— Просто соседи перестали обращать на меня внимание с тех пор, как папу интернировали. Видимо, они сочли его отправку в лагерь подтверждением того, что он германский шпион или тайный пособник фашистов.
Это было произнесено с такой откровенной болью, что у Леона зашевелились волосы на голове.
— Моя беременность стала последней каплей, переполнившей чашу общественного терпения. Поэтому хочу вас сразу предупредить: если вы так заботитесь о репутации, то имейте в виду, что мои соседи будут относиться к вам так, словно вы обосновались в рейхстаге.
— Такое пятно на своей репутации я как-нибудь переживу, — спокойно ответил Леон, оставаясь внешне невозмутимым.
Что-то в его тоне заставило ее окончательно отодвинуть воспоминания о причиненных ей обидах. В конце концов, она с ними давно примирилась, и незачем бередить прошлое, тем более в сочельник.
— Простите, — виновато улыбнулась она. — Только не подумайте, что я зла на весь свет. Мне просто обидно, что отец, двадцать лет проживший с соседями в мире и дружбе, вдруг превратился из добропорядочного члена здешнего общества в ненавистного всем фрица, в объект всеобщего презрения и издевательств. Как и я, его дочь. И хотя здравый смысл подсказывает, что не надо обращать на это внимание, но выслушивать оскорбления от этого не легче. Чувствуешь себя каким-то изгоем.
Взволнованный Леон встал и, с пониманием глядя на нее темно-карими глазами, сказал:
— Я это испытал.
По его серьезному взгляду Кейт поняла, что он говорит так не только из вежливости: ему действительно знакомо чувство отверженности.
Ей вспомнился случайно подслушанный разговор между мисс Хеллиуэлл и Мириам.
«Честно говоря, я не понимаю, как мог квартирмейстер дать чернокожему направление на нашу площадь! Отправил бы его куда-нибудь поближе к порту и докам — там полно таких, как он».
И в баре «Лебедь» Альберт тоже не счел нужным скрывать свое изумление.
«Вот это новость! — вскричал он. — Разрази меня гром, если мои домашние не ахнут, узнав, что Кейт Фойт взяла темнокожего квартиранта!»
Наверняка подобные замечания Леону приходилось слышать за спиной не раз, да и другие оскорбительные словечки, вроде «гуталиновый», «полукровка» и «черное отродье».
Ей было как-то непривычно осознавать, что рядом с ней находился человек, в полной мере испытавший на собственной шкуре, каково быть не таким, как все. Гарриетта Годфри и Эллен Пирс вполне искренне возмущались, когда слышали оскорбительные слова о ней или о ее отце. Но при всей искренности их негодования и сочувствия сами они никогда не испытывали подобного унижения. А молодой человек, с пониманием смотревший на нее карими глазами с золотистым отливом, прочувствовал это до глубины души.
— С этим можно свыкнуться? — тихо спросила Кейт, уверенная, что Леон прочел ее мысли.
— Нет, мисс Фойт, — искренне ответил Леон, продолжая смотреть ей в глаза. — К этому нельзя привыкнуть, можно лишь научиться терпеть.
Странно было слышать констатацию уже усвоенного ею факта из чужих уст.
— Зовите меня просто Кейт, — попросила она, интуитивно чувствуя, что он не воспримет ее дружеское расположение как фамильярность и не станет усугублять двусмысленность ситуации излишней фривольностью. — Когда ко мне обращаются как к даме средних лет, я чувствую себя ровесницей своих приятельниц, Гарриетты и Эллен. Они гораздо старше меня, и я долго не могла заставить себя называть их по имени, а не мисс Годфри и мисс Пирс.
Он улыбнулся.
— Ко мне, надеюсь, это не относится. Мне только двадцать шесть, я старше вас всего лет на пять, если не ошибаюсь.
— Мне уже двадцать три года, — невольно улыбнулась она в ответ. — Вы собираетесь простоять так весь вечер? Может быть, присядете? Или вы хотите осмотреть комнаты и решить, в которой из них будете жить?
— Если не возражаете, то я бы с удовольствием взглянул на комнаты. Боюсь, что я так долго не сидел в уютной обстановке, возле горящего камина, что разомлею и потом уже не смогу встать с кресла. Разумеется, если к этому меня не вынудит сирена воздушной тревоги.
Не без усилия поднявшись, Кейт сказала:
— Сначала я покажу вам дом, а потом мы спустимся обратно и я включу радио. Благодаря ему можно узнать о приближении опасности раньше, чем объявят тревогу. Как только вражеские самолеты пересекают линию побережья Кента, громкость резко падает.
— И как вы тогда поступаете? — поинтересовался Леон, следом за Кейт выходя из гостиной. Гектор тоже потрусил за ними.
— Наполняю термос горячим чаем, хватаю в охапку одеяло, подушку, книгу, сумку с противогазом и каску и спускаюсь в бомбоубежище.
— Одна? — спросил Леон, прихватывая по дороге свой вещевой мешок.
— Нет, — улыбнулась она. — Вместе с Гектором. Он панически боится авианалетов. Не успеешь моргнуть, как он уже в убежище. А после сигнала отбоя его на аркане оттуда не вытянуть.
Леон рассмеялся и стал проворно преодолевать ступеньки лестницы, ловко помогая себе костылем. Довольно увесистый вещевой мешок ничуть не стеснял его движений.
— Это комната папы, — пояснила Кейт, открыв дверь в спальню с кроватью, аккуратно застеленной белым покрывалом. На столе лежала стопка книг, стояли будильник и лампа. Комод, гардероб и туалетный столик, сделанные, из орехового дерева, удачно сочетались с узорчатым ковром в голубых тонах. Все здесь сияло чистотой и словно бы ожидало возвращения хозяина, который мог вернуться домой в любую минуту. Леона глубоко тронуло то, что Кейт продолжала поддерживать в спальне отца порядок, хотя его давно забрали в лагерь.
— Эту комнату нужно оставить в том виде, в каком она есть, — решил Леон. — Вашему отцу будет приятно, что в доме чистота и уют. У вас, кажется, есть еще свободные помещения, я могу занять любое из них.
— В одном хранится всякий хлам, — вздохнула Кейт. — Впрочем, это вряд ли смутит квартирмейстера, если потребуется непременно кого-то ко мне поселить.
Они миновали ванную. Открывая дверь следующей за ней спальни, Кейт сказала:
— Мебель здесь не такая хорошая, как в комнате отца, но зато из окна видна пустошь.
Леону, чье детство прошло в приюте, смахивающем на казарму, а юность, до поступления на флотскую службу, — в убогих и безликих меблированных комнатах, этот уголок показался райским.
Огромная кровать была накрыта пуховым одеялом нежно-голубого цвета. Уютно выглядело и кресло возле окна. Плетеный столик в изголовье кровати радовал взор, а желтенький абажур лампы оживлял всю обстановку, чудесно гармонируя с цветастыми половиками. Белый комод хорошо сочетался с туалетным столиком у стены напротив. В алькове на полках имелись книги, а высушенные цветы в стоящей на подоконнике вазе источали приятный терпкий аромат.
— Обстановка почти спартанская, — засомневалась Кейт. — Некуда повесить одежду, и нет обогревателя. Да и вообще здесь тесновато.
— Я моряк, — непринужденно напомнил Леон и улыбнулся, растроганный ее представлением о том, что такое спартанская обстановка. — Я приучен содержать свое имущество в чистоте и порядке даже в помещении, где мыши трудно повернуться. А здесь, по моим понятиям, настоящие хоромы.
Он опустил вещевой мешок на пол.
— Не знаю, как долго я у вас проживу. Может быть, пару месяцев, а там видно будет. Все зависит от того, когда медкомиссия признает меня годным для дальнейшей службы.
— Два месяца? — искренне удивилась Кейт. — Но ведь вы можете передвигаться только на костыле! Разве вы так быстро выздоровеете?
— Это сейчас я хожу с костылем! — уверенно возразил Леон. — Подождите, через две недели я выброшу его в поленницу, а еще через месяц стану совершенно здоровым.
Кейт не стала спорить, не зная истинного характера ранения, но заподозрила, что Леон чересчур оптимистичен. Внезапно она осознала, что они стоят слишком близко друг к другу и что спальня действительно маленькая.
— Я, пожалуй, спущусь и включу приемник, — поспешно заявила она, опасаясь невольно испортить непринужденные отношения, возникшие между ними. — Ведь сегодня сочельник, можно послушать программу рождественского богослужения.
Леон предусмотрительно отступил на пару шагов, освобождая проход.
— Я пока разложу вещички, — непринужденно сказал он. — Кстати, у меня есть немного рому. Если хотите, можно добавить его в рождественский пудинг. И даже налить один колпачок в следующую чашку чая по случаю праздника.
Его смуглое лицо вновь осветилось белозубой улыбкой.
Вот так этот вечер вопреки мрачным ожиданиям Кейт стал не тоскливым и одиноким, а забавным и веселым. Леон, в притворном ужасе от того, что в доме нет рождественского убранства, вооружился садовыми ножницами и, опираясь на костыль, исчез во мраке ночи. Вернулся он с несколькими ветками остролиста, усыпанными красными ягодами.
— Я давно заприметил остролист в саду вашего соседа, — очень довольный своим трофеем, признался он, кладя ветки на стол. — Я тогда еще подумал, что не стоит пренебрегать такой возможностью. На рынке в Льюишеме такие ветки продаются по три пенса за штуку.
— А у которого из соседей? — хихикнула Кейт. — У того, что слева от меня или справа?
— Тот участок, который слева. Если это хороший человек, он не рассердится, а если скверный, то Бог нам простит, верно?
Соседом слева был мистер Ниббс.
— Бог простит, — кивнула Кейт. — Где мы развесим остролист? Может быть, над фотографиями?
— И над зеркалами тоже! И оставим одну веточку для украшения рождественского пудинга. У вас ведь он, надеюсь, есть? — Леон скорчил испуганную физиономию.
— Конечно! Я приготовила его, надеясь, что ко мне придут подруги. Но Гарриетта вызвалась дежурить на «скорой помощи» — она водит машину, а Эллен подобрала столько бездомных собак и кошек, что боится оставить их без присмотра. Только предупреждаю: ни изюма, ни сушеных фруктов в пудинге нет, я добавила вместо них заменитель.
— И что же он собой представляет? — поморщился Леон. Кейт не удержалась и прыснула со смеху.
— Тушеную морковь!
Леон закатил в притворном отчаянии глаза и вдруг выпалил:
— Тогда придется добавить в пудинг побольше рому!
В этот вечер Леон обучил Кейт новой игре в карты. Она называлась «брэк» и чем-то напоминала покер. Потом они слушали трансляцию рождественского песнопения. Звук оставался громким, и сирены тоже молчали.
— Кажется, этой ночью нам повезет, — сказала Кейт, когда они уже собрались ложиться спать.
Леон понял, что она говорит о ночном небе, свободном от германских бомбардировщиков, и серьезно добавил:
— Мне уже крупно повезло сегодня. Не загляни вы в паб и не предложи мне свободную комнату, я бы ночевал в переполненной ночлежке.
Кейт покраснела, смущенная неожиданной благодарностью, и торопливо возразила:
— Но тогда бы и я провела этот вечер в одиночестве! Если, конечно, не принимать в расчет общество Гектора.
Она протянула ему кружку с шоколадно-молочным напитком.
Леон взял ее и, помолчав, непринужденно воскликнул:
— Так или иначе это был чудесный вечер. А теперь пора спать. Спокойной ночи, Кейт. Счастливого Рождества!
— Счастливого Рождества, Леон!
Он ушел к себе, а она еще долго стояла на кухне одна, прислушиваясь к стуку костыля на лестнице и скрипу двери. Потом костыль глухо стукнулся об пол спальни, и она улыбнулась, представив, как он, случайно уронив его, чертыхается, пытаясь поднять.
Кейт прислонилась спиной к столу, принадлежавшему когда-то ее бабушке по материнской линии, и отхлебнула из кружки. Между ней и Леоном легко наладились дружеские отношения, но все же было как-то непривычно оставаться ночью в доме с малознакомым мужчиной. Тем более что он не походил ни на одного из ее знакомых, прежде всего, разумеется, цветом кожи.
Она задумчиво уставилась на стену кухни, на которой Леон повесил над календарем веточку остролиста с красными ягодками. Ее постоялец был привлекательным мужчиной, во многом именно благодаря своей смуглой коже. Кейт нравились его волосы, в тугих, как баранья шерсть, завитках, бледные ладони, являющие удивительный контраст с остальной кожей. Но естественно, симпатию Леон вызывал вовсе не из-за необычного оттенка кожи. Нет, он ей понравился как человек. И кажется, это было взаимно.
Кейт подошла к: раковине и стала ополаскивать кружку. Гарриетта Годфри однажды спросила, почему она носит такую длинную, совсем тевтонскую, косу.
— Если хочешь, я помогу тебе укоротить ее до плеч. Тогда ты сможешь укладывать волосы в пучок, это тебе пойдет. Во всяком случае, не будет заметно, что ты наполовину немка.
— А я этого и не скрываю! — резко ответила Кейт. — Мне не стыдно, что мой папа — немец. Он самый добрый и терпеливый человек на свете. А значит, должны быть и другие немцы, обладающие такими же достоинствами. Не могут же все разом заболеть бешенством нацизма! Не сомневаюсь, что в Германии есть и противники политики Гитлера.
— Возможно, — испуганно согласилась Гарриетта. — Только на твоем месте, Кэтрин, я не стала бы ни с кем делиться своими мыслями. Боюсь, что их могут неверно истолковать.
Кейт знала, что это еще мягко сказано. Однако ей почему-то казалось, что Леон понял бы ее правильно и вряд ли стал бы менять прическу только ради того, чтобы окружающие лучше к нему относились. Он хотел, чтобы люди воспринимали его таким, какой он есть, а не считали его тем, кем он мог бы прикинуться.
Она выключила воду и потянулась за посудным полотенцем. Леон был мулатом, она — наполовину немкой. Им обоим приходилось тяжело в жизни, и они инстинктивно поняли друг друга.
Кейт убрала вытертые кружки в буфет и машинально окинула взглядом кухню, желая удостовериться, что утром она застанет здесь идеальную чистоту и порядок. На нее вдруг нахлынула безмерная и ничем не омраченная радость, чего не случалось уже давно. Отец был жив и здоров в своем лагере на острове Уайт. Малыш давал о себе знать легкими толчками. И наконец, наступало рождественское утро — самое значительное событие года.
Выходя из кухни в коридор, она знала, за что ей следует благодарить Господа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47