По-моему, я всегда был вашим лучшим другом… Вспомните то время, профессор, когда вас лишили кафедры: кто присоединился к вам? Селби… Кто вместе с вами оставил университет? Селби. Кто, наконец, делил с вами последний кусок хлеба в нью-йоркских ночлежках? Опять-таки Селби… Нет, я всегда был вашим искренним другом…
— В том-то и дело, что был… Мне часто казалось, что вы не искренни… Теперь я убеждён в этом. Почему это вдруг, перед самым стартом, вы захотели увидеть чертежи «Ласточки»? И эти разговоры, что надо оставить на Земле дубликат! Кому и зачем? И ваше намерение уехать завтра на несколько дней? Вы ведь не случайно связали вместе эти обстоятельства: желание увидеть чертежи «Ласточки» и ваш отъезд? Не так ли?
— Ну, не совсем так…
— Не юлите, Селби, это всегда у вас плохо получалось! Скажите прямо: вы летите со мной, вернее с нами, или хотите остаться?
— Как вам сказать…
— Вы уже сказали. Я все понял. Чертежей вы не увидите. Так же, как свои уши… А теперь можете идти на все четыре стороны, я вас не держу более. Ну, что же вы не идёте? Я вас не задерживаю… Или позвонить, чтобы вам помогли выйти?.
— Назад! Ни с места! Или я выстрелю!
— О! Вы совсем иначе заговорили, Селби! Вот уж не ожидал от вас такой прыти! Стреляйте! Что же вы не стреляете?
— Мне нужны чертежи!
— Вам? Не думаю… Скорее всего кому-то другому, кто купил вас со всеми вашими потрохами… Так вот, ни вы, ни ваши хозяева, ни кто другой — ни один человек на Земле их получит этих чертежей! Это вам говорю я, профессор Паркинс! Эти чертежи были готовы много лет назад, когда у меня была кафедра… И тогда я не стал кривить душой, а теперь и подавно. А вашего пистолета я не боюсь…
— Зато есть кое-что другое, чего вы побоитесь!
— Например?
— Солдаты полковника Армаса! Стоит мне подать сигнал, и они будут здесь. Профессор Мандер уже в моих руках. А через полчаса — и все остальные. Все подходы к этой проклятой горе окружены, никому не вырваться! Посмотрю я, что вы запоёте, когда люди Армаса в вашем присутствии возьмутся за этого, черномазого, вашего любимца, или за эту симпатичную девчушку, дочь Мандера!
— Как? Вы хотите сказать?.. Они же дети!
— Ну и что, что дети? Тем более вы не позволите, чтобы по вашей вине они остались калеками на всю жизнь! А не вы, так Мандер, ваша правая рука выложит все, как на исповеди! Ну, что вы теперь скажете? Или позвоните, чтобы мне помогли выйти?
— Нет, звонить, я не буду…
— Вот видите, дорогой профессор, и вы уже иначе заговорили!
— Хорошо, а чем вы мне докажете, что все то, что вы мне наговорили, — правда? Ну, про полковника Армаса и прочее?
— Очень просто! Подойдите вот к этому окну. Я сейчас взмахну платочком… Смотрите вон на тот пригорок. Видите человека, привязанного к дереву! Видите?
— Вижу.
— Это ваш друг, Мандер. А видите — вон там двинулись вперёд ещё человечки? Это солдаты Армаса.
— Армас не посмеет… Есть же международные правила…
— Армас чихал на всякие правила, хоть и международные, а права он берет сам себе, лишь бы ему платили… А заплатили ему достаточно!
— Да, Селби, вы привели веские доводы… Я должен обдумать все это.
— Думать нужно было раньше! Теперь уже надо решать!
— Хорошо! Но пятнадцать минут вы мне дадите?
— Только в моем присутствии.
— Пусть будет так. А вы можете сделать так, чтобы эти солдаты остались там, где они сейчас?
— А я получу чертежи?
— Получите. Сразу же, как только солдаты остановятся.
— Верю вам. Даю сигнал. Только вы сидите на месте!
Пауза.
— Селби, откройте вон тот шкаф… На верхней полке возьмите большую серую папку. Нашли? Так… А на второй снизу должен быть коньяк и рюмки… Есть? Тащите все это сюда, мне надо подкрепиться на всякий случай.
— Где же чертежи?
— А вы прочитайте заглавие книжки.
— Так это же Годдард! 1935 год!
— Вас хорошо учили читать в школе, Селби! Это действительно Годдард, и эта книга действительно издана в 1935 году! И все-таки, за небольшими исключениями, это чертежи «Ласточки»! Вы дурак, Селби, дело совсем не в чертежах! Мы изменили только двигатель, вернее, двигатели… Все дело в топливе… Наливайте себе коньяк, он совсем не плох. Не думаю, чтобы вам когда-нибудь пришлось ещё пить такой… Так вот, стартовые двигатели работают за счёт реакции сгорания фтора в молекулярном кислороде, а маршевые — это уже мой секрет… Пейте коньяк, Селби! Вы знаете, за что вы пьёте?
— За мой успех!
— Нет, вы пьёте, да и я тоже, оба мы пьём на собственных поминках! Не правда ли остроумно — пить коньяк на собственных поминках?
— Какие поминки? Что вы городите, профессор?
— Обыкновенные поминки. Пока вы доставали коньяк, я нажал вот эту кнопку. Автоматика сработала, и через… Теперь уже через несколько минут «Ласточка» стартует… А весь этот дом и мы с вами сгорим в пламени стартовых двигателей. Куда же вы, Селби? Все равно ведь от судьбы не убежать…
Пауза.
— Убежал… Как будто можно успеть… Ну, хватит о нем… Простите меня, бедные мои ребятишки! Как мне жаль вас, оторванных от привычного мира, от родных и близких, просто от мира взрослых. Вам трудно будет одним, но иначе я поступить не мог… Счастливого вам…
И тишина. Больше на кристалле записей не было…
Так вот почему «Ласточка» стартовала преждевременно! В последнюю минуту своей жизни профессор отправил её в полет, нажав кнопку в своём доме у подножья Тахумулька, спасая и корабль, и нас, находящихся в нем, от страшного врага!..
5

ДЕНЬ СЕМЬСОТ ВОСЬМОЙ
Я проснулся рано. Взглянул со своей полки вниз. Март спал на спине, широко раскинув руки. Джек забился в угол, укутавшись в одеяло. Вот уже неделя, как он живёт с нами в «мужской» каюте.
Я решил, что он ещё спит, и уже хотел снова лечь, как вдруг он поднял голову и спросил:
— Папа Роб, что такое деньги?
— А зачем это тебе? — удивлённо спросил я.
— Я читаю книги и смотрю кино, там все деньги и деньги, а я не знаю, что это такое.
— Деньги, это… — сказал я и запнулся. А правда, что такое деньги? Я никогда раньше не задавал себе такого вопроса. Что же я мог сказать ему?
— Знаешь, Джек, я скажу тебе позже.
— Сегодня?
— Нет, наверное. Через несколько дней. Мне надо самому разобраться, что это такое.
— Деньги. Это такая штука, — подал голос Мартин, — которой всегда не хватает. Сколько я помню, у нас в доме их никогда не было. Всегда мама говорила: «Опять денег нет». Или: «Подожди, сейчас нет денег».
— А почему у нас нет денег?
— Нам они ни к чему, — ответил я.
— Почему?
— Джек, я же сказал тебе: отвечу позже.

ДЕНЬ СЕМЬСОТ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ
Вот уже две недели я ищу ответ на вопрос Джека. Провожу в библиотеке «вечера» и даже прихватываю часть «ночи». Ответ я нашёл там, где не ожидал, — у социалистов. Начинаю понимать не только, что такое деньги, но и что такое эксплуатация, и кризис, и почему бывает безработица и т.д. Раньше я думал, что если человек без работы — значит ему просто не повезло. Теперь же я знаю, что все в мире подчиняется определённым законам. Теперь уже смогу ответить на вопрос Джека… когда он немножко подрастёт.

ДЕНЬ ВОСЕМЬСОТ ШЕСТИДЕСЯТЫЙ
Праздновали день рождения Сабины.
Мы с Мартом сообразили манный пудинг с подливкой из ананасного сока. Мария обиделась, что ей не доверили приготовление этого блюда. Она постепенно оттаивает и из замкнутой, хмурой девочки, какой она была в начале полёта, для которой мы все были чужими, непонятными людьми, превращается в полноправного члена коллектива.
Зато она отыгралась во время преподнесения подарков. Потому, что я подарил Сабине куклу, найденную на складе, Мартин — бич, сплетённый из разноцветных проволочек (они все ещё изображают на всех наших праздниках цирк, и надо признать, что в своих номерах достигли высокого мастерства), Джек — свой рисунок, а Мария… Мария подарила Сабине платье — точно такое они видели в каком-то фильме. Белое, воздушное платьице, с пышной юбкой, собранной такими гармошечками, кажется, на Земле такая штука называется не то плиссе, не то гофре или ещё как-то иначе.
Сабина была в восторге и прыгала до потолка, что в наших условиях не так уж трудно.
Потом был праздничный обед, мы пили вишнёвый сок и говорили, что это вино, а ведь эти дети не представляли себе, что такое вино. Да и я сам уже почти забыл вкус алкоголя и табака: на складах «Ласточки» их не было, а те несколько штук сигарет, что были у меня в кармане, кончились в первые же дни.
Сейчас я со смехом вспоминаю свои «муки», а тогда мне было не до смеха.

ДЕНЬ ВОСЕМЬСОТ ДЕВЯНОСТО ПЕРВЫЙ
Профессор был прав, высоко оценивая способности Мартина! Я думал, что он так же, как и я, занимается началами анализа бесконечно малых, как вдруг оказалось, что он ушёл гораздо дальше меня и свободно оперирует такими понятиями, как «правило Лопиталя, теорема Ролля,» и т.д.! И когда он успел? Я только приступил к высшей математике!
Ему же принадлежит честь раскрытия тайны нашего горючего. Он наконец-то разобрался в расчётах профессора. Оказывается, наши маршевые двигатели работают на молекулярном гелии! Только за счёт разрыва молекулы высвобождается огромное количество энергии, он мне называл цифры — около 200000 килокалорий на грамм вещества, а по скорости истечения газов наше горючее не уступает ядерному! Теперь понятно, как профессору удалось поднять такую махину — без малого 200 тонн.
Мартен определил скорость (тут я не совсем его понял) по смещению звёзд. Какие-то параллаксы, замерял… Слаб я в этих вещах… Скорость наша 0,8 с. Март говорит, что это очень много. Может быть и так, может быть и не так — я должен ему верить.

ДЕНЬ ДЕВЯТЬСОТ ДВЕНАДЦАТЫЙ
Я придумал дело для Марии! Вернее, «придумал» — не то слово. Придумать можно дело такое, которое никому не нужно, только для того, чтобы человек был занят. Нет. Я нашёл! Тоже не то. Впрочем, какая разница, как сказать.
Я предложил ей разузнать, какие у нас есть семена, и что нужно растениям для нормального роста. Конечно, имеются в виду земные условия. Но я уверен, что рано или поздно мы куда-нибудь прилетим, и тогда у нас будет готовый агроном.
Мысли мои идут дальше. Я уж: слишком стар (относительно, конечно), чтобы изучать что-либо заново, да и возни будет много со всякими устройствами. Мартин — прирождённый инженер. Честно говоря, когда я думаю о конце полёта, то только на него и надеюсь.
А из Марии выйдет прекрасный агроном и биолог — недаром большую часть своей жизни на Земле она прожила в лесу, ей близок мир природы.
Сабину же придётся приучать к медицине. Врач будет нам необходим. Уже сейчас я или Мартин стараемся незаметно подсунуть ей какой-либо рассказ про врача или больного, спрашиваем её, не помнит ли она, что такое аспирин, мол, нам надо составить препарат.
Джек? О нем думать рано, он ещё мал, склонности его пока не проявились. С ним решать будем позже.
Перечитал свою запись и удивился: впервые в моем дневнике появились надежды и планы на будущее.

ДЕНЬ ДЕВЯТЬСОТ ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ
Мартин давно обогнал меня в работе. У парня просто талант. Он уже свободно владеет категориями высшей математики и решает любые задачи по астрономии, а я все ещё «плаваю» в двойных и тройных интегралах. Частенько приходится просить его разъяснить мне тот или иной раздел. Если бы он мог учиться в любом университете на Земле, из него вышел бы большой учёный.
А вообще, в последнее время я немного охладел к математике, меня больше занимают социальные науки. Все своё библиотечное время я трачу на эти труды и ещё прихватываю по вечерам. Как жаль, что на Земле я не был знаком с коммунистами. Они теперь мне гораздо понятнее и ближе. Хотя, с другой стороны, на Земле, у меня просто не нашлось бы времени, чтобы изучить все эти книги, а, значит, они не были бы мне ближе и по… Фу ты, совсем запутался.

ДЕНЬ ТЫСЯЧА ТРИДЦАТЬ ВТОРОЙ
Этот день я запомню на всю жизнь — день рождения Марии.
Когда был готов праздничный обед, она вдруг вышла к нам не в обычном своём комбинезоне, а в прекрасном белом платье. И тут я заметил впервые, что это уже не ребёнок! Нет, передо мной была вполне сложившаяся девушка. До сих пор я думал, что она совсем девчонка. Теперь я понял, как я ошибался.
Впечатление было неотразимое. Даже Март, который всегда относился к ней как к товарищу, — как если бы она была мальчишкой, вдруг стал скованным и необычно почтительным. Сабина безудержно радовалась успеху старшей подруги. Теперь мне понятно, зачем они вдвоём уединялись.
Чёрные, как смоль, волосы Марии, аккуратно уложены вокруг головы, блестящие от волнения глаза, чуть приоткрытый рот, белоснежные зубы — все говорило о том, что она очень довольна впечатлением, произведённым на нас.
Я даже поймал себя на том, что несколько раз обратился к ней как к незнакомой девушке, встреченной впервые…

ДЕНЬ ТЫСЯЧА СОРОКОВЫЙ
Никак не идёт Мария у меня из головы.
Я стал интересоваться, чем она занимается в свои библиотечные часы, то есть я и раньше знал, что она делает, но сейчас стал уделять ей особое внимание.
Оказалось, что она, кроме собственных занятий по растениеводству, занимается вместе с Сабиной домашними делами — шитьём и —приготовлением пищи, а также изучением биологии. Это их увлечение и обрадовало меня, и удивило.
Я спросил её, зачем она уделяет биологии столько времени. Сабина была не в счёт — она просто следует примеру старшей подруги.
— Когда мы прилетим, — ответила Мария, — я буду заниматься растениями, вы ведь сами поручили мне это, папа Роб.

ДЕНЬ ТЫСЯЧА СОРОК ЧЕТВЁРТЫЙ
Я сидел в библиотеке и читал «Капитал». Настолько увлёкся, что не слышал, как вошла Мария.
— Папа Роб, — сказала она. — Можно, я отвлеку вас на минутку?
— Да, пожалуйста.
— Папа Роб, я обидела вас чем-нибудь?
— Что за странный вопрос, — ответил я, — откуда ты это взяла?
— А почему вы не так со мной говорите, как раньше? Как-то сухо и казённо. Я в чем-нибудь провинилась?
Я резко повернулся к ней. Её широко раскрытые глаза смотрели прямо в мои. Я смотрел и смотрел в её глаза. В них были слезы и скорбь, и… Я не знаю, что ещё в них было, но я забыл про все на свете и никак не мог оторвать свой взгляд от этих широко раскрытых карих глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39