Придется потерпеть.
– Почему, по-вашему, столь сильная личность, как Гедда Габлер, не может найти в себе такого мужества, как безвольная, нерешительная Tea Эльвстед? – спросил Дентон, когда официант наливал «Шато д'Икем» 1929 года в его бокал.
Валентина против воли заинтересовалась.
– Не знаю. Именно это и делает пьесу такой притягательно-загадочной.
Они обсудили тонкости противоречивого характера героини, поговорили о тяжелом положении Англии, вынужденной обороняться от становившегося все более агрессивным Гитлера, поспорили о справедливости изоляционистских заявлений, сделанных Джозефом Кеннеди и Чарлзом Линдбергом, дружно превозносили «Илиаду» Гомера и согласились, что «Улисс» Джеймса Джойса совершенно нечитабелен.
Вечер подошел к концу, и Валентина с удивлением обнаружила, что прекрасно провела время. Дентон не пытался делать нескромных предложений, был весьма тактичен и даже не поцеловал на прощание.
Пока позолоченный лифт отеля уносил ее наверх, Валентина решила, что Дентон Брук Тейлор куда более интересный собеседник, чем считает Лейла. Кроме того, по-видимому, стоит сообщить подруге, что Дентону известно о ее похождениях.
Лейла позвонила на следующее утро, еще до того, как горничная принесла завтрак.
– Ну как все прошло? Что он хотел?
– Сама не понимаю, – весело отозвалась Валентина. – Обсуждали Гедду Габлер, Гитлера, древнегреческую литературу, а потом он отвез меня в отель и пожелал доброй ночи.
– Ни пожатия руки, ни поцелуя? – лукаво, без малейшего намека на ревность поинтересовалась Лейла.
– Ничего, но зато он прекрасно знает, где ты была прошлой ночью. Остерегайся!
– О Господи! – с чувством воскликнула Лейла. – Я так и знала, что долго это продолжаться не может! Ну ничего, по крайней мере не нужно больше притворяться умной и образованной. Дьявол с ними, с Гитлером и античной литературой! Увидимся на репетиции.
– Явишься с «виноградными листьями в волосах»? – засмеялась Валентина, цитируя пьесу.
– Нет, черт возьми, с карманной фляжкой в сумочке!
До премьеры оставалась всего неделя. Репетиции перенесли в театр, и Валентина существовала исключительно на психической энергии. Она почти не притронулась к завтраку, только, поспешно одевшись, выпила несколько чашек черного кофе. У подноса лежала сложенная «Нью-Йорк таймс», и она лихорадочно развернула газету, желая посмотреть, по-прежнему ли бродвейский критик Брукс Аткинсон предрекает провал спектаклю и конец ее сценической карьере.
Но сегодня, вопреки обыкновению, о ней не упоминалось в заголовках. Вместо этого ей в глаза бросилось имя Видала.
«Евгения Гранде» Ракоши – самый смелый, новаторский фильм Голливуда…»
Критики взахлеб хвалили картину. Валентина пыталась оторвать глаза от фотографии Видала. Мрачно сдвинутые брови, жесткая линия рта, холодные глаза.
Она через силу прочитала рецензию.
«Евгения Гранде» поражает глубиной и богатством оттенков, так редко встречающихся на экране. Саттон Хайд в роли скряги Гранде поистине великолепен, а новая находка Ракоши Элен Крецман обогатила свой персонаж новыми красками и тонким эротическим подтекстом».
Валентина не смогла продолжать. Ее словно магнитом тянуло к фотографии. Значит, он отыскал новую протеже. Стали ли они любовниками? Счастливы ли?
– Мама, Руби сейчас поведет меня в зоопарк, – радостно сообщил Александр, вбегая в комнату.
Он обращался к няне исключительно по имени. Восьмилетний английский мальчик, которого он встретил в «Савое», объяснил ему, что только у малышей бывают няни. Но Александр ощущал себя взрослым. Руби сидела с ним, потому что мама с утра до вечера была занята в театре, однако Александр не считал ее няней. Просто подругой, которая ему нравится, присматривает за ним и водит в разные интересные места.
Валентина поймала сына и крепко прижала к себе.
– Какой ты счастливый! Увидишь слонов и тигров, пока я снова и снова буду повторять, что Эйлерт Лёвборг вернется с виноградными листьями в волосах!
– Но почему мистеру Кеннауэю так важно, чтобы ты правильно сказала эти слова, мама?
– Потому что на самом деле они означают гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. И публике нужно понять это по тому, как я их произнесу. Они должны знать, что я чувствую, но не могу высказать вслух. Что творится у меня в сердце и голове.
Александр кивнул. Он не совсем понял, что имела в виду мать, но твердо решил когда-нибудь обязательно в этом разобраться. Мальчик лнэбил смотреть, как репетируют мать и Лейла. Любил слушать мистера Кеннауэя и удивлялся, как тому удалось изменить все, просто попросив людей двигаться и говорить по-другому. Он хотел бы провести день в театре, но не устоял перед искушением увидеть слонов и тигров. Зато завтра он за все себя вознаградит. Убедит Руби отменить их ежедневную прогулку в Центральном парке и весь день просидит в театре.
Валентина поцеловала сына.
– Желаю хорошо провести время, дорогой. Я должна идти. Передай привет медведям.
– Глупенькая! – хихикнул Александр. – Они не поймут.
В вестибюле «Плазы», как всегда, толпились репортеры и фотографы. Валентина улыбнулась, поздоровалась, не ответила ни на один вопрос и быстро юркнула в машину.
– По-моему, они разбили лагерь на тротуаре и ночуют прямо здесь, – заметил водитель Тед, включая зажигание и осторожно отводя лимузин от обочины.
– После премьеры станет еще хуже, – сухо согласилась она, надеясь, что Руби и Александру удастся избежать давки и уйти, как обычно, через боковую дверь.
Тед широко улыбнулся. Премьера должна иметь успех, а шумиха, которая непременно будет ее сопровождать, ужасно ему нравилась. Уже сейчас пресса обращалась с ним так, будто не Валентина, а он был знаменитостью. Задавали вопросы, предлагали деньги. Правда, он никогда не взял ни цента. Для него было огромной честью работать на Валентину.
Весело насвистывая, он остановил машину у театра.
– Привет! – поздоровался Стен, дружески целуя ее в щеку. – Похоже, все заголовки сегодня кричат о Ракоши. Только он смог создать кассовый фильм из такого некоммерческого сюжета, как роман Бальзака!
– Видал мог бы сотворить шедевр даже из телефонного справочника, – отозвалась Валентина, садясь рядом и оценивающе оглядывая сцену.
Все знали о ее тесной творческой дружбе с Видалом. Теперь ей придется преодолеть одно из главных препятствий. Нужно научиться произносить его имя с необходимой долей небрежности, говорить о нем так же спокойно, как о Теодоре Гамбетте или Уолли Баррене.
Оба повернули головы на звук уверенных твердых шагов.
– Доброе утро, – поздоровался Дентон Брук Тейлор. – Что у нас сегодня? Прогон всех четырех актов?
– Да, когда придет Лейла, – кивнул Стен.
– Она уже здесь, – учтиво улыбнулся Дентон. – Это я виноват в ее опоздании. Нужно было кое-что обсудить.
Валентина отвела глаза и снова принялась изучать сцену в полной уверенности, что речь шла об отношениях Лейлы с Рори О'Коннором.
Дентон поднялся на сцену, внимательно присматриваясь к декорациям.
– Скоро он вздумает сам ставить спектакль, – шепнул Стен, подозрительно сузив глаза при виде Дентона, щупавшего тяжелую бархатную скатерть на овальном столе.
– И возможно, это неплохо ему удастся.
Стен поднял брови. Ему казалось, что Валентина осталась равнодушной к ледяному обаянию Брук Тейлора. Лейла выглядела такой же веселой, как всегда.
– Простите за опоздание, Стен. Что сегодня? Прогон? Через пять минут буду готова.
Во время переодевания она, философски пожав плечами, объявила:
– Все кончено. Дентон не слишком огорчился. Просто сказал, что если я люблю кого-то другого, нам лучше не встречаться. – И застегивая пуговицы на рукавах темного платья для визитов, добавила: – Он повел себя совсем не так, как я предполагала. Ни злобы, ни мстительности, ни бешеной ярости. Сказал, что я могу оставить себе все подарки и пользоваться «роллс-ройсом», пока спектакль не будет снят с репертуара.
Валентина облегченно вздохнула. Она не ожидала, что реакция обманутого любовника будет столь великодушной.
– И что теперь? Свадебные колокола?
– Наверное. Я никогда не считала себя великой кинозвездой. И никогда не стану прославленной актрисой. Но Рори будет знаменитым художником. И если я выйду за него, смогу жить в лучах его славы. Пойдем. Пора.
Валентина расправила тяжелый шелк утреннего платья, заранее благодарная за чудо, которое произойдет, стоит ей только ступить на сцену. Боль от потери Паулоса временно вытеснит мука, в которую превратилась жизнь Гедды. Лицо Видала не будет стоять перед глазами, и вместо него ее начнет терзать видение Эйлерта Лёвборга.
Она услышала реплику партнера и шагнула вперед, мгновенно перевоплотившись в Гедду Габлер. Глаза стали холодными, спокойными и ясными. Она женщина, ставшая женой человека, который был ей физически отвратителен. Женщина чувственная и страстная, которой недостает мужества отбросить светские условности и свободно отдаться эмоциям. Женщина, чья жгучая ревность заставит ее уничтожить Эйлерта Лёвборга. Женщина, так запутавшаяся в собственных поступках, что они толкнули ее на самоубийство.
– Доброе утро, дорогая фрекен Тесман, – произнесла она первую реплику. – Какой ранний визит! Это так мило с вашей стороны!
Стен, неудобно скрючившись, сидел перед сценой не шевелясь и не произнося ни слова. Первый акт перешел во второй, затем в третий и четвертый. Увидев искренние слезы на голубых глазах Лейлы при известии о самоубийстве Эйлерта Лёвборга, никто не скажет, будто Лейла Крейн не настоящая актриса; и ни один из тех, кто станет свидетелем игры Валентины в роли Гедды Габлер, никогда ее не забудет.
За сценой прогремел выстрел из бутафорского пистолета, и муж Гедды взвизгнул:
– Она застрелилась! Выстрелила прямо в висок!
Знаменитый английский актер, игравший асессора Брака, человека, своими интригами подтолкнувшего Гедду на роковой поступок, в полуобмороке рухнул в кресло, восклицая:
– Но Боже милосердный! Ведь так не делают!
Эта реплика была последней. В зале воцарилась напряженная тишина. Наконец Стен встал и выпрямился. Шесть недель назад он серьезно подумывал отказаться ставить спектакль. Теперь он знал, что эта постановка будет вершиной его творчества.
– Леди и джентльмены, – торжественно сказал он. – Поздравляю вас! А теперь вернемся к работе. Еще раз начало второго акта, пожалуйста. Гедда и асессор Брак.
Валентина не молилась с того дня, как покинула монастырь. В вечер премьеры, одна, в своей заставленной цветами уборной, она стиснула руки и прошептала:
– О Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы я понравилась публике! Ради Паулоса и Александра. – И помедлив, чуть слышно добавила: – И ради Видала.
Она попросила, чтобы ее оставили одну, и отказалась даже от общества Лейлы. Сегодня ей предстоит очень серьезный экзамен по профессиональному мастерству. Театр был переполнен. Все критики города собрались в партере, ожидая увидеть неглубокую, поверхностную игру.
Несколько мучительных мгновений она серьезно сомневалась в своих способностях. Стен Кеннауэй был блестящим режиссером, но не Видалом. В прошлом именно Видал смог добиться от Валентины игры, сделавшей ее знаменитой, заставить выложиться до конца. Теперь же она пытается сделать нечто совершенно новое для нее. Но из-за ее имени и .славы пррвал не останется незамеченным. Об этом узнает весь мир.
Прозвенел звонок, возвещая начало первого акта. Валентина спокойно поднялась. Она может положиться только на собственные силы. Паулос мертв, а Видал навсегда потерян. Ни одного из тех, кого она любила, не будет в зале. Никто, кроме Александра, не окажет ей свою молчаливую поддержку.
В дверь постучали. Пора. Женщина вызывающе вздернула подбородок. Она Валентина. Она может стать кем захочет, а сегодня должна превратиться в Гедду Габлер, дочь генерала Габлера.
Валентина вышла из комнаты с высоко поднятой головой и несколькими секундами позже услышала свой голос, ясный и четкий:
– Доброе утро, дорогая фрекен Тесман. Какой ранний визит! Это так мило с вашей стороны!
Неуемная ревность, горечь, терзания, заживо пожиравшие Гедду, снедали в этот миг актрису.
Стен Кеннауэй заметил, что вся армия враждебно настроенных критиков замерла в изумлении. Сначала они переглядывались, поднимали брови. Но вскоре внимание и зрителей, и критиков, и репортеров было приковано к Валентине. Ее героиня пылала подавляемой сексуальностью. Никто не мог отвести от нее взгляда, словно она превратилась в огромный магнит, притягивающий к себе всех присутствующих. Такой мощной, сильной, тонкой игры не видел даже Стен, и временами он поражался глубинам, внезапно открывшимся в этой женщине.
Когда за сценой прогремел выстрел и Тесман в ужасе взвизгнул, а асессор Брак свалился в кресло и пробормотал заключительные реплики, повисло молчание, показавшееся актерам вечностью. И вдруг зал взорвался аплодисментами, быстро превратившимися в оглушительную овацию. Зрители встали, приветствуя исполнителей, которые кланялись, взявшись за руки. Критики мчались к дверям, чтобы поскорее засесть за машинки. Публика бросала на сцену цветы.
Занавес опустился, поднялся и снова опустился. Аплодисменты становились все громче, и когда почти через полчаса актерам удалось уйти за кулисы, у них в ушах все еще гремели восторженные крики.
– Удалось! Клянусь Богом, мы добились своего! – повторял Стен, обнимая Валентину.
Все целовались. Лейла плакала. В потолок летели пробки от шампанского. Люди пытались всеми способами пробиться за кулисы. Уже через мгновение в уборной Валентины толпились обожатели.
– Руби сейчас приведет Александра! – с тревогой выдохнула она. – Их просто раздавят! Ты не можешь выгнать всех отсюда, Стен? Хотя бы на минуту?
Казалось, прошло несколько часов, прежде чем комната наконец опустела. Она посмотрелась в зеркало. Уже не Гедда Габлер, а Валентина.
Ей ни к чему было ждать утренних выпусков газет, чтобы понять:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55