Глаза Паулоса потемнели.
– Остается только Америка, Валентина.
– Нет!
Америка была прошлым, и Валентина не желала, чтобы старые призраки тревожили вновь обретенное счастье. Но Паулос нежно сжал ее руку.
– Если положение в Европе ухудшится, у нас просто не будет другого выхода. Вам с Александром придется уехать в Америку, пока это еще возможно.
Александр подбежал к ним и бросил на колени матери крохотного сопротивляющегося краба.
– Смотри, мама, какой красивый!
Но на этот раз Валентина, не обращая внимания на сына, что бывало крайне редко, напряженно уставилась на мужа.
– Только я и Александр? – потрясенно спросила она. Паулос осторожно взял полузадушенного краба.
– Александр, немедленно брось его в воду! Крабы не любят сушу.
Александр, расставив крепкие ноги, недоуменно смотрел на родителей. Он принес им нечто необыкновенное, а они даже не желают полюбоваться его находкой!
Подбородок мальчика подозрительно задрожал, однако он без единого слова поднял краба и направился к морю, гордо расправив плечи. В эту минуту он, как никогда, напоминал уменьшенную копию Видала.
– Если итальянцы вторгнутся в Грецию, я должен сражаться, Валентина. Греция – моя родина. И я не намереваюсь прикрываться своей профессией и бежать в Америку.
Глаза Валентины сверкнули.
– А я твоя жена, Паулос. Мое место рядом с тобой!
– Только не на войне, – твердо ответил он. – Жена обязана слушаться мужа.
Отчаяние охватило Валентину.
– Я не хочу покидать Крит, Паулос. Я была счастлива здесь.
– Я тоже, любимая.
Он легко коснулся ее губ и нежно, сжав подбородок, повернул Валентину лицом к себе.
– Мы действительно очень счастливые люди, Валентина, – прошептал он, и поцелуй из нежного стал страстным и требовательным. – По-моему, – внезапно охрипшим голосом пробормотал он, наконец подняв голову, – Александру пора спать.
Они улыбнулись друг другу улыбкой людей, не нуждающихся в лишних словах.
– Я люблю тебя, – сказал он, вставая. – Люблю всем сердцем, телом и душой.
Она обняла его за талию, удовлетворенно положила голову ему на плечо, позвала сына, и семья вернулась на виллу. Позже она уложит сына и станет любить мужа, мужа, который так много дал ей, и они не оторвутся друг от друга, пока страсть не станет невыносимой.
Этим вечером они ужинали в маленьком увитом виноградными лозами дворике. Когда горничная убрала со стола и пожелала им доброй ночи, Паулос посмотрел на темное спокойное море.
– Я, пожалуй, возьму каик и отправлюсь порыбачить на час-другой. Свежая рыба к завтраку не помешает.
Валентина повертела в руках стакан с мандариновым соком.
– Я дождусь тебя.
Глаза их встретились. Она посидит во дворике до его возвращения, а потом они вновь займутся любовью.
Шторм налетел внезапно и ниоткуда. Минуту назад морская гладь была невозмутимой, а в следующее мгновение вскипела белой пеной. Не уходя из дворика, не обращая внимания на бешеные порывы ветра, Валентина с растущей тревогой ожидала появления Паулоса. Молнии рассекали небо, и она забежала в дом за жакетом и помчалась в сад, а оттуда на берег. Крохотный причал, где обычно Паулос привязывал суденышко, был пуст. Огромные волны с грохотом бились о песок. Струи дождя хлестали по лицу, ветер бешено рвал волосы, и Валентина вернулась на виллу, чтобы попытаться вызвать по телефону портового инспектора из Чантии.
На ломаном греческом она молила его что-нибудь сделать. Но портовый инспектор, извинившись, объяснил, что шторм слишком силен, и ни одно судно не может выйти из гавани.
Валентина поплотнее закуталась в жакет и, спотыкаясь, выбралась на берег. Напрягая зрение, женщина всматривалась в непроницаемый мрак. Время от времени она видела на волнах крохотную точку, несущуюся к берегу, но каждый раз это оказывалось оптическим обманом. Валентина побежала вдоль берега, выкрикивая имя мужа, но рев бури заглушал голос.
– Он должен вернуться! Должен! Господи, прошу, верни его! – всхлипывала она, но огненный зигзаг снова разорвал небо, и в ослепительной вспышке вновь мелькнула водяная стена, с неутомимой яростью надвигавшаяся на сушу.
Жакет и платье насквозь промокли, но Валентина добралась до нависшего козырька скалы, образующей один рукав залива. Что, если он успел найти здесь убежище или ранен и не может добраться до виллы? Жив, но не в силах идти?
– О Паулос! Паулос! Пожалуйста, не умирай! Не оставляй меня! – кричала она, и добравшись до выступа и не найдя там ничего, кроме клочков пены, упала на колени и отчаянно зарыдала: – Я люблю тебя, Паулос! Люблю!
Его тело нашли на следующее утро. Волны вынесли его в пещеру, всего в двух милях от виллы. От каика осталось несколько обломков. По желанию матери Паулоса похоронили в Афинах. Яхта Хайретисов вошла в гавань Чантии, чтобы отвезти домой скорбный груз.
Валентина, убитая горем, сидела у гроба, сжимая маленькую ладошку Александра. Она закрыла виллу и не собиралась туда возвращаться. Без Паулоса вилла перестала быть домом.
Под черной вуалью ее лицо казалось мертвенно-белым. Слишком поздно она поняла, как сильно любила мужа.
– Тише, дорогой, – прошептала она сыну, когда тот снова заплакал. – Все хорошо. Все будет хорошо.
– Плохо, – возразил Александр с неоспоримой логикой. – Папы нет. Хочу папу.
Однажды она начала жизнь сначала, теперь пришел час сделать это сызнова. На сей раз опорой и утешением ей будет служить лишь четырехлетний сын.
– Все будет хорошо, – жестко повторила она. – Папа так говорил. Он хотел, чтобы мы были сильными.
И поспешно отвернулась, чтобы Александр не заметил слез, струившихся по щекам.
Глава 20
Мать Паулоса молила ее остаться в Афинах.
– Не могу, мама. Последнее, о чем просил меня Паулос, – увезти Александра в безопасное место. В Америку.
Эванджелина Хайретис, тяжело вздохнув, кивнула. Европа теперь неподходящее место, чтобы спокойно растить детей. Она потеряла сына и теперь теряет внука.
– Паулос был прав, – сказала она, глядя на темные занавеси, не пропускавшие солнечного света. – Ты должна исполнить волю Паулоса.
Валентина поцеловала ее в щеку.
– Мы будем писать вам, мама, и вернемся, как только закончится война.
Эванджелина снова кивнула и погладила невестку по руке. Потом будет слишком поздно. Мария вышла замуж за сына их друзей. Аристея помолвлена с молодым банкиром из хорошей семьи. Сама Эванджелина прожила достаточно долго, и смерть соединит ее с теми, кого она любила больше всего, – с мужем и сыном.
«Странно, – подумала она, – что сын Паулоса так и не затронул моего сердца по-настоящему». Такой красивый мальчуган! Живой и крепкий. Однако она не испытывала к нему той бешеной, неукротимой любви, как к своим детям и маленькой внучке – дочери Марии.
Эванджелина положила руку на голову Валентины.
– Ты подарила моему сыну много счастья, дитя мое. Поезжай. Благословляю тебя.
Валентина отправилась сначала в Лиссабон, а оттуда – в Лондон. Март тридцать девятого выдался ветреным и холодным, газеты сообщали тревожные новости: Гитлер аннексировал Богемию и Моравию и объявил их германским протекторатом.
Паулос был прав в своем стремлении поскорее покинуть Европу. Теперешний Лондон совсем не походил на тот, где она была так счастлива в свой медовый месяц.
Пока черное такси везло их с Александром по узким улочкам, Валентина заметила, что все четыре фильма с ее участием одновременно показывают в Вест-Энде. Ее лицо смотрело с десятков афиш – Валентина в роли Маргариты Анжуйской, королевы-воительницы, в «Женщине в алом», в «Гефсиманских вратах» и «Наследнице Елене».
И везде имя Видала было написано чуть ниже, огромными черными буквами.
Александр изумленно глазел на огромные щиты, не понимая, почему изображенные на них леди так похожи на его мать. Валентина отвела глаза – слишком много мучительных воспоминаний пробуждали эти афиши. Воспоминаний, к которым она еще не была готова. Ей необходимо время, чтобы немного опомниться и спокойно все обдумать.
И она обрела недолгий покой в номере отеля «Савой».
Большие окна смотрели на гонимые ветром воды Темзы. К реке выходили сады, где Александр мог бегать и играть. Никто не знал о ее приезде. Ни одного назойливого репортера. Ни орды фотографов. Она могла без помех каждый день брать Александра на прогулку.
За три дня до того как она должна была ехать в Саутгемптон, чтобы подняться на борт «Куин Мэри», телефон в ее номере зазвонил. Валентина рассеянно ответила, предположив, что это скорее всего звонят из администрации отеля. Но при звуке мужского голоса с сильным акцентом, спросившего Валентину, ноги ее внезапно подкосились, и она рухнула на стул.
– Добро пожаловать в Лондон! – жизнерадостно приветствовал ее незнакомец. – Вам удалось сохранить свой приезд в тайне. Поздравляю.
Это оказался не Видал. Акцент Видала никогда ие был таким заметным. Однако на короткое, головокружительное мгновение…
– Кто говорит? – спросила Валентина, немного придя в себя и отдышавшись.
– Александр Корда. Я только сегодня случайно узнал, что вы в Лондоне, и то лишь потому, что обедал в «Савое». Я все еще здесь. Вы не согласитесь поужинать со мной?
– Нет. Спасибо за приглашение, но…
– Я понимаю, – тактично ответил Корда. – Я знаю, что вы недавно овдовели. Примите мои искренние соболезнования. И все-таки мы поужинаем. Поговорим о ваших картинах, планах на будущее. Приятно проведем время.
Прошло два месяца со дня смерти Паулоса. Два месяца после разлуки с Эванджелиной. С тех пор Валентина разговаривала лишь с горничными, официантами, посыльными и четырехлетним мальчиком.
– Мы встретимся пораньше, – предложил Александр Корда. – Жду вас в американском баре в семь.
Корда был известнейшим режиссером. Вечер в его обществе обещает быть интересным. Когда-нибудь все равно придется нарушить свое добровольное затворничество.
– Спасибо, мистер Корда, буду очень рада.
Она позвонила горничной и попросила посидеть с Александром на случай, если тот проснется и испугается, не найдя ее рядом. Корда был венгром, и Валентина против воли начала гадать, есть ли какое-нибудь сходство между ним и Видалом. С тех пор, как она похоронила Паулоса, на губах Валентины впервые появилось нечто вроде улыбки. На свете просто нет другого такого, как Видал. Он один-единственный.
Валентина посмотрела на большую двуспальную кровать, где мирно спал мальчик. Нет, все-таки есть еще один. Его сын.
Она нахмурилась. Когда они вернутся в Америку, нужно держаться подальше от Голливуда. Один взгляд на Александра, и Видал немедленно поймет, кто отец ребенка.
Александр Корда даже отдаленно не напоминал Видала: седые волосы, приземистая фигура, очки с толстыми стеклами в роговой оправе.
– Я счастлив видеть вас! – воскликнул он, поднося ее руку к губам и целуя с искренним почтением. – Вы волшебница, принесшая на экран неповторимое очарование.
– Но я больше четырех лет не снимаюсь, мистер Корда.
– Пожалуйста, зовите меня Алексом, – поправил тот, мгновенно поняв, почему его земляк и друг Видал Ракоши так стремился снимать именно эту женщину, забыв об остальных звездах.
Ее красота была необычной, трагической, неодолимо притягательной. Алекс отметил простоту черного платья для коктейлей и вспомнил, что Валентина овдовела всего два месяца назад. Платье было приталенным, с длинными рукавами и высоким воротником. Никаких драгоценностей, кроме обручального кольца. Однако пока они шли от бара в роскошный, освещенный хрустальными люстрами ресторан «Ривер», головы всех присутствующих поворачивались в их сторону, и за ними шлейфом стелился восхищенно-любопытный шепоток.
– Боюсь, пригласив вас на ужин, я невольно нарушил ваше уединение, – заметил Алекс, когда метрдотель, почтительно кланяясь, усадил их за лучший столик. – Завтра новость о том, что вы в Лондоне, появится во всех газетах.
Валентина улыбнулась, и в крови у Алекса вспыхнул огонь. Да, в ней сокрыто нечто гораздо более ценное, чем просто красота – неподдельное тепло и способность к сопереживанию, глубина чувств, и Корда интуитивно понял, что перед ним женщина, которая может слушать так же хорошо, как и говорить. Давать так же щедро, как и брать. Женщина, которую окружающие интересуют куда больше ее самой.
– Это не важно, – отмахнулась Валентина, когда официант протянул им переплетенное в кожу меню. – Все равно кто-нибудь рано или поздно обязательно обнаружил бы, что я здесь.
– И вы останетесь в Лондоне?
– Нет. Через три дня я уезжаю в Америку.
Алекс отложил меню и наклонился вперед, сцепив руки на столе.
– Нет, нет и нет! – воскликнул он с настойчивостью, мгновенно напомнившей ей о Видале. – Именно об этом я и хотел с вами побеседовать. Я готовлюсь снять фильм. Самый дорогой и смелый за всю мою карьеру. «Багдадский вор». К сожалению, в нем нет главной женской роли, но я хочу сейчас поговорить о картине, которую мы могли бы сделать вместе!
Валентина покачала головой. Алекс недоуменно нахмурился.
– Надеюсь, вы не решили навсегда уйти из кино?
– Нет. Теперь, когда Паулос умер, я хочу работать. Должна работать, иначе слишком много времени остается для мыслей и воспоминаний.
Алекс понимающе кивнул.
– Тогда вы просто обязаны работать здесь, в Лондоне.
– Нет. Скоро начнется война, Алекс. Я не могу оставаться в Англии.
– Однако фильмы все равно будут снимать, – яростно убеждал ее Алекс. – Фильмы, которые должны поднять патриотический дух страны, убедить народ в неизбежности победы.
Валентина снова покачала головой.
– Мне очень жаль, Алекс. Я бы очень хотела работать с вами, но нужно думать о ребенке. Здесь небезопасно.
Алекс откинулся на спинку стула. Он совершенно забыл о ее сыне.
– Возможно, – сказал он, потянувшись к меню, – если война не начнется, вы вернетесь.
– Если вы все еще будете согласны снимать меня, обязательно.
Лицо Алекса тотчас просветлело.
– Мы прекрасно сработаемся, Валентина! И сделаем потрясающие фильмы! Достойные соперничать с теми, которые ставил Ракоши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55