Двадцать пять тысяч долларов за то, что она сделала своими руками? Это невероятно. Нэнси, почувствовав слабость, присела на камень.
— Двадцать пять тысяч долларов? — переспросила она недоверчиво.
Джованни усмехнулся и кивнул головой.
— Вы должны усиленно работать. Вам надо создать не менее шести картин. Шесть хороших картин.
Он улыбался, видя, что Нэнси никак не может ему поверить.
— За работу! — сказал он.
Нэнси кивнула. Живопись была ее единственным утешением. На несколько коротких счастливых часов она забывала Рамона и погружалась в мир, где были важны только краски, освещение и холст.
Примерно через полчаса Джованни поразил ее тем, что неожиданно заговорил. У них было неписаное правило — никаких разговоров во время работы.
— Художники — редкая порода людей. Они видят то, что не замечают другие.
— Да. — Нэнси решила, что он говорит абстрактно.
— Это касается вас, например.
— Меня? — Нэнси замерла с кистью в руке.
— Я вижу, как вы изменились, и удивляюсь, почему вы не говорите об этом. Ведь вы во всем мне доверяете.
— Это, вероятно, потому, что я счастлива, когда занимаюсь живописью. А может быть, от волнения, что кто-то хочет выставлять мои работы. Я не хотела портить вам настроение разговорами о моей дочери и о ее политических убеждениях.
На этот раз кисть Джованни повисла в воздухе.
Он заговорил осторожно, как мужчина, опасающийся испугать пятнадцатилетнюю девочку неожиданным открытием:
— В этом открытом платье хорошо видна ваша грудь. Разве вы не замечаете, что она изменилась?
Нэнси удивленно посмотрела на себя. Ее фигура действительно немного изменилась. Грудь стала более полной и тяжелой. Вчера ей пришлось отказаться от нового хлопчатобумажного платья и надеть старое, более свободное. Нэнси не придала этому значения. Она вела относительно малоподвижный образ жизни. В основном читала на террасе или принимала солнечные ванны с Джорджианой. Не было дальних прогулок по песчаному побережью, как в Хайяннисе, что позволяло сбросить лишние фунты. Не было игры в гольф. Естественно, что она прибавила в весе.
— Раньше я много ходила, — сказала Нэнси. — Каждый день по нескольку миль. На Мадейре нет места для таких прогулок. Нет длинного песчаного пляжа, только отвесные скалы, спускающиеся к самому морю. Нет площадок для гольфа, а играть в теннис у меня нет сил.
— О Боже! — воскликнул Джованни и опустил кисть. — Вы рассказывали мне о многом в те часы, что мы вместе проводили здесь. Теперь моя очередь сообщить вам кое-что, но не о себе. Если людям захочется узнать о жизни Джованни Фер-ранци, они будут смотреть на мои картины. Не будет ни биографических очерков, ни надоедливых интервью с пошлыми репортерами.
Нэнси подавила улыбку.
— Что же вы хотите рассказать мне?
В нескольких шагах от них о скалы бился прибой. Вокруг зеленели кустарники и массивные пальмы. С того места, где они сидели, сквозь листву можно было видеть розовые крыши отеля.
— То, что у вас будет ребенок, — сказал Джованни.
Нэнси засмеялась:
— Джованни, мне тридцать пять лет.
— Моя мать продолжала рожать, когда была на десять лет старше вас.
— Но я не могу иметь детей. Я хотела еще раз родить после Верити, но доктор сказал, что это невозможно.
Джованни пожал плечами:
— Доктора, что они понимают? Разные люди, разные мнения. Это известно.
Нэнси перестала смеяться. Ее рука непроизвольно легла на полную, отяжелевшую грудь. Тошнота по утрам, отсутствие месячных. Она посмотрела на свою грудь и увидела проступившие сквозь кожу бледно-голубые вены. Такого Нэнси не видела с тех пор, как была беременна Верити. Она озадаченно скользнула рукой по животу. Под мягким шелковым платьем живот округлился и увеличился.
— Когда? — ошеломленно произнесла она вслух и тут же поняла. Это произошло в тот день, когда они устроили с Ра-моном пикник в горах и занимались любовью на берегах ледяного потока Рибейра де Джанела. Сколько же недель прошло с тех пор? Шесть? Восемь? Произошло столько событий, что она потеряла счет времени.
— Этого не может быть! Я не могу забеременеть!
Джованни не стал с ней спорить.
Нэнси смотрела невидящими глазами на холст перед ней. Ребенок! Ребенок Рамона! Яркое солнце слепило ей глаза. Она неистово задрожала и отложила кисти. Она беременна и должна сохранить жизнь внутри себя весь необходимый срок! Она должна выносить ребенка до конца! От удивления и радости Нэнси совсем лишилась сил.
— О Господи, — воскликнула она с мольбой, обращаясь к Богу, в котором раньше сомневалась. — Позволь мне иметь ребенка! Пожалуйста, сохрани его! — Нэнси сняла с мольберта холст и заменила его новым. Ее сознание прояснилось, от мрака не осталось и следа, в нем жила только надежда. Следующая ее картина будет полна радости, тогда как в предыдущих отражалось только горе.
Джованни выпил вина прямо из горлышка бутылки и вернулся к своей работе. Может быть, она позволит ему быть крестным отцом… Он очень хотел быть крестным отцом ребенка такой женщины, как Нэнси Ли Камерон.
Глава 23
Доктор Оливейра закончил осмотр и задумчиво кивнул головой:
— Вы ждете ребенка, это несомненно. Может быть, в данных обстоятельствах вы предпочли бы избавиться от него?
Нэнси пристально посмотрела на Оливейру:
— Я не понимаю вас. Вы хотите сказать, что я не смогу доносить его? — В ее глазах отразился страх.
Оливейра мягко пояснил:
— Женщина в вашем положении не сможет до конца выносить ребенка, миссис Камерон. Такая попытка приведет только к тому, что вы сократите срок своей жизни.
— Но я должна иметь ребенка. Должна! — Ее глаза фанатично блестели.
Доктор вздохнул и осторожно сказал:
— Конечно, выбор за вами. Я только могу советовать. Пока симптомы вашей болезни проявлялись лишь в легкой форме: обмороки и кровотечение из носа. Однако дополнительное напряжение в связи с беременностью может привести к тому, что ваша болезнь примет более открытую форму.
Нэнси крепко сжала руки на коленях.
— Каким образом, доктор Оливейра?
— Вы будете больше уставать и постоянно зябнуть. Об этом вы пока ничего не говорили.
Нэнси неосознанно коснулась края легкой кашемировой шали, которую в последнее время везде носила с собой. Маленькие глазки португальского доктора проницательно смотрели на нее.
— Ваши волосы потеряют естественный блеск, ногти станут ломкими.
— Это все? — В ее голосе почувствовалось облегчение. — Это не такая уж большая плата за возможность родить ребенка.
Доктор Оливейра посмотрел на нее добрыми глазами:
— Я не специалист по болезням крови, миссис Камерон. Я, конечно, напишу вашему врачу в Нью-Йорк. Надеюсь, он предоставит мне дополнительную информацию. Естественно, в том случае, если вы настаиваете на попытке сохранить ребенка.
Он внимательно посмотрел ей в глаза.
— Я лично считаю, что надо сделать аборт. Особенно в таких необычных обстоятельствах.
Нэнси отвернулась от него и устремила свой взгляд в море. Оливейра больше не говорил о ее болезни. Он упомянул о происхождении ребенка. Он знал, что отцом был Рамон. Она должна покинуть остров.
— Я хочу рожать в Португалии, — сказала Нэнси с мрачной решимостью. — И буду вам очень благодарна, если вы сможете наблюдать за течением моей беременности и присутствовать при родах.
Доктор Оливейра только развел руками.
— Если вы настаиваете на сохранении ребенка, я окажу вам посильную помощь. Однако… — его взгляд был мрачным, —…вы должны отчетливо представлять себе, миссис Камерон, что, хотя и есть вероятность того, что вы родите ребенка и он окажется здоровым, после родов вы уже не сможете подняться.
На шее у Нэнси затрепетала маленькая жилка.
— При родах у вас начнется кровотечение, миссис Камерон. Это неизбежно.
— И наступит смерть?
Доктор кивнул.
В ее улыбке отразилась печаль и умиротворение.
— Мне кажется, доктор Оливейра, что лучше умереть, дав жизнь другому человеку, чем медленно, день за днем бессмысленно угасать.
Доктор Оливейра кивнул. Нэнси была тверда в своем решении, и он согласился с ней. Он сомневался, что ей удастся выносить ребенка положенный срок, но возможны чудеса. Миссис Камерон, несомненно, сама обладала магической силой, а магия и чудеса всегда ходят рука об руку. Все возможно. Ему очень хотелось увидеть, как все произойдет на самом деле.
— А где бы вы хотели остановиться в Португалии? Разумнее всего было бы поехать в Лиссабон или Опорто.
Он уже думал о возможных переливаниях крови и о том, что он мог ошибиться в своих прогнозах. Если бы найти подходящее лекарство и сделать немедленное переливание крови, когда у нее начнется кровотечение, тогда смерть не была бы столь неизбежной.
— В Лиссабон, — сказала Нэнси, и ее дрожащие пальцы снова спокойно легли на колени. Она думала о том, куда уехать, всю предыдущую ночь. Она отвергла Ирландию с ее влажным климатом и Швейцарию, очень популярную среди представителей ее круга. Ей хотелось спокойствия и уединения. Ответ был очевиден. Она родит ребенка в Лиссабоне. В Рамоне португальская кровь всегда преобладала над американской. Он тоже захотел бы, чтобы его ребенок родился в Португалии. В Опорто находится дом семьи Санфордов. Если Рамон поедет на материк, то он вернется в Опорто, а не в Лиссабон.
Доктор Оливейра встал.
— В таком случае я навещу вас в Лиссабоне, миссис Камерон.
Нэнси улыбнулась, пожала ему руку и, накинув на плечи шаль, вышла в сад.
Теперь Нэнси уже не одевалась с особой роскошью на коктейли и обеды, устраиваемые в отеле, так как больше не посещала их. Время от времени она обедала с друзьями: Феликсом, Венецией, иногда с Костасом и теперь уже, по-видимому, присмиревшей Мадлен. Часто заходили султан и Мариса и сидели на ее террасе, попивая коктейли, прежде чем присоединиться к жаждущей удовольствий толпе в холле. Мариса ухитрилась сделать то, что Нэнси считала невозможным, — представить бой быков в новом, более приемлемом свете.
— Я ненавижу это зрелище, — сказала Нэнси как-то вечером, когда они сидели в сумерках. Вокруг ламп кружились насекомые, а на столе стоял джулеп — прекрасный напиток из коньяка с водой, сахаром и льдом, заменивший бесконечный поток шампанского. — Это вроде охоты на лис. Очень жестокий вид спорта.
Султан засмеялся:
— Я думал, вы наполовину англичанка. Как вам может не нравиться национальный вид спорта?
— Это спорт только для определенной части английского общества. Мое американское воспитание оказало пагубное воздействие, чем были очень обеспокоены родственники с материнской стороны. Я никогда не принимала и не буду принимать участия в охоте на лис.
Тут вмешалась Мариса:
— Охота на лис не требует ни умения, ни храбрости. Надо только научиться сидеть на лошади, на что способен даже ребенок. В бое быков матадор рискует жизнью. — Глаза ее загорелись. — Когда я вонзаю в шею быка бандерильи и спешиваюсь, чтобы убить его, я стою на арене один на один с разъяренным животным. А затем… — ее тонкое тело напряглось, словно она действительно находилась на арене, — а затем вонзаю свою шпагу ему в затылок, и бык мертв, а я жива!
Нэнси вздрогнула.
Мариса возбужденно продолжала:
— Каждый бык рожден для того, чтобы в конце концов быть убитым человеком. Быки для корриды живут в прекрасных условиях и умирают с почестями, не то что быки, которых разводят на мясо. Они не знают ни славы, ни почета. Быки для корриды живут на свободе пять-шесть лет, а не два года, как другие. Они умирают в бою. Их осыпают цветами. Им аплодируют тысячи людей. Будь я быком, то, конечно, предпочла бы арену, чем жалкую участь домашнего скота, которого должны прирезать, чтобы съесть!
Стук в дверь испугал Нэнси. Она обещала Санни встретиться за коктейлем и надела нарядное платье в восточном стиле, подаренное ей султаном. Затем вспомнила о Вильерсе. Она просила его заказать ей билет на пароход до Лиссабона.
Мария открыла дверь, и в комнату решительно вошел Рамон. Его появление произвело ошеломляющее впечатление.
Марии не надо было говорить, чтобы она удалилась. Она выскользнула через все еще открытую дверь. Неужели миссис Санфорд рассказала сыну о состоянии миссис Камерон? Пресвятая Мария, что она наделала? Мария поспешила на поиски Луиса, чтобы найти утешение в его объятиях, в которых, как она знала теперь, никогда не бывало другой женщины.
Нэнси присела на стул у туалетного столика. Силы оставили ее. Рамон продолжал стоять, расставив ноги и нахмурив лоб. В уголках его рта пульсировали маленькие жилки. Он был одет для обеда в белый смокинг и роскошную рубашку, украшенную кружевами, которые были скорее к лицу женщине, нежели мужчине. Однако на Рамоне они выглядели великолепно. Гофрированные манжеты вокруг запястий подчеркивали его мужественность. На запонках сияли большие бриллианты. На мизинце левой руки пылал, как огонь, красный рубин. Его обычная небрежность, граничащая с наглостью, сменилась натянутостью, которая лишила Нэнси присутствия духа. Он выглядел как зверь, приготовившийся к прыжку.
Сердце Нэнси забилось быстро и неровно, и она подумала, что вот-вот упадет в обморок. Она сидела совершенно неподвижно, уронив руки на колени. Надо прийти в себя и успокоиться. В порту много кораблей, направляющихся в Лиссабон. Завтра в это время она будет на борту одного из них. Она в последний раз страдает от их встречи. В последний раз видит отца своего ребенка.
— Выходи за меня замуж, — сказал Рамон, и в его голосе не было ни мольбы, ни просьбы. Это был приказ.
Нэнси так и не смогла овладеть собой. Ее дыхание стало прерывистым.
— Я не могу. Извини. — Она сказала это так, будто отказывалась от приглашения на обед.
Глаза Рамона были ужасны.
— Соглашайся выйти за меня или я уйду и сделаю предложение Тессе Росман!
— Нет! — Прежде чем она овладела собой, с ее губ сорвался мучительный стон. С отчаянием в глазах Нэнси прижала руку к своему бешено бьющемуся сердцу.
Рамон подошел к ней и встал на колени, взяв ее за запястья и глядя прямо в глаза.
— Почему? Ради Бога, Нэнси, почему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57