Его черты не были красивы. Нос был велик, губы толстые, но цвет лица замечательно нежный и свежий, глаза его были не лишены блеска, но взгляд их выражал скрытность, подозрительность, пронырливость. Он носил короткие усы, и остроконечная бородка покрывала его подбородок. В ушах были вдеты длинные жемчужные подвески, которые придавали еще более женственности его наружности, а его черный головной убор, надетый на самую маковку и прилаженный таким образом, чтобы не растрепать прически его искусно завитых волос, – был украшен вместо перьев украшением из разноцветных драгоценных камней. На шее было надето великолепное жемчужное ожерелье и цепь из медальонов, перемешанных с гербами, на которой висел орден Святого Духа низшей степени, сверкавший бесценными бриллиантами. И действительно, невозможно было вычислить стоимость драгоценных камней, сверкавших на его кушаке, в серьгах и в складках его великолепного костюма. С одной стороны кушак этот поддерживал кошелек, наполненный маленькими серебряными флаконами с духами, и шпагу с богатым эфесом в бархатных ножнах, а с другой – четки из Адамовых голов, которые он всегда имел при себе по данному им обету и которые доказывали смесь набожности или лицемерия и испорченности, составлявшую характер этого господина. Его бархатный плащ каштанового цвета и самого последнего фасона был на палец короче плащей его товарищей. Воротник его был более обширных размеров и носил более удачное и подходящее название "ротонды". Его полукафтан, так плотно прилегавший к талии, как только позволяли пуговки и петли, был великолепно сшит и очень ему шел, точно так же, как и его шаровидные панталоны, раздувавшиеся по бокам, которые, подобно полукафтану, были из желтого атласа. Мы не беремся описывать ни чрезвычайную роскошь его рукавов, ни изящество его ног, обутых в шелковые чулки пурпурного цвета, ни острые носки его атласных башмаков – каждая часть его костюма была изучена.Генрих III, – а это был именно он – обращал, как мы уже сказали, большое внимание на все мелочи туалета и придавал большую важность нарядам. В день его свадьбы с королевой Луизой одевание обоих супругов заняло так много времени, что обедню пришлось служить в пять часов вечера, а молебен был пропущен, что считали очень худым предзнаменованием. Он очень гордился своей наружностью и так сильно страшился утратить свежий цвет лица и нежность кожи, что в часы отдыха надевал маску и перчатки, пропитанные разными смягчающими мазями и составами. Очень немногие из дам его двора могли поспорить красотой и малым размером руки с его прекрасной рукой, унаследованной им, равно как и его сестрой Маргаритой Валуа, от матери.В настоящем случае он, сняв перчатку, вытканную из серебра и шелка белого и телесного цвета, небрежно перебирал тонкими белыми пальцами, покрытыми богатыми кольцами, роскошные уши маленькой собачки, которую держал Шико, стоявший возле него. Генрих так страстно любил собак, что обыкновенно выезжал в карете, наполненной самыми красивыми их представителями, и подбирал всех собак, которые ему понравились во время прогулки. Монахини часто громко жаловались на похищение их любимцев, так как монастыри были более всех других мест снабжены собачьей породой в царствование этого великого любителя собак, и он часто обращался туда для пополнения своего запаса.Придворные, окружавшие его, были почти так же роскошно разодеты, как и их государь. Справа от Генриха, опиравшегося на плечо своего первого камердинера де Гальда, виднелась величественная фигура маркиза де Вилькье, прозванного Юный и Толстый, хотя он не имел никаких притязаний на первый из эпитетов. Возле него стоял его зять, суперинтендант финансов, развлекавший себя пустой забавой в бильбоке, очень распространенной между тогдашними придворными благодаря пристрастию короля к этой игре. Храбрый Жуаез и гордый д'Эпернон не пренебрегали этим вздорным препровождением времени и держали в руках длинные серебряные трубки – сарбаканы, с помощью которых, подобно современным итальянцам во время карнавала, они метали в гостей под масками множество конфет и разных сладостей, причем проявляли большую ловкость в этом занятии. В эту минуту с д'Эперноном разговаривал Франциск д'Эпинэ де Сен-Люк, барон де Кревкер, другой любимец Генриха, отличавшийся не менее своих товарищей храбростью, доходившей почти до жестокости. Сен-Люк считался красивейшим мужчиной своего времени, его наградили эпитетом Красавец. Возле них было множество слуг и пажей в богатых ливреях.– Д'Арк, – сказал король Жуаезу мягким и приятным голосом, – не можешь ли ты сказать мне, чье прелестное лицо прячется под маской там, в свите Ее Величества, моей матери? Оно должно быть прелестно, если губы и шея не обманывают. Ты видишь, про кого я говорю?– Вижу, государь, – ответил Жуаез, – и совершенно согласен с Вашим Величеством, что лицо, которое скрывает эта маска, должно быть божественно. Шея бесподобна, бюст Венеры, но что касается их обладательницы, то хотя я льщу себя надеждой, что достаточно знаю всех дам из свиты Ее Величества и могу угадать девять из десяти, как бы они искусно ни приоделись, но признаюсь, я сбит с толку этой незнакомкой. Ее походка прелестна. Ей-богу! С позволения Вашего Величества, я пойду узнаю, кто она такая!..– Постой, – сказал король, – не надо. Сен-Люк сейчас разрешит наши сомнения, он с ней танцевал испанскую павану. Как называется ваша хорошенькая партнерша, барон?– Для меня так же затруднительно, как и для вас, государь, назвать ее имя, – отвечал Сен-Люк. – Я напрасно старался разглядеть ее черты, и звук ее голоса мне совершенно неизвестен.– Как ни ревнует мадам д'Эпинэ своего красавца мужа, – сказал, улыбаясь, король (баронесса, по мемуарам того времени, была горбата, дурна, крива и даже хуже того), – но надо сознаться, что если даже вы, Сен-Люк, не произвели впечатления на прекрасную незнакомку, то кто же из нас может надеяться в этом преуспеть? Это не может быть, – хотя рост почти одинаков, – девица де Шатеньере. Это не красавица ла Бретеш, – Вилькье узнал бы ее, как бы она ни переоделась, – ни Сюржер, божество Ронсара, ни Телиньи, ни Мирандр. Ни одна из них не выдержит с ней сравнения. Какая грация, какая легкость! Она так танцует, как будто у нее крылья.– Кажется, вы увлекаетесь ею, государь, – сказал Сен-Люк с улыбкой, чтобы показать свои красивые зубы. – Должны ли мы из этого заключить, что девица одержала победу над нашим королем?– Девица уже одержала другую победу, которой она поистине может гордиться, – вставил Шико.– Право! – вскричал Сен-Люк. – О ком же это ты говоришь?– О! Речь идет не о тебе, прекрасный Франциск, – отвечал шут. – Ты, как и наш дорогой Генрио, становишься жертвой каждого мимолетного взгляда, и той девице нечего особенно гордиться, которая покорит одного из вас. Тот, чью любовь она приобрела, – такой человек, внимание которого лестно для каждой девицы.– А! – вскричал король. – Я вижу, тебе все известно. Кто эта девица, и который из моих дворян ее поклонник?– Кажется, что все, государь, – отвечал Шико, – но если бы мне пришлось назвать самого преданного из ее почитателей, я бы указал на шута вашего величества. Самый предприимчивый – Сен-Люк, самый ветреный – Жуаез, самый степенный – д'Эпернон, самый самонадеянный – де'О, самый толстый – Вилькье, самый отважный – ваше величество.– И самый счастливый, мог бы ты прибавить, – прервал его Генрих.– Нет, – возразил Шико. – В делах любви короли никогда не бывают счастливы. Они никогда не имеют удачи.– Почему же нет? – сказал, улыбаясь, Генрих.– Потому что своим успехом они обязаны не себе, но своему положению, а потому его и нельзя назвать удачей.Можно ли назвать удачей приобретение того, в чем нельзя отказать?– Мой предшественник, великий Франциск, испытал противное, – отвечал король. – Он, по крайней мере, был порядочно счастлив в любви, даже и в том значении, которое ты придаешь этому слову.– Сомневаюсь в этом, – возразил Шико, – и мой предшественник Трибуле был одинакового со мной мнения. Королей всегда узнаешь под их костюмом.– Я не намерен брать тебя в духовники, – сказал Генрих, – но что сказал бы ты, если бы я сделал пробу над прекрасной незнакомкой? Сколько ты прозакладываешь, что я, замаскированный, буду иметь успех?– Никогда не бросайте своего козыря, – отвечал шут, – это была бы, по правде, жалкая игра. Подойдите к ней королем, если хотите быть уверены в успехе. Даже и в таком случае я остаюсь при моих сомнениях. Впрочем, я закладываю мой скипетр против вашего, что ваше величество проиграет в первом случае.– Я в свое время докажу тебе противное, – возразил король. – Я не привык к поражению, а покуда я приказываю тебе сказать мне все, что ты знаешь об этой девице.– Что я знаю, можно высказать за один раз.– Ее имя?– Эклермонда.– Хорошее начало. Имя нам нравится. Теперь скажи мне фамилию.– Чтобы черт меня побрал! Государь, я не знаю. Она не имеет фамилии.– Не шути!– Именем вашего батюшки, великого Пантагрюеля (я никогда не божусь в шутку), клянусь вам, государь, я говорю серьезно. Прелестная Эклермонда не имеет фамилии. Ей не представится случая совещаться с герольдом относительно своего герба.– Как это, негодяй? Она же фрейлина нашей матери!– Извините, государь, но вы желали получить сведения. Я конкретно вам отвечаю. В ее рождении есть какая-то тайна. Эклермонда сирота, гугенотка.– Гугенотка! – вскричал король с выражением отвращения и наскоро крестясь. – Клянусь Святым Причастием! Ты, верно, ошибаешься.– Я должен был сказать – дочь гугенота, – пояснил Шико. – Никто не осмелится отыскивать еретиков в свите Екатерины Медичи. Они бежали бы от нее, как черт от ладана. Иоанн Кальвин имеет мало последователей в Лувре.– Да простит мне Господь! – вскричал государь, хватаясь поспешно за четки. – Странно, – прибавил он после минутного молчания, – что я никогда ничего не слыхал об этой девице и о ее истории. Уж не хочешь ли ты позабавить нас глупой басней?– Разве королева Екатерина посвящает вас во все свои тайны, государь? – спросил Шико. – Я не думаю этого. Но выслушайте меня, и вы узнаете историю Эклермонды, рассказанную самым романическим слогом.И, принимая презабавную позу и уморительно важную мину, шут продолжал:– Запертая в своей жалкой комнатке под бдительным надзором слуг ее величества, лишенная любых отношений с придворными, и в особенности с теми, которых подозревают в ереси, Эклермонда до последнего времени проводила жизнь в полнейшем заключении. Кто бы ни был ее отец, по-моему, несомненно, что он был знатного рода и гугенот, так как его закололи в приснопамятную ночь Святого Варфоломея. Будучи еще ребенком, Эклермонда была поручена вашей царственной матери, которая воспитала ее в истинной католической и апостольской вере таким образом, о каком я вам рассказывал.– Черт возьми! Любопытная история, – отвечал король, – и теперь я вспоминаю некоторые подробности, которые ты передал, хотя они давно уже испарились из моей памяти. Мне надо видеть прекрасную Эклермонду и поговорить с ней. Наша мать дурно с нами поступила, не представив нам эту девицу.– Ваша царственная мать всегда имеет уважительные причины для своих поступков, государь, и я отвечаю, что в настоящем случае ее кажущаяся небрежность вызвана наилучшими побуждениями.– Убирайся к черту с твоим злым языком, негодяй, – отвечал, смеясь, Генрих, – но мне, однако же, надо задать тебе еще вопрос. Постарайся отвечать на него серьезно. Который из наших кавалеров влюблен в Эклермонду? Не обращай внимания на их взгляды, говори смело!– Я бы не боялся говорить, если бы мне пришлось назвать одного из них, – отвечал Шико, – но дело не в них. Скажи, чтобы эти дворяне отошли на несколько шагов, и ты узнаешь имя своего соперника.По знаку короля придворные немного отступили.– Кавалер этот – Кричтон, – сказал Шико.– Кричтон! – повторил король голосом, выражавшим удивление. – Несравненный Кричтон, как его сегодня прозвали, когда он в открытом бою одержал верх над университетом. Поистине это опасный соперник. Но ты заблуждаешься, называя его имя. Кричтон пойман в сети нашей сестры Маргариты Наваррской, а она менее всякой другой дамы во Франции расположена переносить непостоянство. Значит, мы можем быть спокойны с этой стороны. Вдобавок, он нисколько не думает о других красавицах. А кстати о Кричтоне, я теперь вспомнил, что еще не видел его сегодняшним вечером, удостоит ли он своим присутствием наше празднество? Наша сестра Маргарита изнывает в его отстутствие, как больной цветок. Самые резкие остроты Брантома и самые причудливые стихи Ронсара не в состоянии вырвать у нее улыбку. Что же с ним сталось?– Я ничего об этом не знаю, – отвечал шут. – Он с величайшей быстротой удалился из Наваррской коллегии по окончании битвы с этими коварными школьниками, этими полновесными олухами, как назвал бы их дядя Панург, из которых многие, как я уже докладывал вашему величеству, водворены в тюрьму в ожидании вашего распоряжения. Но что было с ним после этого, я не знаю, кроме того, что, может быть, он открыл убежище похитителя.– Ты говоришь загадками, – с важностью сказал король.– Вот этот может вам объяснить загадку, государь, – отвечал Шико. – Он премудрее самого Эдипа, этот черный астролог, от него вы все узнаете.– Руджиери! – вскричал король. – В самом ли деле это наш астролог, или кто-либо из замаскированных воспользовался его костюмом?– Это совершенно невероятно, – отвечал Шико. – Разве только тот, который позаимствовал, пожелает быть в один прекрасный день заколотым, что, вероятно, ожидает Руджиери, если только он избегнет виселицы.В ту минуту как Шико оканчивал свои слова, астролог подошел к королю, и в его обращении заметно было смущение и беспокойство.– Что такое случилось? – спросил у Руджиери шут, смотря на него со злобной гримасой. – Разве звезды потемнели, луна затмилась? Или на небе появилась длиннобородая комета? Какое чудо совершилось? Или твой любовный напиток не удался?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53