Но через минуту он должен был отказаться от своего подозрения: «Годольфин говорит о моих делах только во время сна. Когда же он просыпается, то уже ничего не помнит,— размышлял флорентиец.— Годольфин не знает даже, кто он такой. Он не знает, что я принес его к себе на руках, обагренных кровью его отца. А беарнец сказал мне и это...»
— Нет, ваше величество, Годольфин не способен обмануть меня. Притом он не знает того, что сказал мне беарнец.
— Все это чрезвычайно странно,— повторила Екатерина.
Ренэ продолжал:
— Ваше величество, меня преследует судьба. Умоляю вас, возьмите мою дочь к себе, заприте ее, и пусть ни один дворянин не подходит к ней! Иначе я умру.
— Даю тебе слово,— сказала Екатерина,— ты выйдешь из Шатлэ, а я сейчас отправлюсь за твоей дочерью.
— И увезете ее в Лувр?
— Да.
— И запрете ее?
— Клянусь тебе.
— Прикажите отыскать Годольфина, потому что мои враги...
— Его найдут! — воскликнула королева.
В глазах флорентийца блеснул луч надежды.
— Не падай духом! — воскликнула Екатерина.— Я постараюсь спасти тебя.
— Вы будете просить короля помиловать меня?
— Нет, но я постараюсь, чтобы тебя оправдали.
— У них есть... доказательства.
— Не беда!
— Мой кинжал!.. и ключ!
— Молчи! — остановила его Екатерина.— Увидим.
Не погуби только сам себя.
Ренэ с беспокойством взглянул на королеву.
— Тебя будут допрашивать, пытать. Флорентиец задрожал.
— Если ты сознаешься, то ты погиб.
— А если отопрусь?
— Я спасу тебя.
Королева наклонилась к самому уху Ренэ и прошептала:
— Сегодня вечером потребуй к себе духовника.
— Мне могут отказать.
— Никому и никогда в этом не отказывают.
— И этот духовник...
— Он передаст тебе, что ты должен делать. Королева встала и сказала Крильону:
— Герцог, я готова следовать за вами. Прощай, мой бедный Ренэ!
Она протянула ему руку, которую тот поцеловал, смочив ее слезами.
Крильон постучал рукояткой шпаги в дверь.
Тюремщик отпер.
Герцог, бывший истым дворянином, согласно обычаю того времени, подал королеве руку.
— Благодарю вас! — надменно отказалась королева.— Посветите мне, герцог!
Герцог закусил губу и пошел вперед с факелом. Когда они вышли из подземелья, он посмотрел на Екатерину.
— Дорогой герцог,— обратилась к нему королева-мать, надеявшаяся смягчить сурового и честного Крильона,— мечтали вы когда-нибудь о шпаге коннетабля?
— Конечно, ваше величество.
— А! — произнесла королева и многозначительно улыбнулась.
Но Крильон прибавил с грубой откровенностью солдата:
— Только я никогда не думал, что могу получить ее, способствуя побегу арестанта, вверенного мне.
Екатерина побледнела от злости.
— Вы слишком смело говорите, герцог.
— Слишком смело, когда дело идет о моей чести.
— И вы не похожи на придворного.
— Меня зовут Крильоном,— просто ответил грубый солдат.
«О, настанет день,— подумала Екатерина,— когда я накажу этого человека».
Она вышла с гордо поднятой головой и презрительным выражением лица из-под мрачных сводов Шатлэ, где простой французский дворянин осмелился ослушаться ее.
Носилки королевы ждали ее у ворот Шатлэ.
Королева простилась с Крильоном движением руки и не пригласила его сесть рядом с нею.
Носильщики хотели было направиться в Лувр, но королева сказала камергеру, шедшему впереди с толстой булавой:
— Прикажите отнести меня на остров Св. Людовика, на улицу того же названия.
Носилки королевы мерно двигались вдоль берега Сены до малого моста, затем повернули на остров и вошли на улицу Св. Людовика. Достигнув середины улицы, королева приказала носильщикам остановиться у ворот старого дома жалкой внешности, с решетчатыми окнами и остроконечной черепичной крышей.
Она вышла из носилок и сама постучала молотком в дверь.
Двери отворили.
Екатерина опустила вуаль, вошла совершенно одна и затворила за собою двери.
Она очутилась на большом дворе,'на котором трава росла между камнями. К ней подошла старуха-служанка и, не подозревая, что перед нею королева, спросила, что ей нужно.
— Я хочу видеть президента Ренодена,— сказала Екатерина Медичи.
— Пожалуйте за мною,— ответила служанка.
Екатерина поднялась по лестнице со стершимися
ступенями и чугунными перилами и вошла в кабинет, где какой-то человек занимался за столом.
Человек этот, еще не старый, имел уже большую лысину от усиленных занятий, глаза у него были живые и проницательные, губы тонкие, нос острый, лицо выражало злость и хитрость.
Услыхав за спиной шаги, он обернулся и увидел Екатерину, вуаль которой, опущенная на лицо, не позволяла ему разглядеть черты ее лица.
Служанка вышла и затворила за собой дверь.
Тогда королева откинула вуаль, и президент Реноден вскрикнул и вскочил, охваченный удивлением и почтением.
— Ваше величество,— пробормотал он.
— Господин Реноден,— обратилась к нему королева, приложив палец к губам,— я назначила вас президентом и от вас зависит предать человека суду.
— Ваше величество осыпали меня милостями, и преданность моя безгранична,— ответил судья с низким поклоном.
— Я пришла испытать ее.
Екатерина в коротких словах, но с мельчайшими подробностями рассказала то, что случилось: убийство Самуила Лорио, гнев короля, арест Ренэ и созыв парламента.
— Что надо сделать, чтобы спасти Ренэ? — спросила королева.
— Ваше величество,— ответил Реноден.— Я президент в Шатлэ, а не в парламенте. Я допрашиваю подсудимых, но мне не принадлежит право судить их.
— Вы будете президентом парламента через три месяца,— холодно возразила королева,— а до тех пор...
— А до тех пор, я это чувствую, надо спасти Ренэ.
— Надо! — подтвердила королева.
— Парламент подкупить невозможно! Притом ваш любимец навлек на себя всеобщую ненависть.
— Я знаю это.
— И парламент будет рад обвинить его.
— И это мне известно. Но допрашивать его будете вы?
— Да, ваше величество.
— А если он ни в чем не признается? Президент улыбнулся.
— Даже невинные сознаются под пыткой.
— Ренэ отопрется.
— Если бы я был один с палачом, я мог бы уменьшить пытку,— продолжал Реноден,— но при мне ассистентами будут двое судей, которых нельзя подкупить.
— У Ренэ хватит мужества не сознаться ни в чем.
— Однако его тем не менее будут судить, а кинжал и ключ послужат вескими уликами.
— Вы правы,— сказала королева, пораженная справедливостью его замечания.
Вспомнив, что она позабыла рассказать о Годольфине, она передала все, что знала об исчезновении молодого человека.
— Ах! — сказал Реноден.— Если бы можно было отыскать его и заставить сознаться, что это он совершил преступление и украл кинжал у Ренэ.
— Вот прекрасная мысль! — воскликнула Екатерина.— Но где найти его?
— Или...
Реноден остановился.
— Или?..— со страхом спросила королева.
— Ваше величество,— сказал президент,— я найду способ спасти Ренэ. Даю вам слово — но с условием...
— Каким?
— Он должен твердо вынести пытку.
— Он вынесет ее.
— Можете вы, ваше величество, принять меня в Лувре?
— Когда?
— Сегодня вечером, если возможно.
— Прогуливайтесь мимо ворот по берегу реки и ждите, когда пробьет девять часов. К вам подойдет человек, который проводит вас ко мне.
— Я приду, ваше величество. Королева встала.
— Прощайте, Реноден,— сказала она,— до вечера. Президент почтительно проводил ее до двери.
— На мост Св. Михаила! — приказала королева. Носильщики снова прошли по острову Св. Людовика, вошли на улицу Барильери и остановились у лавки Ренэ-флорентийца.
Час назад Паола сидела одна в лавке, ставни которой были затворены весь день. Притаившись за дверью и приложив глаз к небольшому отверстию, через которое она могла видеть, что происходит на улице, она с ужасом прислушивалась к толкам купцов.
Лавка парфюмера уже второй день была заперта, и соседи-купцы, привыкшие ежедневно видеть Годольфина, а нередко и прекрасную Паолу, удивлялись, что не видят ни того, ни другую.
Простой народ боялся Ренэ менее, нежели вельможи и дворяне. Все знали, что он пользуется милостью при дворе, но жители моста Св. Михаила, с которыми парфюмер старался жить в мире из-за своей дочери и лавки, не стеснялись выражать о нем свое мнение вслух. Накануне видели Ренэ бледного, с нахмуренными бровями, смотревшего в обе стороны моста. В этот же день не было видно никого.
— Верно, Ренэ надоело держать лавку,— сказала миловидная купчиха,— ведь он входит в Лувр как в свой дом.
— Бьюсь об заклад,— сказал на это суконщик,— что с ним случилось какое-нибудь несчастье.
— Что же с ним может случиться?—заметил третий собеседник.
— Вчера вечером, когда я проходил по улице Сен-Дени, я увидел на углу улицы Урс целую толпу и слышал, как произносили имя Ренэ.
— Что же это доказывает?
— Один мещанин сказал: «На этот раз король накажет его».
— Вон оно что! — заметила купчиха.
Рассказчик- продолжал: - Я подошел, чтобы послушать, но мещанин сказал: «Молчите! К нам подходит башмачник с моста Св. Михаила. Тс!» Я торопился и потому пошел дальше.
— Однако все же очень странно, что не видно Го-дольфина! — повторила купчиха.
— Ни прекрасной Паолы, которая задирает нос перед нами.
Подошел еще купец.
— Лавка заперта! — Теперь я вижу сам, что меня не обманули.
— Что же тебе такое сказали?
Все с любопытством обернулись в сторону вновь прибывшего.
-- У меня есть двоюродный брат — солдат.
Говоривший был купец-ювелир, имевший лавку на мосту.
Вокруг него собралась куча слушателей.
— Он ландскнехт, потому что он немец, так же, как и я, и мой двоюродный брат.
Ювелир с беспокойством посмотрел на лавку.
— Да, по всей вероятности, это правда,— сказал он.
— Что вам сказал ваш двоюродный брат?
— Я только что встретил его, и он рассказал мне, что он с тремя товарищами получил приказание арестовать Ренэ.
— О-о! — раздалось со всех сторон.
— Так как мой брат-ландскнехт был навеселе, то я подумал, что он шутит, тем более что он говорил о герцоге Крильоне.
— Разве герцог тоже арестован?
— Нет, напротив, это он арестовал Ренэ.
— За что?
— Говорят, он убил купца на улице Урс.
— Это верно! — вскричал башмачник,— верно.
Толки долго бы еще продолжались, если бы их не
прервало одно обстоятельство, взволновавшее весь мост.
Паола, прятавшаяся за дверью в своей лавке, дрожа всем телом, прислушивалась к тому, что рассказывали об ее отце, как вдруг она услышала топот нескольких лошадей.
Купцы, столпившиеся на мосту, увидели носилки, по сторонам которых шагом ехали два всадника.
В это время не редкость было встретить человека в маске. Не только на масленницу, но во всякую пору года и дня дама или мужчина, желавшие сохранить инкогнито вследствие политической причины или отправляясь на любовное похождение, надевали бархатную маску.
Оба всадника, сопровождавшие носилки, были в масках. Они ехали на прекрасных лошадях. Их богатая одежда свидетельствовала о том, что они люди знатные.
Носилки же были совсем простые, самые обыкновенные, какие были у многих дам и мужчин в Париже.
Шествие это остановилось, к великому удивлению зевак, стоявших на мосту, перед лавкой Ренэ-флорен-тийца.
Толпа расступилась, а один из всадников слез с лошади и, не обращая внимания на то, что лавка заперта, постучал в дверь рукояткой своей шпаги. — Кто там? — раздался изнутри голос Паолы.
— Я... Амори... Отворите,— ответил всадник.
Зеваки увидели, как дверь приоткрыли, и всадник проскользнул в лавку.
— Прочь! бездельники! — прикрикнул другой человек в маске, все еще сидевший на лошади.— Какое вам дело до того, что здесь происходит?
Испуганные купцы отошли, но не спускали глаз с носилок. Немного погодя они увидели, как дверь лавки отворилась, и дворянин в маске вышел оттуда под руку с женщиной.
Женщина тоже была в маске, но все узнали ее: это была Паола.
Всадник помог ей сесть в носилки, затем вскочил в седло и поехал с левой стороны носилок, товарищ его ехал справа, и весь кортеж направился к мосту Менял, а оттуда поехал по правому берегу Сены.
Купцы, на минуту остолбеневшие, опять собрались в кучу.
— Вот птичка и улетела! — сказала хорошенькая купчиха.
— Этим должно было кончиться. Красивой девушке нужен красивый молодчик,— заметил эльзасец.
— Ренэ в тюрьме, стало быть все к лучшему.
Но удивление купцов на этом не закончилось.
Через десять минут после исчезновения носилок, в которых сидела Паола, показались другие носилки со стороны улицы Барильери, в них находилась королева Екатерина.
Королева-мать не хотела, чтобы ее узнали, и потому носилки у нее были самые простые. Купцы, присутствовавшие при похищении Паолы, не подозревали, что дама, вышедшая из носилок и постучавшая в дверь лавки, сама Екатерина Медичи, мать короля.
Королева постучала, но ответа не последовало. Она постучала еще сильнее. По-прежнему все было тихо.
Увидев кучку купцов, она подошла к ним.
— Извините, друзья мои,— обратилась она к ним,— кажется, это лавка парфюмера Ренэ?
— Да, сударыня.
— Его нет дома?
— Говорят, что он в тюрьме,— решилась сказать хорошенькая купчиха.
— А его дочь?
— Ах, сударыня, вы опоздали! — ответила купчиха.
— Отчего?
— Оттого что четверть часа назад два прекрасных господина увезли красавицу Паолу.
Екатерина подавила крик ужаса; она вспомнила о беспокойстве Ренэ, о том, что он рассказал ей, и суеверная итальянка спросила себя, не права ли флорентийская цыганка, и не обречен ли уже на смерть ее дорогой Ренэ.
Предсказание, по-видимому, должно было скоро сбыться.
IX
В то время, когда купцы рассказывали Екатерине Медичи подробности похищения Паолы, последняя ехала в носилках по другому берегу реки Сены.
Кортеж доехал до квартала Св. Павла и затем до ворот Св. Антония.
— Теперь шутка сыграна,— сказал всадник, ехавший по левую сторону носилок.— Вылезайте, дорогая Паола. Если даже и пойдут по следам носилок, все равно ничего не узнают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11