— А ваш друг?
— Я пришел по его поручению.
— А,— протянула Миетта.
— Как она чувствует себя здесь?
— О! Прекрасно. Посмотрите.
— Дело в том,— сказал Ноэ тихо на беарнском наречии, чтобы его не поняли,— что я боюсь, как бы она себя не выдала.
— Никогда,— возразила Миетта.— Ее нельзя узнать в этой одежде.
— Да, но она может выдать себя.
— Вы думаете?
— Боже мой! Если бы она узнала...
— Что? — с беспокойством спросила Миетта.
— О несчастии, случившемся сегодня ночью.
— Где?
— У нее в доме.
— Верно, муж ее взбесился,— сказала Миетта, еще не знавшая о происшествии, случившемся на улице Урс.
— Увы! Бедняга ничего не узнал.
— Каким образом?
— Потому что он умер. Его убили.
— Те, которые хотели похитить его жену?
— Именно.
— Боже мой! — воскликнула Миетта.— Быть может, было бы лучше предупредить ее.
— Ты права, дитя мое.
Но Ноэ и Миетта спохватились слишком поздно. Какой-то швейцарец уже ораторствовал в углу залы:
— Ах, господа, сегодня с самого утра на улице Урс стоит большая толпа народа.
— Однако,— сказал ландскнехт,— кажется, не сегодня справляют память стрельца, которого сожгли за то, что он оскорбил Мадонну, стоявшую в нише на углу улицы.
— Конечно, нет,— вмешался мещанин, протиснувшийся сквозь толпу солдат.
— Так отчего же там собралась толпа?
— Потому что там совершено преступление.
— Преступление?
— Положим, если вам угодно, пусть это будет преступление,— нахальным тоном сказал швейцарец,— а по-моему, это только небольшой проступок.
— Да что же, наконец, случилось?
— Убили купца.
Услышав слова «улица Урс», молодой беарнец подошел к столу, где около швейцарца собралась толпа.
— Не велик грех — убить купца,— сказал ландскнехт.— Вот если бы это был ландскнехт...
— Дело в том, что там убили и ландскнехта.
— Неужели?
— И служанку.
— Ну?
— И старика еврея!
Маленький беарнец задрожал и побледнел как смерть.
— А! Так вот почему,— сказал третий солдат,— Мирон, купеческий староста, приходил сегодня в Лувр!
— Кто знает, быть может, по той же причине герцог де Крильон только что арестовал парфюмера королевы, Ренэ-флорентийца.
Эти слова так поразили маленького беарнца, что он выронил из рук кружку с вином, подошел к стене и прислонился к ней, чтобы не упасть.
К счастью, все смотрели на швейцарца и никто не обратил внимания на племянника Маликана.
Ноэ и Миетта подошли к нему.
Друг принца Наваррского нагнулся к его уху и прошептал:
— Успокойтесь! Будьте осторожны! Дело идет о вашем муже! Злодей умер.
Сара Лорио побледнела как мертвец, однако, употребив сверхъестественное усилие, поборола свое волнение и начала внимательно слушать.
Швейцарец продолжал:
— Самое странное то, что этот купец, о котором ходили слухи, что он богат, и который был убит с целью грабежа, сумел так хорошо припрятать свои сокровища, что убийца, искавший их повсюду, ничего не нашел.
Сара вспомнила о погребах и подумала, что убийца, конечно, не догадался нажать пружину, открывавшую дверь в стене, за которой скрывались сокровища.
— Значит, купец-то был богат?
— Очень богат. Он был ювелиром.
— Ювелир Лорио? — спросил один из слушателей.
— Да, я вспомнил, его действительно так звали. Сара, бледная и дрожащая, продолжала прислушиваться.
Миетта взяла ее под руку.
— Пойдемте наверх, братец,— сказала она.
Сара, крайне взволнованная, пошла вслед за Миеттой на верхний этаж. Туда же направился и Ноэ.
Покойный Самуил Лорио, судя по тому, что о нем рассказала прекрасная ювелирша принцу Наваррскому, был большой негодяй и не имел никакого права на то, чтобы жена сожалела о его смерти.
Однако известие о его смерти было так неожиданно для Сары и так поразило ее, что она лишилась чувств, как только вошла в комнату Миетты.
Внизу, в кабачке, Маликан прислуживал посетителям, которые обступили швейцарца, рассказывавшего о преступлении, совершенном на улице Урс.
Ноэ и хорошенькая беарнка хлопотали около юве-лирши, брызгали ей в. лицо водой, терли виски уксусом и наконец привели ее в чувство.
— Завтра вас навестит Генрих,— сказал ей тогда Ноэ,— и расскажет вам, как все случилось. Не бойтесь ничего. Ренэ, убивший вашего мужа и намеревавшийся похитить вас, арестован и по приказу короля посажен в тюрьму.
Миетта и Ноэ провели около часа с Сарой и наконец уговорили ее лечь в постель.
, Вопреки строжайшим запретам принца Ноэ нежно поглядывал на красивую беарнку, продолжая разговаривать с Сарой, и уже не раз заставлял ее краснеть. Раздался сигнал тушить огни.
«Ах, черт возьми! Я так увлекся прелестными глазками Миетты, что забыл совсем о Паоле. А Паола ждет меня. К тому же я не прочь узнать, что случилось у флорентийца».
Ноэ взял руку Сары, поцеловал ее и сошел вниз. Миетта последовала за ним.
— Прощайте, господин Ноэ,— обратилась она к нему.
— Как это — прощайте?
— До свидания, хотела я сказать.
Швейцарцы и ландскнехты, услыхав сигнал к тушению огня, вышли из кабачка, и Маликан остался один.
— А что наш узник? — спросил Ноэ.
— Он все еще в погребе.
— Ел он что-нибудь?
— Нет. Он плачет. Он сказал мне, что хочет умереть с голоду.
«Гм,— подумал Ноэ,— с него станется. Ей-Богу, мне пришла в голову чудесная мысль».
— Маликан!
— Что прикажете, сударь?
— Зажги фонарь.
— Прикажете пойти с вами?
— Не надо. Надеюсь, что чудак не разорвет меня.
— Однако на него находят припадки ярости.
— Ба! — произнес Ноэ.— Если он будет злиться, то я сверну ему шею.
Маликан поднял подъемную дверь, бывшую в кабачке, Ноэ спустился вниз и начал пробираться по извилистому проходу, находившемуся под кабачком, где в строгом порядке, по годам, были расставлены вина беарнца.
В самом дальнем отделении погреба, запертом дубовой дверью с тремя засовами, сидел узник, о котором говорил Ноэ.
Товарищ принца Наваррского отпер дверь и вошел.
Какое-то подобие человека, спавшее на охапке соломы, быстро вскочило, услыхав шум отворившейся двери.
У него оставались свободными только руки, ноги же его были так крепко связаны веревками, что ему невозможно было не только ходить, но и даже стоять.
Человек этот, на лицо которого упал свет от фонаря, бывшего в руке Ноэ, был не кто иной, как Го-дольфин.
Годольфин, хрупкое, болезненное существо, истощенный сомнамбула, здоровье которого окончательно пошатнулось вследствие магнетических опытов, которым подвергал его Ренэ, накануне ночью был похищен Генрихом Наваррским и Ноэ и с завязанными глазами приведен к Маликану, ставшему его тюремщиком.
Годольфин был в полном отчаянии, и лицо его было заплакано. Он взглянул на Ноэ и закричал от злости:
— А! Чего вам еще от меня надо? Что я вам такое сделал, что вы держите меня взаперти?
Ноэ затворил за собой дверь погреба, поставил фонарь на землю, сел на солому, служившую Годольфину постелью, и сказал:
— Я пришел поговорить с вами, дорогой Годольфин, и утешить вас.
— Вы хотите выпустить меня?
Ноэ улыбнулся.
— О! Пока еще нет,— сказал он,— но что будет позже, мы увидим.
Годольфин взглянул на него с ненавистью. Он видел в Ноэ не только своего тюремщика, но и соперника, потому что он узнал в нем того самого дворянина, который под предлогом купить духов зашел в лавку парфюмера и рассыпался в любезностях Паоле.
Годольфин ломал себе долго голову, придумывая, что могло побудить похитить его, и наконец пришел к заключению, что дворянин, влюбленный в Паолу, захотел отделаться от него.
— Чего же вы от меня хотите в таком случае,— спросил он,— если вы не желаете освободить меня?
— Я хочу побеседовать с вами.
— Я вас не знаю.
— Зато я знаю вас. Вы раб, жертва Ренэ-флорентийца, и вы ненавидите его.
Годольфин вздрогнул.
— Кто вам сказал об этом?
— Это вас не касается. Я узнал, вот и все. Но так как вы любите его дочь...
— А! — вне себя от злости крикнул Годольфин.— Вам это сказала Паола.
— Паола ничего не скрывает от меня,— подтвердил самодовольно Ноэ.
Если бы Годольфин мог убить взглядом, то последний час Ноэ пробил бы в эту минуту.
— О! Я ненавижу вас,— прошептал он.— Я ненавижу вас!
— Потому что ревнуете.
— И если бы я мог выпустить вам внутренности, выпить вашу кровь,— продолжал сомнамбула, окончательно потеряв голову от бешенства,— то я сделал бы это.
Ноэ все еще улыбался.
— Дорогой мой Годольфин, потолкуем немного, быть может, мы до чего-нибудь и договоримся. Вы любите Паолу?
— О! Я готов умереть за нее.
— Ну, так будьте довольны тем, что вы сидите взаперти,— смеясь, сказал Ноэ,— она этим очень довольна.
Шутка Ноэ вывела Годольфина окончательно из себя. Сначала он вскрикнул от ярости, затем погрузился в мрачное молчание.
— Ах! Она счастлива, что я здесь? — прошептал он.
— Еще бы! Она освободилась от тюремщика. Неужели же вы могли думать, Годольфин, что молодая двадцатипятилетняя девушка может любить отца, который держит ее взаперти, и человека, шпионящего за ней по его поручению?
— Я люблю ее,— пробормотал несчастный юноша.
— Зато она ненавидит вас.
— О, Господи! — вырвалось у Годольфина, закрывшего себе глаза руками. Горесть его была так велика, что Ноэ стало жаль его.
— Послушайте,— сказал он мягко,— положим, вы любите Паолу. На что же вы надеетесь?
— Ни на что! — мрачно пробормотал Годольфин.
— Чего же вы в таком случае хотите?
— Только бы быть возле нее, больше я ничего не прошу. Видеть ее, слышать ее голос, даже когда она бранит меня. О! Это рай на земле!
— Годольфин, скажите откровенно, любите ли вы Ренэ?
— О! — вырвался у него крик отвращения.
— Вы любите его из благодарности, сыновней любовью?
Годольфин отрицательно покачал головой.
— Я ненавижу его,— сказал он.
— Правда?
— Клянусь спасением своей души!
— Вы хотите быть свободным не для того, чтобы быть с ним?
— Только для того, чтобы видеть Паолу.
— Хорошо.
— А Ренэ я ненавижу,— повторил Годольфин.
Голос молодого человека звучал так искренне, что Ноэ не мог усомниться в правдивости его слов.
— Так что, если бы Паола не жила с отцом...
— Я ушел бы от Ренэ и последовал бы за Паолой.
— А если бы кто другой поручил вам сторожить Паолу, подобно тому, как это поручил вам некогда Ренэ? Годольфин задрожал от радости.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил он.
— Я хочу сказать,— продолжал Ноэ,— что Паола очень недовольна тем, что отец держит ее точно в плену.
— И что же?
— И что она хочет освободиться от его тиранства. А так как те, кто принимает в ней участие, не могут постоянно оставаться с нею...
— Ах! — воскликнул Годольфин, окончательно позабыв, что он минуту назад ревновал.— Ах, сударь, если бы вы сделали это. Если бы...
Голос Годольфина дрожал, он смеялся и плакал в одно и то же время. Ноэ встал.
— Успокойтесь,— сказал он,— скушайте чего-нибудь. Я вернусь завтра, и, может быть, вы скоро увидите Паолу.
Годольфин заплакал, как ребенок.
— Я люблю ее! Я люблю ее! — бормотал он.
Ноэ встал, с состраданием посмотрел на это жалкое обездоленное создание, взял фонарь и вышел.
Когда он поднялся наверх, то застал в кабачке Миетту одну.
— Где твой отец, дитя мое?
— Он пошел посмотреть, как себя чувствует госпожа Лорио,— сказала Миетта.
— Поклонись ему от меня.
— Как! Вы уже уходите?
Голос Миетты слегка дрожал, что заставило Ноэ вздрогнуть.
— Уже поздно,— сказал он.— Прозвонил сигнал тушить огонь, дитя мое.
— Да, дверь заперта.
— И к тому же я не спал прошлую ночь.
— Я тоже не спала,— сказала беарнка тоном упрека.— Однако...
— Я приду завтра утром. Прощай, хорошенькая землячка.
Он обнял молодую девушку, поцеловал ее в щеку и ушел, оставив ее совершенно смущенной.
Он и сам почувствовал смущение, поцеловав хорошенькую племянницу Маликана.
«Честное слово! — размышлял он.— Кажется, мое сердце подвергается серьезной опасности в доме Маликана. Эта хорошенькая девушка в красном платочке на черных волосах, с плутовскими глазами, в конце концов вскружит мне голову. Гм, а принщ находит, что нечестно соблазнять племянницу человека, готового пожертвовать за нас жизнью. Пойдем к Паоле. Когда я с Паолой, меня по крайней мере не мучают угрызения совести».
Ноэ пошел по берегу реки быстрыми шагами, стараясь думать о Паоле, а на самом деле дум[ал только о Миетте.
«Положим,— размышлял он, идя через мост Менял,— Маликан человек хороший и преданный, но предан-то он не мне, а Генриху. И Сара любит не меня, и не я...»
Ноэ вдруг прервал свой монолог.
— Фу ты! Какие скверные мысли лезут в голову. Скорее бросимся к ногам прекрасной Паолы.
Молодой человек прибавил шагу и дошел до моста Св. Михаила.
«Ренэ в тюрьме,— рассуждал он,— Годольфин в погребе, следовательно, Паола одна. Я не вижу необходимости пробираться под мостом и затем лезть по веревке, если преспокойно могу войти через дверь».
Ночь была темная. Мирные обыватели моста, по большей части купцы, давно уже спали.
Мост был пуст.
Ноэ подошел к лавке Ренэ-флорентийца и тихонько постучал.
VI
На первые два удара не последовало ответа, после третьего тонкий голосок, который молодой человек узнал сразу, спросил:
— Кто там?
— Я, Паола,— ответил Ноэ.
— Вы? — спросила молодая девушка.— Вьн?
— Да, отворите, не бойтесь.
Паола приоткрыла дверь лавки и спросила, дрожа:
— Вы одни?
— Совершенно один,— ответил Ноэ.
Он проскользнул в лавку и сжал молодую девушку в объятиях. Паола поспешно захлопнула дверь и, когда они очутились в темноте, так как она уже давно потушила огонь, спросила его:
— Как вы решились постучать?
— Я знал, что вы одна.
— О, Господи! — воскликнула Паола. Она увела Ноэ в свою комнату, тщательно заперла
все двери и сказала:
— Знаете вы, что случилось?
— Я только что пришел из Лувра.
— Как... из Лувра?
— Я знаю, что Годольфин в прошлую ночь не вернулся, и ваш отец напрасно прождал его всю ночь.
— Ах! — воскликнула Паола.— Отец в отчаянии и сердится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11