- Вах! - Старик резко отодвигает глиняную миску с гороховой
похлебкой. - Сегодня такой день... Эй, Аспабарак! Бросай все! Режь барана.
Праздник у нас!
Он восхищенно глядит на Михр-Бидада, треплет растроганную старуху за
плечо, всхлипнув, утирает слезу.
- Спасибо жена! Твой сын... мой сын... спасибо, спасибо!
Носятся по двору, хлопочут домочадцы.
Братья и сестры пристают к Михр-Бидаду:
- Пригони мне черного жеребенка.
- А мне - рыжих ягнят!
- Верблюжонка!
- Сакских девочек! Мы будем с ними играть.
- Ладно, хорошо. Пригоню. - Михр-Бидад мягко отстраняет ребятишек и
подходит к жене. Она сидит, опустив голову, на краю глинобитного
возвышения и одна во всем доме не радуется новости.
Михр-Бидад - удивленно:
- Ты чего?
Жена - глазастая, юная, похожая больше на девчонку, чем на мать
полугодовалого ребенка - крепко прижимает к себе сына и всхлипывает:
- А если тебя... убьют?
У Михр-Бидада жалостно раскрывается рот. Но тут ему приходит на
память, как обращается с матерью отец. Михр-Бидаду стыдно за свою
слабость. Он смеется натянуто:
- Бе, дура! Кто меня убьет? Не родился еще человек, который...
Он досадливо машет рукой - стоит ли с тобой разговаривать! - и
уходит, гордый и воинственный, прочь от возвышения.
Известно, конечно, молодому персу: на войне убивают. Но, как всякий
человек, собирающийся в поход, щитоносец непоколебимо верил, что именно
его-то обязательно минует вражеская стрела...
Зажарен на вертеле баран. Принесен мех с вином. Созвана в гости толпа
ближайших соседей. Далеко за полночь шумят во дворе мужчины.
- Война против саков - дело, угодное богу Ахурамазде, - изрекает
свысока приходский жрец огня, усевшийся, по нижайшей просьбе хозяина, на
самое почетное место. - Ибо кочевники Турана - племя неверных, двуногие
скоты, люди-насекомые. Они не рождаются - вываливаются из материнского
чрева. Не умирают - околевают. Не ходят - несутся или волокут ноги. И не
едят, а жрут, - убежденно говорит жрец.
Гости не спускают с Михр-Бидада заискивающих глаз.
Повезло человеку!
Стать телохранителем царя - великая честь, заветное желание каждого
перса. Но не каждому персу это доступно - жизнь повелителя доверяют обычно
лишь сыновьям родовых старейшин, богатых людей. Михр-Бидад - из простых, а
сумел угодить Курушу. Повезло. Успех и удача.
Приятно оглушенный сладким вином, обильной закуской и завистью
окружающих, блаженствует Михр-Бидад, парит в мечтах, как на широких и
мягких крыльях волшебной птицы Семург.
Весь дом веселится. Только Фаризад, жена Михр-Бидада, всеми забытая,
сидит на корточках в уголке двора, кормит ребенка и горько плачет. И
откуда берется столько слез?
Они струйками заливают маленькую грудь женщины и смуглое лицо малыша.
Ребенок то и дело отрывается от соска, беспомощно мигает мокрыми от
материнских слез черными глазами и тонко хнычет. Горе. Печаль.

"Война? Хорошо! На войне позволительна любая гнусность.
Сними узду с низменных желаний.
Испытывай самые дикие удовольствия.
Удовлетворяй самые пакостные поползновения твоей души.
Падай на самое дно. Валяйся в гуще мерзостей. Раскрутись до
последнего витка. Можешь резать, вешать, топить, рубить, похабничать,
насиловать, жечь.
Можешь все!
Тебя только похвалят. Ты - арий, ты - благородный, ты - господин. И
ты - на войне..."
- Раносбатэ-э-эй! - восторженно завизжал Михр-Бидад, откидывая
длинной ногой вышитый полог, прикрывающий вход в шатер военачальника.
Перс волок, накрутив косы на руки, двух пленных сакских девушек.
Они бились у его бедер, кричали, царапались, кусались, словно молодые
тигрицы, пойманные охотниками в зарослях. Михр-Бидад встряхивал их за
волосы, чтоб усмирить, и пьяно гоготал, покачиваясь из стороны в сторону.
- Раносбато-о-оу! Хоу, Раносбат!
- Хо-оу, Михр-Бидад! - провизжал в ответ Раносбат. - Ну, влезай! Где
ты застрял?
- Двух куропаток подстрелил, ха-ха-ха!
- Куропаток? Д-давай их сюда!
- Помоги! Тяжелые. Упираются...
Раносбат, шатаясь, выбрался наружу. При виде юных пленниц глаза
военачальника радостно округлились. Он завопил, как зритель на конских
ристалищах:
- А-ай, чудо! Ты золотой человек, Михр-Бидад. Золотой человек!
Вдвоем, путаясь ногами, спотыкаясь и ругаясь сквозь смех, персы
затащили девушек в шатер и швырнули на груды безобразно разбросанных
шерстяных полостей, одежд, мягких седел, войлочных попон, расшитых
чепраков, пустых кувшинов и блюд.
...Аранха. Пятнадцать дней, придерживаясь старой караванной тропы,
ползло, извиваясь огромной гадюкой меж дюн, по дну оврагов сухих, через
спины пологих бугров, персидское войско от Марга к великой реке.
Пока разведка шныряла в окрестностях лагеря, осматривая берег и
выискивая место, удобное для переправы, конники и пехотинцы отдыхали.
На пути войску не попалось и пустого шатра.
Перед тем, как выступить из Марга, персы распустили слух, будто Куруш
ведет на Томруз двести тысяч отборных рубак. На самом деле воинов у него
было не больше двадцати-двадцати пяти тысяч, и не только персов
чистокровных, но и варкан, партов, мадов, дахов, маргушей и вавилонян.
Слух распустил для устрашения Турана. Так делалось всегда. Жалкая
горсть кочевников, населявших равнину между Мургабом и Аранхой,
рассыпалась в ужасе и ударилась в бегство. Одни потянулись на север, к
Хорезму, другие - на восток, за Аранху.
Легкой коннице Гау-Барувы посчастливилось захватить на левом берегу
несколько крупных семейств, не успевших переправиться на ту сторону. Царь
повелел стариков и детей бросить в Аранху, зрелых мужчин и юношей
заклеймить и отправить в обоз, а женщин распределить между
военачальниками.
Двух сакских девушек он подарил Раносбату; их-то и приволок
Михр-Бидад.
- Эй, не спать! Играйте... - Раносбат разбудил пинками двух пьяных
телохранителей, развалившихся у входа.
Те, уныло бормоча и хмельно икая, поднялись кое-как, уселись плечом к
плечу, нашарили бубен и дудку и заиграли, не открывая глаз. Головы их
бессильно свисали то вправо, то влево и стукались, как тыквы.
Дудка пронзительно верещала, испуская один и тот же высокий,
душераздирающий звук.
Бубен ухал и бухал без всякого склада и ритма. Будто не музыкант бил
в него, а сонный осел, желая сбросить оводов, вцепившихся в ляжку,
встряхивал задней ногой и ударял нечаянно в туго натянутую на обруч кожу.
- Хорошо! - одобрительно крикнул Раносбат. - Живите сто лет, дайв бы
побрал вас хоть сейчас. - Он повернулся к плачущим девушкам. - Ну,
козочки, танцуйте!
Пленницы сидели у входа, тесно прижавшись друг к дружке; они тряслись
и озирались, впрямь напоминая козочек, попавших в волчью стаю.
- Кому я говорю! - заорал Раносбат. - Танцуйте, ну?! А, не хотите?
Михр-Бидад, где моя палка?
На пленниц обрушились удары. Девушки, причитая, кинулись наружу - и
угодили в объятия Раносбатовых телохранителей, буйно плясавших на траве у
шатра.
- Волоките их прочь! - ревел Раносбат. - Разве это козы? Это змеи!
Покажите им таких-сяких... А я утром займусь.
Михр-Бидад, по приказанию Раносбата, раскупорил новый кувшин. Выпили.
Еще выпили. Опять выпили. Выпили снова. Начальник достал тростниковую
трубку, пропущенную через тыквочку с водой, и заправил сухим и твердым,
похожим на темно-зеленую болотную землю, дурманящим зельем из плодовых
коробок и верхних листьев дикой конопли.
- Пробовал когда-нибудь? - спросил он у Михр-Бидада.
Нет, Михр-Бидад никогда не пробовал хаомы. Слишком дорогое
удовольствие для простого щитоносца. Раносбат прикурил от светильника и
сказал важно:
- Гляди, как надо сосать.
Начальник, почти не касаясь губами кончика трубки, шумно потянул
воздух и вдохнул вместе с ним угар. Сделав несколько шипящих затяжек, он
отчаянно закашлялся и сунул, не глядя, трубку Михр-Бидаду. Шатер
наполнился клубами голубого, приторно-сладкого дыма.
Вдосталь покурив хаомы, оба затихли. С лиц постепенно схлынула
краска, под кожей расплылся поток болезненной желтизны. Глаза остекленели.
Под ними набрякли пухлые мешки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27