– Все?– С провизией все. Остается гомеопатическая аптека. Лучше всего поезжай на Маросейку…– Богдана Хмельницкого она давно, – досадливо поправила Настя, шлепая по коридору.– Настя, деньги и рецепты на рояле!Если бы в следующие за тем полчаса Токарев или Знаменский возвратились незримо в покинутую ими квартиру – то, возможно, устыдились бы нелестному мнению о Праховой, как о пустой и эгоистичной особе. Нет, не осталась Антонина Валериановна равнодушной к судьбе Бори Миркина. Долго и с искренним огорчением созерцала она опечатанную дверь его комнаты, покачивала в раздумье головой, для верности сняла себе копию с телефона Знаменского (обязательно надо выяснить, куда послать Настю с передачей), даже проверила пульс и давление и приняла успокоительные гомеопатические крупиночки.
* * * Первая беседа с Борей Миркиным тоже не принесла никаких лавров. Никчемный получился разговор.– Если по правде, гражданин следователь, за доброту сел. Токмо и единственно, – печалился Боря.– Да ну?– Скажете, нет? Вот я вам на конкретном примере: брошку вы у меня нашли, да? Шесть лепестков, в середке жемчужинка. Ну вот, скажем, эта брошка. Приносит ее жалостная старушка, одной ногой в могиле. А брошечка-то ажурная, много ль она потянет? Кладу на весы, говорю цену. Старушка, конечно, расстраивается. Я ей объясняю, что платим, дескать, по весу, как за золотой лом. А как же, говорит, работа? А жемчужина?! На работу, говорю, у нас прейскуранта нет. А жемчужина, говорю, больно старинная. Жемчуг, гражданин следователь, он стареет, мутится. Слыхали?– Слыхал.– Ну вот. Старушка, значит, расстраивается. Я говорю: раз жалко, бабуся, так не продавайте вовсе, какая вам нужда продавать? Нет, говорит, хочу внуку велосипед купить. И непременно чтоб с мотором, чтоб ехал и трещал. Разве не трогательно, гражданин следователь? Это ведь трогательно! «Непременно чтоб трещал…»Знаменский улыбнулся:– Ну, трогательно.– В чем и соль. Заплатите, говорит, мне побольше, голубчик, очень вас прошу! А как я ей больше заплачу? От государства же я не могу. Только если от себя. Ну и дал, чтобы на велосипед хватило.– Вопреки законам коммерции? Если бы вы не были уверены, что продадите брошку дороже, думаю, рубля бы не дали!– Хотите – верьте, хотите – нет, а я человек сентиментальный.Шут его разберет, может, подчас и сентиментальный. По внешности Боре Миркину лет 29-30, по паспорту – 24. Повадка непринужденная, словоохотлив. Но вид болезненный. И в худощавом лице некая «достоевщинка». Порочное, что называется, лицо – и одновременно привлекательное.Грехи за ним, конечно, водились. Точнее, грешки. Что-то приобретал без официального оформления. В неплохом бриллианте убавил каратность. Кому-то рекомендовал «своих» покупателей.Знаменский пока посматривал на Борю Миркина добродушно. Но не исключал перспективы зацепить через него что-нибудь серьезное. И перешел на деловой тон:– Кассир участвовал в ваших операциях?– Ни боже мой! Деньги из рук в руки – весь сказ.– Кому сбывали приобретенные вещи?– Да вы ж знаете.– То есть подтверждаете показания Кудряшова и Масловой?– Подтверждаю, куда деваться, – вздохнул Боря.– Еще покупатели, надеюсь, были?– В общем-то… нет.– А в частности?– Изредка кто-то, сейчас уже не упомню.Врунишка. А у Пал Палыча козырей нет. Только наработанные практикой приемы допроса.– Между нами, Миркин, – полушепотом, по секрету, – когда у обвиняемого слабая память, это производит отвратительное впечатление.Боря улыбнулся виновато и обаятельно:– Не хочется впутывать людей. Они свои кровные платили, а вы, чего доброго, заберете у них всякие колечки как вещест…Знаменский не дослушал:– С кем вы должны встретиться сегодня через тридцать пять минут?Миркин вздрогнул, физиономия вытянулась, как в кривом зеркале. Любопытное лицо. Хозяин не справляется с его выразительностью.– Встретиться?.. Ни с кем.– Неправда.Знаменский достал из ящика перекидной календарь, прихваченный на обыске.– На вашем календаре помечено: «11 октября, пятница. Пятнадцать десять, под часами». И жирный восклицательный знак. Так с кем? Напрягите память.– А-а… действительно. С одной особой женского пола.– Можете ее назвать?– Наташа.– По фамилии.– Понятия не имею. Познакомились в метро, назначили, а вы вот мне сорвали свидание.– Кто-нибудь из наших товарищей может подъехать предупредить Наташу. Скажите куда.Но Боря Миркин уже преодолел смятение.– Хотите познакомиться с хорошенькой девушкой? Раз она мне не досталась, пусть и вам не достанется.Теоретически допустима и девушка. Но на 99% – клиент. Естественно, Боря отпирается, лишние эпизоды отягчают вину. И отопрется. Прозвучавший переброс фразами заведомо пустой.Однако что-то в нем Знаменскому почудилось неладное. Между прочим, глаза у Миркина отродясь были серые, а сейчас резко потемнели. С какой стати?– Слушайте, Миркин, серьезно – с кем намечалась встреча?Боря поусмехался тонкими губами, пригладил волосы.– У меня, видимо, дикция плохая, никак не могу объяснить. Намечалась встреча с Наташей, красивой брюнеткой, страдающей от безденежья.– Еще раз – посерьезней, Миркин.– Гражданин следователь, шутка украшает жизнь. Вы не читали сборник «Музыканты шутят»? Однажды к композитору Верди…Пал Палыч ничего не имел бы против Верди, если бы в тоне Бори не прорезалось вдруг нахальство. А нахальство на допросе требует пресечения.– Оглянитесь, Миркин! Вы видите, где находитесь?Тот невольно оглянулся: непрошибаемые голые стены, решетчатое окошечко под потолком.– Думаете, вас посадили сюда, чтобы анекдоты мне рассказывать?Миркин сник, но попытался все же удержаться в шутливых рамках:– Я как-то читал в газетах «Положение о предварительном заключении». Насколько помню, юмор не запрещался.«Ну-ну… А пальцы свои худые сцепил так, что костяшки побелели. Что-то ты мне не нравишься».И Знаменский сказал с нажимом, доверясь интуиции:– Чем пуще вы изображаете веселье, тем сильнее я подозреваю, что есть что-то, о чем вам не хочется… а то и боязно говорить.Миркин отозвался нервной ухмылкой.– Гражданин следователь, давайте не будем трепать друг другу нервы: всякие неопределенные угрозы и прочее… Застукали вы меня случайно – тряхнули этого дурака из «Ангары», он и накапал. А больше у вас ничего особенного нет, и за мной ничего нет, не о чем и толковать. Если желаете, пожалуйста, о погоде, о жизни, об искусстве.– Хотите «потолковать за жизнь»? Тоже неудобная для вас тема. Три года вы торговали возле Столешникова в газетном киоске. И вдруг стали приемщиком в пункте скупки золота у населения. Как это вдруг переквалифицировались? Нетрудно было?«И во сколько тебе обошлось это место? Чем ты за него заплатил или платишь?»Ответ последовал с заминкой.– Рассуждая логически – раз я здесь, стало быть, оказалось трудно. Не справился. Не оправдал доверия.Всплеск настороженности Пал Палыч облек внешне в форму досадливо-равнодушную:– Чьего доверия?– Полагаю, вы знакомы с основами философии, – меланхолически протянул Миркин. – Я тоже в свое время любил брошюрки читать. Так вот ученые пишут, что любая истина относительна. Другими словами, ничего до конца узнать нельзя, всегда что-нибудь останется темным.Знаменский положенными словами занес ответ в протокол, захлопнул папку и, обогнув стол, встал напротив Миркина. Тот тоже поднялся, но чувствовал, что разговор еще не завершен.– Намерен дать вам совет.– Дружеский, разумеется, – хмыкнул Миркин, снова сероглазый.– Полезный. Когда мне намекают, что не шибко умен или кишка тонка, я, знаете, не обижаюсь. Но – беру на заметку. Намекать позволяют себе люди: а) просто глупые; б) без меры самонадеянные; в) надеющиеся на сильных покровителей. Запомнили квалификацию? И каждый из них при этом упускает из виду, что задевает в моем лице организацию, которая – если взъярится – всякую тьму высветит и всякую истину добудет, наплевав на ваши основы философии!Тирада не содержала лукавства. Она в общем-то соответствовала действительности – при условии, если организация взъярится. Яриться же против Миркина смешно.Пал Палыч отпустил его с миром, досадуя, скорее, на Мишу Токарева, который не вооружил следователя увесистыми фактами.«Где же хваленая въедливость? Или я его переоценил? Или он меня – вообразив, что я на голом месте способен провести гениальный допрос».В проходной тюрьмы Знаменский отметил время: четверть пятого. Уже пять минут ждет Миркина под часами «Наташа, страдающая от безденежья».Мифическая Наташа была мужского пола, средних лет, среднего роста и среднего же умственного уровня. Между приятелей известная под кличкой Чистодел.Он топтался под часами, пока не лопнуло терпенье. Борис обычно не опаздывал. Может, приболел? Чистодел двинул к телефонной будке.– Миркина, пожалуйста. – Не расслышав ответа, повторил: – Товарища Миркина я прошу…Он слушал, белесые бровки панически прыгали вверх-вниз.– Как – арестовали, за что?!Прахова рассказала. Дельно, обстоятельно. Помянула просьбу следователя позвонить и осведомилась, надо ли его ставить в известность, что Борисом интересовался… кстати, как вас по имени-отчеству?Тут Чистодел торопливо заверил, что позвонит сам, трясущейся рукой записал продиктованный номер и, к разочарованию Праховой, повесил трубку.А назавтра, когда над городом разливался великолепный закат, он маялся у окна в холле респектабельной гостиницы, ожидая Приезжего – так нейтрально велел себя именовать рискованный, опасный человек, периодически появлявшийся в серенькой жизни Чистодела. И короткие эти встречи нагоняли на Чистодела одновременно страх и восторг и поднимали в собственных глазах на геройскую почти высоту.Но сегодня… Ох, как не с руки ему встречаться с Приезжим!Однако тот уже надвигается кошачьей своей походкой, уже рядом. Чистодел поздоровался и опустился мешковатым задом на заграничный, неестественной длины диван – неровен час ноги откажут.Приезжий сел рядом, оттенив неказистость собеседника.– Ну?– Лажа… – шепнул Чистодел.– Точнее.– В общем… не могу я товар взять.Приезжий мимолетно улыбнулся струившейся мимо девице.– Ты меня из Магадана вызвал шутки шутить?– Да чтоб я сдох… Какие шутки! Человек, на которого я работал, сгорел.– Приятно слышать. Ты тоже дымишься? – Приезжий поправил галстук, маскируя цепкий и стремительный огляд вокруг. Нет, в холле было «не мусорно».– Я дымлюсь?! Да ни в жизнь! До меня им не добраться! – он сплюнул через левое плечо, но в тоне была убежденность.– Тогда другого купца найди! – приказал Приезжий.– Где его враз сыщешь… не семечки же… Недели бы хоть три…– У меня командировка на четыре дня.– За четыре дня – безнадега.Чистоделу капельку полегчало. Показалось – труднейший рубеж позади. На секундочку показалось.Приезжий заслонился от холла пестрым журналом с ближайшего столика и ударил в уши Чистодела свистящим угрожающим шепотом:– Ты понимаешь, шкура, что ты наделал?! Ты меня вызвал – я прилетел. Я же не пустой! Во мне два кило. Что я теперь должен, как беременная сука, с товаром в брюхе мотаться, да? Нет уж, не выйдет! Бери, рассчитывайся, а дальше забота не моя!Заячье сердце Чистодела застучало с перебоями.– Да клянусь, если б я мог… Я на свои никогда не работал… У меня таких башлей в помине нет!– Добудь!Ай, до чего унизительно совсем терять себя и говорить, что добыть-то не у кого, – разве что на опохмелку. Но с Приезжим не похитришь, и Чистодел покаянно признался:– Негде мне взять…Лицо Приезжего отразило безграничное презрение.– Я, ей-богу, не виноват, – заерзал Чистодел. – Он сделал заказ, я вам передал… и вдруг такая лажа… Были бы свои башли…Приезжий кинул журнал.– Ты что все – «башли», «лажа». Музыкант, что ли? Лабух?– Да так… Немножко себе на барабане стучу.– Где?– Ну, ребята знакомые есть, зовут иногда на похороны подхалтурить. «Лабать жмурика» называется.– Столичный коммерсант! Торгую золотом и немного стучу.Чистодел, не расслышав издевательской интонации, наивно пояснил:– Так то – бизнес, а это – на бутылку.– А твой купец на чем доигрался? На кларнете и трубе?– Не… – засмеялся Чистодел и опять ошибся, посчитав, что атмосфера разрядилась.– Ах, тебе еще смешно, падла?! – осатанел Приезжий. – Мне люди товар доверили. Им твои лажи – пустой звук. Я должен вернуться – и деньги на бочку, иначе лучше самому либо под трактор, либо в прорубь! Понял, какие у меня тылы?!Нет, не понял. Напугался – да. А понять где ему, выросшему в арбатских переулках и совершавшему экскурсии не далее Кунцевского и Востряковского кладбища? Да и как понять?С нормальной точки зрения, приисковый быт – нечто чудовищное. В подобных хибарках и сараюшках (в печати звучно называемых «бидонвилями») жить нельзя. А уж лютыми сибирскими зимами – спаси и сохрани! Медведям в берлогах стократ теплей и уютней.И сколько бы ни шло отсюда опечатанного и охраняемого автоматчиками «золотого запаса», сами добытчики остаются несчастной рванью. Главное утешение, главная забота – бутылка. А подчас в ней вопрос жизни и смерти, тут уж мороз судья.К кражам добываемого золота отношение у всех простое. Однажды, к примеру, приземлился самолет без опознавательных знаков, главный инженер прииска загрузил в него пуды «желтого металла» и улетел в неизвестном направлении. Для приличия объявили всесоюзный розыск, хотя в Союзе его никто никогда найти не чаял.Чего же ждать от маленького труженика? Платят ему за каторжную работу копейки, а кругом перекупщики, у них спиртное и мосты «на материк». И без колебания всаживал он в трубы, по которым гонится порода, самодельные ловушки для золота. Вот тут уж жестоко правила честность. Залезешь в чужую ловушку – поплатишься головой. Споры решались проще, чем на самом «диком Западе».Возможно, жесткая упрощенность нравов передалась еще со времен, когда на золоте вкалывали за пайку зэки. Многие, освободившись, там и остались со своими традициями и задавали тон. А кто позже приезжал в надежде подзаработать, либо сразу заворачивал оглобли, либо научался подчиняться общим порядкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12