Качество, цена супер
«Вот так, о мудрейший из следователей!»…Зина вскрикнула и закусила губу при виде своего злодея.– Взяли?!– Нет еще, – вздохнул Пал Палыч и пояснил, откуда снимки. – А Прахова говорит, никто не приходил.– Могли припугнуть, как и меня, чтобы молчала, – предположила Кибрит и сама же усомнилась: – Но про что молчала?– Версия есть, – взялся Томин суммировать совместное со Знаменским думанье. – Чистодел единственной ниточкой соединял Миркина и курьера с приисков. Нынешней ночью Чистодел убит. Вероятно, нужда в нем отпала. Но обратно металл курьер не повезет – он тогда конченый человек.– То есть его посещение Праховой?.. – догадалась Кибрит.– Увенчалось успехом, – докончил Томин. – Беру машину с радиотелефоном и – на запрещенной скорости в Домодедово. Пожелай успеха в охоте.Зиночка прижала ладонь к горлу – видно, там колотилось сердце.– Шурик, я на тебя надеюсь, как…– …на отличного инспектора угрозыска! – приобнял ее за плечи Томин и попутно вынул у Знаменского из кармана телеграмму.«Верно. Хотя текст, скорее, прощальный, но начальство не мешает пугнуть. Зиночку надо охранять как зеницу ока».Она опустилась на диван. Ни разу на памяти Знаменского не укололась пружиной.– Я побуду с тобой, ладно?.. А почему Шурик в Домодедово?– Чистодела нашли там… невдалеке. А из Домодедова рейсы практически во все золотоносные районы.Пал Палыч позвонил дежурному БХСС, попросил опечатать комнату Чистодела, какую-нибудь засаду оставить, а Токарева немедленно привезти к нему, Знаменскому. И немедленно же послать сотрудников на квартиру Миркина и под благовидным предлогом дожидаться там дальнейших указаний, не спуская глаз с Праховой.Версию они с Томиным составили по оперативным данным. А надо было получить доказательства, достаточные для прокурорской санкции на обыск.– Сережка сегодня чуть не удрал гулять.– А пороть ты его не пробовала? – в сердцах спросил Пал Палыч. – Пусть изволит поболеть! Дай ему жароповышающего, слабительного, придумай чего, но чтоб из дому ни ногой!
* * * Хорошо, Миша Токарев уже не застал Кибрит у Знаменского, а то пришлось бы вдвое горше.Едучи к следователю, не ждал он нападок: все-таки логово Чистодела разыскал, а что того накануне убили – он, Миша, не виноват.И вдруг выяснилось, что виноват. На сколько уж процентов – не вычислишь, но виноват. Потому что не было шантажисту особой нужды физически уничтожать барабанщика; не представлял он опасности, даже если выпадал из цепи перекупщиков. Одно могло решить его судьбу: шантажист узнал, что милиции известны приметы Чистодела, что их обоих ищут. И тут он не пожалел усилий, чтобы обрубить концы.А откуда узнал, что их ищут? Конечно, от Праховой. А та – от Миши, проявившего позорную слабину и лопоухость.Иной кто на месте Пал Палыча разнес бы Токарева на все корки, да еще, пожалуй, накапал бы начальству. Знаменский же только продемонстрировал «бефстроганов» и спросил:– Ну почему ты, скажи на милость, не объяснил тогда же, что лопухнулся?!– Какое-то затмение, Пал Палыч… – Токарев осип от увиденного. – Но не среагировала Прахова на словесные портреты, это точно. А до того я у нее сидел-сидел… Она мне совершенно задурила голову. Не старуха, а конец света! Часа два бился попусту…(Два двадцать, уточнил про себя Знаменский. Новая техника работала исправно, запечатлела и Токарева и Настю, выбегавшую куда-то перед уходом шантажиста).И тут разговор принял новое течение и весь сосредоточился на Борисе Миркине. И Миша наконец-то ощутил, что способен принести Пал Палычу реальную пользу – тот готовился к решающему допросу и любую черту и черточку характера Миркина схватывал и впитывал и требовал еще и еще. А поскольку память у Миши была магнитофонная, то вся праховская словесная дребедень перекочевала в уши Знаменского, и, прощаясь, тот поблагодарил Мишу тепло и серьезно и попросил побыть на рабочем месте.
* * * Миркин был готов к очередному натиску следователя. Прошлый раз расстались на том, что «полежит на коечке, авось что вспомнит». И он усердно «вспоминал» и затверживал свои «воспоминания» и накачивал себя решимостью, не поддаваясь никаким уловкам, «каяться» строго по намеченному плану.В кабинете Знаменского он ощутил некую наэлектризованность и взбаламученность и еще пуще напрягся для отпора. Но Пал Палыч имел вид задумчивый. Пил крепкий чай из термоса. На столе стоял второй стакан и горкой лежали дешевые конфеты.– Если хотите – ухаживайте за собой сами.Миркину было не до чаю.– Странно: видел вчера сон, и сегодня он сбылся, да так жутко… – Знаменский хлебнул из стакана, скатал в шарик конфетную обертку. – До того, как вы начнете излагать то, что приготовили, Борис Семенович, один вопрос: Чистодел не поминал, откуда привозят шлих, из каких краев? Есть, что сказать, Борис Семенович, не скрывайте, зачтется.Скрывать вроде бы нет смысла – прикинул Миркин.– Когда он предложил мне песок, я, чтобы сбить цену, говорю: небось примесей много, с ним работать трудно, а он говорит: не беспокойся, золото высокопробное, сусуманское.– Что значит «сусуманское»?– Не знаю. Я ему вида не подал, но, честное слово, не знаю.Знаменский набрал внутренний номер:– Миша, я. Что такое «сусуманское» золото?– Сусуманские прииски восточнее Оймякона, – без запинки отрапортовал Токарев. – А Оймякон – полюс холода.– Как туда добираются?– Через Хабаровск.– Ага. Томин поехал в Домодедово, будь другом, пусть его тоже сориентируют в географии.Пал Палыч долил горяченького из термоса.– Дрянные конфеты, – и полез в ящик за пачкой рафинада.Заодно вынул пенсионное фото Сергеева Петра Ивановича и положил перед Миркиным.– Д-да, это он… Удалось найти? И задержали? – взволновался Миркин.«Если Чистодела взяли, устроят очную ставку. Что из него успели вытрясти?»– Найти-то нашли. Только вот… не задержали, – Знаменский звякал ложкой, размешивая чай. – Он в оркестрике духовом подхалтуривал на похоронах. Знали?– Нет.– Бухал в барабан.«К чему это все? Раз упустили. Его, что ли, в Домодедове ловят? Глупость какая».Знаменский допил чай, встряхнулся и взялся за городской аппарат:– Это, видимо, Настя? С вами говорит следователь Знаменский. Там у вас наши сотрудники, будьте добры кого-нибудь из них… Да, Знаменский. Ну что вы там?.. Правильно. А как ведет себя Антонина Валериановна? Следовало ожидать… Да, как смогу, приеду.Миркин сидел совершенно неподвижно, но лицо его Пал Палыч «читал» без труда:– Хочется спросить, почему там наши люди?– Наверное, засада, – равнодушно буркнул Миркин.– Зачем?– Н-ну, может, купца моего надеетесь подстеречь…– Он вас навещал? – иронически изумился Пал Палыч. – А как же конспирация? Ох, Миркин, Миркин… Борис Семенович… – с сожалением покачал он головой и добавил уже раздельно и многозначительно:– В гомеопатию я не верю! Ясно?Миркин дрогнул:– О чем вы?– О Праховой.– При чем тут она? Безобидная старушка…– Вчера у безобидной старушки побывал тот самый шантажист. Они долго беседовали. Как вы думаете, если у нее сейчас сделать обыск, а?Голосом Миркин владел хорошо:– У Праховой? Обыск? Смешно, Пал Палыч…– Мне – нет. Потому что несколько раньше у вашей старушки побывал еще кое-кто.Он показал лестничную фотографию барабанщика. Миркин узнал дверь с двумя замками и цепочкой, узнал и посетителя.– Чистодел… Что его вдруг понесло?!– Вероятно, послали выяснить обстановку.Знаменский поднялся, снял со шкафа расторгуевские снимки.– И вот он же – в ночь после визита к Праховой.Миркин вцепился руками в стол:– Мама родная!.. Мама родная!.. Что это такое?!– Положили под товарняк. Опознали по пенсионной книжке.Между двух стекол было заключено крошево изодранных страничек, но по случайности (которыми судьба любит намекнуть на ограниченность нашего материалистического мышления) клочок фотографии с одним глазом остался нетронутым и отчетливо совпадал с собесовской карточкой.Знаменский шагал по кабинету за его спиной.– Не терплю читать мораль, Борис Семенович, но он на вашей совести.– Нет! – вскрикнул Миркин и вскочил. – Нет, нет!– На чьей же?– Того, кто это сделал!– Да откуда у него совесть? А вот вы, кабы не пеклись о мнении Столешникова, выдали бы Чистодела сразу. Получил бы срок – но не вышку же…Миркин рывком отвернулся от стола.– Если можно… пожалуйста. Пал Палыч… уберите это…Знаменский убрал и молча налил ему чаю. Миркин поднял глаза – поблагодарить – и понял, что следователю его жалко. Подбородок предательски задрожал. Самому тоже стало жутко себя жалко.– Сколько вам было, когда умерла мать, Борис Семенович?– А?.. Пятнадцать.– С тех пор Прахова кормила-поила, обучала уму-разуму… И вам не хотелось вырваться из-под опеки?.. Пятнадцать лет, конечно, не возраст, но потом, позже? Ведь вы не питали к ней теплых чувств.– Ну почему… – вяло возразил Миркин.– Да иначе и быть не могло. Когда вы обмолвились, что не сильно любили мать, я сначала не понял. Потом кое-что порассказали. Кое-что я довообразил. И, знаете, не позавидовал.Миркин сжимал опустевший стакан. Сочувственно и мягко его вели к западне. Под ногами было скользко. За что бы уцепиться, удержаться?– Простите, можно еще? – потянулся он к термосу.Совсем не те варианты продумывал он на коечке, не к тому следователю шел на допрос. И уж, конечно, не чаял этого ужаса на рельсах.– Заварено с мятой?– Угу. Так вот я представил себе парнишку, у которого мать живет в прислугах за харчи и обноски, – продолжил Знаменский, не давая разговору отклониться от темы. – Представил вас в школе, во дворе… Самолюбивый подросток. И эта зависимость, унижение… Вышвырнутые из квартиры котята, щенки…Миркин молчал.– Нет? Значит, вы благодарны Праховой за то, как она устроила вашу судьбу?– Оставим это, честное слово! Что вам моя судьба?Невыносимое у него лицо – видишь, как ранят твои слова, как бередят давние болячки. Несчастный, в общем-то, человек.– Ваша судьба схлестнулась с другими судьбами. Я обязан вас понять. Кто передо мной? Крепкий делец с припрятанным где-нибудь капиталом? Или вечный мальчик на побегушках при какой-то дикой старухе?– Не лезьте вы мне в душу! – запсиховал Миркин.– Так откройтесь сами.Миркин хотел что-то сказать, но остановился.– Откройтесь, право, Борис Семенович. Зря вы считаете, что трудно. Вам ведь хочется выдать старуху! Верно? Пусть бы тоже узнала, почем фунт лиха…«Молчишь. Ну, придется тебя оскорбить».– Вижу, что хочется. Но что-то удерживает. Застарелая покорность? Или мелкий расчет? Дескать, я буду сидеть, а она посылочку пришлет: конфеток там, колбаски с барского плеча…«Опять молчишь?»Но молчал Миркин красноречиво, и Пал Палыч правильно сделал, что тоже держал паузу.Внезапно Миркин взорвался почти на крике:– Пропади она пропадом со своей колбаской! Пишите! Пишите, пока не передумал!..
* * * Такого радостного и веселого обыска никому из его участников не случалось проводить. При обилии всяческих шкафов, комодов, укромных местечек и закоулков объем трудов предстоял громадный. Да впереди еще коридор с неведомыми залежами, да какие-то стеллажи в передней. Но всем все было нипочем. Спала с души тяжесть, сил хватило бы хоть на сутки, хоть на двое.Ширмы, делившие пространство и придававшие каждой части его разумный смысл, вынесли вон – и комната превратилась в беспорядочное сборище мебели, обнажились кучи мусора в углах, куда годами не добиралась Настя, прежнее великолепие исказилось нелепо и создало обыску карикатурный фон.Прахова упорно крепилась, стараясь сохранить достоинство. Оперативники из группы Токарева развлечения ради подыгрывали ей, изъявляли почтительность, выслушивали «великосветские» тирады; а один все отвешивал поклоны, потешая окружающих, и Токареву пришлось отвести его в кухню и пригрозить выговором «за клоунаду в процессе проведения обыска».Антонина Валериановна, сидя в любимом кресле, раскладывала сложный пасьянс. Периодически звонил будильник, и она принимала свои крупинки.В положенное время Настя состряпала и подала ей ужин; «шпиков» она поначалу игнорировала. Однако нарастающее разорение родного гнезда побудило ее по-своему включиться в общую деятельность. Нависая над «отработанным» участком, она спрашивала грубо:– Можно убирать?И принималась укладывать вещи обратно. Но будь то кружевные шали, отрезы шелка или побитое молью тряпье – ничто не желало умещаться в прежнем объеме. Десятилетиями слеживались они, спрессовались временем, а сейчас распрямились, напитались воздухом и не лезли назад.Настя отчаялась, уперла руки в бока и начала поносить вперемежку и хозяйское добро и разбойничающих в доме «ментиков».– На-астя! – урезонивала Прахова, когда та слишком повышала голос.В области брани лексикон у молчаливой Насти оказался неожиданно богат и сочен, уходил корнями в народную толщу прошлого века, и ему в подметки не годилась скудная, однообразная современная матерщина.Знаменский хотел было угомонить ругательницу – ради Зиночки, но та шепотом воспротивилась:– Не ханжествуй. Такое услышишь раз в жизни!Действительно, хоть на магнитофон пиши «для внутреннего пользования».Пал Палыч сел против Праховой с пистолетом, который ему вручил кто-то из токаревских парней.– Бельгийский браунинг, Антонина Валериановна.– Вы думаете, это настоящий? – невинно спросила она.– Вполне. С оружием я как-нибудь знаком.– Боже мой, как любопытно! Я всегда считала его зажигалкой, но мы с Настей не курим, и я хранила просто как память о моем третьем муже… Или о втором?.. Ах, я в таком состоянии от вашего нашествия… Даже пасьянс не удается!– Зина, на минуту!Та подошла танцующей походкой, непринужденно лавируя среди мебельных дебрей.– Зинаида Яновна, наш эксперт, – представил Знаменский.Прахова впилась в Кибрит неприязненным взглядом.– Антонина Валериановна утверждает, что принимала браунинг за игрушку. Ты его осматривала?– Да. В отличном состоянии, последний раз смазывали дней десять назад. И я знаю место на обойме, где наверняка сохранились отпечатки пальцев того, кто это делал.– Вы рассказываете весьма интересно, дорогая, но…– Спасибо, Зина, все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
* * * Хорошо, Миша Токарев уже не застал Кибрит у Знаменского, а то пришлось бы вдвое горше.Едучи к следователю, не ждал он нападок: все-таки логово Чистодела разыскал, а что того накануне убили – он, Миша, не виноват.И вдруг выяснилось, что виноват. На сколько уж процентов – не вычислишь, но виноват. Потому что не было шантажисту особой нужды физически уничтожать барабанщика; не представлял он опасности, даже если выпадал из цепи перекупщиков. Одно могло решить его судьбу: шантажист узнал, что милиции известны приметы Чистодела, что их обоих ищут. И тут он не пожалел усилий, чтобы обрубить концы.А откуда узнал, что их ищут? Конечно, от Праховой. А та – от Миши, проявившего позорную слабину и лопоухость.Иной кто на месте Пал Палыча разнес бы Токарева на все корки, да еще, пожалуй, накапал бы начальству. Знаменский же только продемонстрировал «бефстроганов» и спросил:– Ну почему ты, скажи на милость, не объяснил тогда же, что лопухнулся?!– Какое-то затмение, Пал Палыч… – Токарев осип от увиденного. – Но не среагировала Прахова на словесные портреты, это точно. А до того я у нее сидел-сидел… Она мне совершенно задурила голову. Не старуха, а конец света! Часа два бился попусту…(Два двадцать, уточнил про себя Знаменский. Новая техника работала исправно, запечатлела и Токарева и Настю, выбегавшую куда-то перед уходом шантажиста).И тут разговор принял новое течение и весь сосредоточился на Борисе Миркине. И Миша наконец-то ощутил, что способен принести Пал Палычу реальную пользу – тот готовился к решающему допросу и любую черту и черточку характера Миркина схватывал и впитывал и требовал еще и еще. А поскольку память у Миши была магнитофонная, то вся праховская словесная дребедень перекочевала в уши Знаменского, и, прощаясь, тот поблагодарил Мишу тепло и серьезно и попросил побыть на рабочем месте.
* * * Миркин был готов к очередному натиску следователя. Прошлый раз расстались на том, что «полежит на коечке, авось что вспомнит». И он усердно «вспоминал» и затверживал свои «воспоминания» и накачивал себя решимостью, не поддаваясь никаким уловкам, «каяться» строго по намеченному плану.В кабинете Знаменского он ощутил некую наэлектризованность и взбаламученность и еще пуще напрягся для отпора. Но Пал Палыч имел вид задумчивый. Пил крепкий чай из термоса. На столе стоял второй стакан и горкой лежали дешевые конфеты.– Если хотите – ухаживайте за собой сами.Миркину было не до чаю.– Странно: видел вчера сон, и сегодня он сбылся, да так жутко… – Знаменский хлебнул из стакана, скатал в шарик конфетную обертку. – До того, как вы начнете излагать то, что приготовили, Борис Семенович, один вопрос: Чистодел не поминал, откуда привозят шлих, из каких краев? Есть, что сказать, Борис Семенович, не скрывайте, зачтется.Скрывать вроде бы нет смысла – прикинул Миркин.– Когда он предложил мне песок, я, чтобы сбить цену, говорю: небось примесей много, с ним работать трудно, а он говорит: не беспокойся, золото высокопробное, сусуманское.– Что значит «сусуманское»?– Не знаю. Я ему вида не подал, но, честное слово, не знаю.Знаменский набрал внутренний номер:– Миша, я. Что такое «сусуманское» золото?– Сусуманские прииски восточнее Оймякона, – без запинки отрапортовал Токарев. – А Оймякон – полюс холода.– Как туда добираются?– Через Хабаровск.– Ага. Томин поехал в Домодедово, будь другом, пусть его тоже сориентируют в географии.Пал Палыч долил горяченького из термоса.– Дрянные конфеты, – и полез в ящик за пачкой рафинада.Заодно вынул пенсионное фото Сергеева Петра Ивановича и положил перед Миркиным.– Д-да, это он… Удалось найти? И задержали? – взволновался Миркин.«Если Чистодела взяли, устроят очную ставку. Что из него успели вытрясти?»– Найти-то нашли. Только вот… не задержали, – Знаменский звякал ложкой, размешивая чай. – Он в оркестрике духовом подхалтуривал на похоронах. Знали?– Нет.– Бухал в барабан.«К чему это все? Раз упустили. Его, что ли, в Домодедове ловят? Глупость какая».Знаменский допил чай, встряхнулся и взялся за городской аппарат:– Это, видимо, Настя? С вами говорит следователь Знаменский. Там у вас наши сотрудники, будьте добры кого-нибудь из них… Да, Знаменский. Ну что вы там?.. Правильно. А как ведет себя Антонина Валериановна? Следовало ожидать… Да, как смогу, приеду.Миркин сидел совершенно неподвижно, но лицо его Пал Палыч «читал» без труда:– Хочется спросить, почему там наши люди?– Наверное, засада, – равнодушно буркнул Миркин.– Зачем?– Н-ну, может, купца моего надеетесь подстеречь…– Он вас навещал? – иронически изумился Пал Палыч. – А как же конспирация? Ох, Миркин, Миркин… Борис Семенович… – с сожалением покачал он головой и добавил уже раздельно и многозначительно:– В гомеопатию я не верю! Ясно?Миркин дрогнул:– О чем вы?– О Праховой.– При чем тут она? Безобидная старушка…– Вчера у безобидной старушки побывал тот самый шантажист. Они долго беседовали. Как вы думаете, если у нее сейчас сделать обыск, а?Голосом Миркин владел хорошо:– У Праховой? Обыск? Смешно, Пал Палыч…– Мне – нет. Потому что несколько раньше у вашей старушки побывал еще кое-кто.Он показал лестничную фотографию барабанщика. Миркин узнал дверь с двумя замками и цепочкой, узнал и посетителя.– Чистодел… Что его вдруг понесло?!– Вероятно, послали выяснить обстановку.Знаменский поднялся, снял со шкафа расторгуевские снимки.– И вот он же – в ночь после визита к Праховой.Миркин вцепился руками в стол:– Мама родная!.. Мама родная!.. Что это такое?!– Положили под товарняк. Опознали по пенсионной книжке.Между двух стекол было заключено крошево изодранных страничек, но по случайности (которыми судьба любит намекнуть на ограниченность нашего материалистического мышления) клочок фотографии с одним глазом остался нетронутым и отчетливо совпадал с собесовской карточкой.Знаменский шагал по кабинету за его спиной.– Не терплю читать мораль, Борис Семенович, но он на вашей совести.– Нет! – вскрикнул Миркин и вскочил. – Нет, нет!– На чьей же?– Того, кто это сделал!– Да откуда у него совесть? А вот вы, кабы не пеклись о мнении Столешникова, выдали бы Чистодела сразу. Получил бы срок – но не вышку же…Миркин рывком отвернулся от стола.– Если можно… пожалуйста. Пал Палыч… уберите это…Знаменский убрал и молча налил ему чаю. Миркин поднял глаза – поблагодарить – и понял, что следователю его жалко. Подбородок предательски задрожал. Самому тоже стало жутко себя жалко.– Сколько вам было, когда умерла мать, Борис Семенович?– А?.. Пятнадцать.– С тех пор Прахова кормила-поила, обучала уму-разуму… И вам не хотелось вырваться из-под опеки?.. Пятнадцать лет, конечно, не возраст, но потом, позже? Ведь вы не питали к ней теплых чувств.– Ну почему… – вяло возразил Миркин.– Да иначе и быть не могло. Когда вы обмолвились, что не сильно любили мать, я сначала не понял. Потом кое-что порассказали. Кое-что я довообразил. И, знаете, не позавидовал.Миркин сжимал опустевший стакан. Сочувственно и мягко его вели к западне. Под ногами было скользко. За что бы уцепиться, удержаться?– Простите, можно еще? – потянулся он к термосу.Совсем не те варианты продумывал он на коечке, не к тому следователю шел на допрос. И уж, конечно, не чаял этого ужаса на рельсах.– Заварено с мятой?– Угу. Так вот я представил себе парнишку, у которого мать живет в прислугах за харчи и обноски, – продолжил Знаменский, не давая разговору отклониться от темы. – Представил вас в школе, во дворе… Самолюбивый подросток. И эта зависимость, унижение… Вышвырнутые из квартиры котята, щенки…Миркин молчал.– Нет? Значит, вы благодарны Праховой за то, как она устроила вашу судьбу?– Оставим это, честное слово! Что вам моя судьба?Невыносимое у него лицо – видишь, как ранят твои слова, как бередят давние болячки. Несчастный, в общем-то, человек.– Ваша судьба схлестнулась с другими судьбами. Я обязан вас понять. Кто передо мной? Крепкий делец с припрятанным где-нибудь капиталом? Или вечный мальчик на побегушках при какой-то дикой старухе?– Не лезьте вы мне в душу! – запсиховал Миркин.– Так откройтесь сами.Миркин хотел что-то сказать, но остановился.– Откройтесь, право, Борис Семенович. Зря вы считаете, что трудно. Вам ведь хочется выдать старуху! Верно? Пусть бы тоже узнала, почем фунт лиха…«Молчишь. Ну, придется тебя оскорбить».– Вижу, что хочется. Но что-то удерживает. Застарелая покорность? Или мелкий расчет? Дескать, я буду сидеть, а она посылочку пришлет: конфеток там, колбаски с барского плеча…«Опять молчишь?»Но молчал Миркин красноречиво, и Пал Палыч правильно сделал, что тоже держал паузу.Внезапно Миркин взорвался почти на крике:– Пропади она пропадом со своей колбаской! Пишите! Пишите, пока не передумал!..
* * * Такого радостного и веселого обыска никому из его участников не случалось проводить. При обилии всяческих шкафов, комодов, укромных местечек и закоулков объем трудов предстоял громадный. Да впереди еще коридор с неведомыми залежами, да какие-то стеллажи в передней. Но всем все было нипочем. Спала с души тяжесть, сил хватило бы хоть на сутки, хоть на двое.Ширмы, делившие пространство и придававшие каждой части его разумный смысл, вынесли вон – и комната превратилась в беспорядочное сборище мебели, обнажились кучи мусора в углах, куда годами не добиралась Настя, прежнее великолепие исказилось нелепо и создало обыску карикатурный фон.Прахова упорно крепилась, стараясь сохранить достоинство. Оперативники из группы Токарева развлечения ради подыгрывали ей, изъявляли почтительность, выслушивали «великосветские» тирады; а один все отвешивал поклоны, потешая окружающих, и Токареву пришлось отвести его в кухню и пригрозить выговором «за клоунаду в процессе проведения обыска».Антонина Валериановна, сидя в любимом кресле, раскладывала сложный пасьянс. Периодически звонил будильник, и она принимала свои крупинки.В положенное время Настя состряпала и подала ей ужин; «шпиков» она поначалу игнорировала. Однако нарастающее разорение родного гнезда побудило ее по-своему включиться в общую деятельность. Нависая над «отработанным» участком, она спрашивала грубо:– Можно убирать?И принималась укладывать вещи обратно. Но будь то кружевные шали, отрезы шелка или побитое молью тряпье – ничто не желало умещаться в прежнем объеме. Десятилетиями слеживались они, спрессовались временем, а сейчас распрямились, напитались воздухом и не лезли назад.Настя отчаялась, уперла руки в бока и начала поносить вперемежку и хозяйское добро и разбойничающих в доме «ментиков».– На-астя! – урезонивала Прахова, когда та слишком повышала голос.В области брани лексикон у молчаливой Насти оказался неожиданно богат и сочен, уходил корнями в народную толщу прошлого века, и ему в подметки не годилась скудная, однообразная современная матерщина.Знаменский хотел было угомонить ругательницу – ради Зиночки, но та шепотом воспротивилась:– Не ханжествуй. Такое услышишь раз в жизни!Действительно, хоть на магнитофон пиши «для внутреннего пользования».Пал Палыч сел против Праховой с пистолетом, который ему вручил кто-то из токаревских парней.– Бельгийский браунинг, Антонина Валериановна.– Вы думаете, это настоящий? – невинно спросила она.– Вполне. С оружием я как-нибудь знаком.– Боже мой, как любопытно! Я всегда считала его зажигалкой, но мы с Настей не курим, и я хранила просто как память о моем третьем муже… Или о втором?.. Ах, я в таком состоянии от вашего нашествия… Даже пасьянс не удается!– Зина, на минуту!Та подошла танцующей походкой, непринужденно лавируя среди мебельных дебрей.– Зинаида Яновна, наш эксперт, – представил Знаменский.Прахова впилась в Кибрит неприязненным взглядом.– Антонина Валериановна утверждает, что принимала браунинг за игрушку. Ты его осматривала?– Да. В отличном состоянии, последний раз смазывали дней десять назад. И я знаю место на обойме, где наверняка сохранились отпечатки пальцев того, кто это делал.– Вы рассказываете весьма интересно, дорогая, но…– Спасибо, Зина, все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12