— Ну, да, я и имела это намерение, — перебила молодая девушка со спокойной улыбкой, — только мне захотелось лесных цветов.
— — Только этого недоставало, — вскричал министр сдержанно, — чтобы ты получила склонность к сентиментальности! Я постоянно старался удалять от тебя разные отуманивающие мозг бредни и теперь, к сожалению моему, вижу, что ты заражена этой так называемой лесной графиней… Разве ты не знаешь, что молодая девушка твоего положения делается до крайности смешной в глазах порядочных людей, когда, подобно какой-нибудь пастушке, бродит по полям или садится на весла!
— Чтобы перевезти фабричных ребят, — ввернула глубоко оскорбленная гувернантка. — Я не могу понять, милая графиня, как можете вы забываться до такой степени!
До сих пор глаза Гизелы со свойственным ей задумчиво-испытующим выражением были устремлены на лицо отчима. Раздражительность его, всегда предупредительного к ней, очевидно озадачивала ее более, чем самый выговор. Замечание же госпожи фон Гербек вызывало горькую улыбку на ее устах.
— Госпожа фон Гербек, — произнесла она, — я напомню вам о том, что вы всегда называли «руководящей нитью всей вашей жизни», — о Библии… Разве только благородным детям Христос дозволит приходить к себе?
Министр быстро поднял голову: минуту он безмолвно смотрел в лицо падчерицы.
Это юное существо, которое «ради его болезненного состояния», тщились взрастить в неведении и умственной апатии, окружая атмосферой лишь аристократических воззрений и предрассудков, этот строго охраняемый графский отпрыск вдруг проявляет невесть каким путем выработанное им логическое мышление, столь роковым образом напоминающее собой пресловутую свободу мысли!
— Что за нелепости говоришь ты, Гизела! — проговорил он. — Великим несчастьем было и остается для тебя то, что бабушка твоя так рано покинула нас… Она, эта истая представительница аристократического величия и женского достоинства, сумела бы… — Баронесса в это время начала откашливаться и кончиком своего лакированного ботинка отталкивать камешки в воду. — ..С корнем вырвать тебя из этого настроения, — продолжал министр неуклонно. — От ее имени строго воспрещаю тебе все те несообразности, свидетелями которых мы только что были!
Напоминание о бабушке всегда производило свое действие на чистую душу девушки. Она очень гордилась своим высоким происхождением, ибо бабушка имела подобную же гордость; она держала себя с некоторой феодальной жестокостью относительно своих людей, вполне убежденная, что иначе и быть не должно, ибо «имперская графиня Фельдерн» поступала точно также и основательно требовала того же и от своей внучки.
— По мне, пожалуй, — проговорила она теперь, колеблясь между уступчивостью и сопротивлением, — если это уж так неприлично для меня, то в другой раз этого не случится… Но дети эти были не с фабрики, маленькая девочка из пастората.
Речь ее прервана была криком.
Один из мальчиков, оттолкнувшись от берега, снова пристал к очень неудобному месту. Выпрыгивая из лодки, маленькая девочка упала, белокурая головка готова была уже исчезнуть под водой, как вдруг огромный ньюфаундленд выскочивший из леса, бросился в воду. Схватив ребенка, он выпрыгнул с ним на берег, положив его к ногам вышедшего в это время из-за деревьев незнакомого господина, Девочка, как видно, не потеряла присутствия духа — она встала на ноги и принялась тереть мокрые глаза.
— Ах, Боже, мой новый голубой передник! — вскричала она, испуганно отряхивая воду с передника. — Ну, достанется мне от мамы…
Подбежавшая к ней Гизела дрожащими руками стала обтирать своим носовым платком ее мокрые плечи.
— Это бесполезно, — сказал господин. — Но я попросил бы вас на будущее думать, что и эта маленькая человеческая жизнь требует тоже охраны, коль скоро мы берем ее на свою ответственность… Если в глазах графини Штурм она имеет цену лишь как забава — то ведь у нее есть родители, которым она дорога, Он взял ребенка на руки, приподнял шляпу и ушел вместе с собакой, которая с радостным лаем прыгала вокруг него.
Платок выпал из опущенных рук молодой графини, — с глубоко испуганным выражением глаз и бледными губами выслушала он жесткую, карающую речь незнакомца, и теперь, не двигаясь с места, безмолвно глядела вслед, пока он не исчез в глубине леса.
Глава 11
Ни министр, ни одна из его спутниц не приблизились к месту, где упала девочка; дамы поспешно завернулись в шали и направились к лесу.
Падение и спасение девочки было делом одной минуты.
— Вы знаете, кто этот господин? — обратилась баронесса с живостью к гувернантке, опуская свой лорнет, со вниманием проследив все движения незнакомца.
— Да, кто это? — спросил министр.
— Хорошо ли вы его рассмотрели, ваше превосходительство? — спросила госпожа фон Гербек. — Это он — бразильский набоб, владетель завода, невежа, игнорирующий Белый замок, как какую-нибудь кротовую нору.. Я не могу понять, как графиня решилась оставаться в его присутствии, я готова держать пари, что он сказал ей какую-нибудь грубость — это видно по всему!
Баронесса сделала несколько шагов навстречу Гизеле, которая шла назад с опущенными ресницами.
— Тебя оскорбил этот человек, мое дитя? — спросила она нежно, но со странно испытующим взглядом.
— Нет, — отвечала быстро Гизела, хотя лицо ее при этом вспыхнуло, а в глазах сверкнула гордость.
Между тем министр с гувернанткой вошли в лес.
Его превосходительство заложил за спину руки и опустил голову на грудь — всегдашняя его привычка, когда он кого-нибудь выслушивал. Много элегантности и гибкости было еще в его фигуре, но голова и борода уже поседели, щеки обрюзгли, что придавало его умному лицу какую-то угрюмость, — его превосходительство становился стар.
— Ему, кажется, нет до нас никакого дела! — болтала гувернантка. — Шесть недель тому назад он явился сюда, как снег на голову! Раз как-то, совершая свою утреннюю прогулку, прохожу я мимо лесного дома, гляжу, ставни все открыты, из трубы валит дым, а один из встретившихся нейнфельдских крестьян сказал мне: «Барин из Америки приехал!» Ах, ваше превосходительство, я всегда сожалела о том, что завод должен был перейти в такие руки. Вы не можете себе представить, что за дух нынче вошел в этот народ! Новые дома и чтение совсем вскружили им головы, так что они буквально забыли, кто они… Надо видеть, какую манеру они взяли кланяться, совсем не то, что прежде, — поклонятся, а потом так дерзко посмотрят в лицо… Все это, повторяю, постоянно меня расстраивает и положительно отравляет мне пребывание мое в Аренсберге. Но со времени прибытия этого Оливейры я еще более ожесточена.
— Он португалец? — прервала ее баронесса, шедшая сзади с Гизелой.
— Да, говорят, а судя по его неслыханному высокомерию, очень вероятно, что он происходит от какой-нибудь переселившейся в Бразилию португальской дворянской фамилии… К тому же и внешность его говорит за это предположение; я его противница, но не могу не сознаться, что он очень красивый мужчина — ваше превосходительство сами могли убедиться в этом.
Превосходительство ничего не ответил, и обе дамы замолчали.
— У него осанка гранда, — продолжала разгорячась гувернантка, — а на лошади это бог! Ах, — прервала она себя испуганно, — и как пришло мне на язык подобное сравнение!
Углы рта ее вдруг опустились, как будто к ним привесили гири, веки набожно закрыли замаслившиеся глазки, — она была олицетворенное раскаяние и сокрушение.
— Будьте так любезны, расскажите, наконец, чем ожесточил вас так этот Оливейра? — просил министр сурово и с нетерпением.
— Ваше превосходительство, он ищет случая оскорбить нашу графиню.
— Вы принудите его к этому! — вскричала молодая девушка с пылающими от гнева щеками.
Министр остановился, с неудовольствием и удивлением задержав взор на падчерице.
— О, милая графиня, как вы несправедливы! Разве я была причиной тому, что он игнорировал вас, когда вы мимо него ехали? Дело было таким образом, — обратилась она к министру и его супруге. — Я слышу, что он хочет в Нейнфельде основать приют для бедных сирот окрестных селений — ваше превосходительство, в наше время надо держать ухо востро и действовать, если представляется к тому случай, Я преодолеваю свою неприязнь и отвращение к беззаконным и своевольным стремлениям всего нейнфельдского населения, запечатываю в конверт восемь луидоров от имени графини, пять талеров от вашей покорной слуги и посылаю португальцу как вспоможение в пользу предполагаемого приюта… Конечно, при этом я пишу несколько строк, где выражаю надежду, что заведение будет стоять на строго церковной почве и говорю, что беру на себя труд позаботиться о попечительнице… Что из этого выходит?.. Деньги присылаются обратно с замечанием, что фонд на учреждение уже полон и что попечительства не требуется, а смотрительница уже имеется в лице прекрасно воспитанней старшей дочери нейнфельдского пастора — ах, как меня это рассердило!
— Очень хитро вы взялись за дело, любезная моя госпожа фон Гербек! — проговорил министр с уничтвжающей иронией. — И если вы так же поведете дело и далее, то поздравляю вас с успехом… Вам бы не следовало браться за это, — прибавил он с сердцем. — Заметьте раз и навсегда: я не хочу, чтобы неприязнь и противоречие имели здесь место, — золотую рыбку можно поймать тонкостью, если вам это еще неизвестно, многоуважаемая фон Гербек!
— И как это вам пришло в голову, — вскричала баронесс», измеряя высокомерным взглядом приведенную в тупик гувернантку, — как решились вы, по своему усмотрению, распоряжаться именем графини и навязывать ей роль, неприятную ни ей, ни нам?.. Наше бедное, больное дитя, — прибавила она мягко, — которое до сих пор охраняли мы как зеницу ока!.. Видишь ли, Гизела, — вдруг сказала он, устремляя на лицо падчерицы озабоченный, пристальный взгляд, — ты далеко не так поправилась, как ты воображаешь… Вот опять лицо твое меняет цвет, то краснеет, то бледнеет, что всегда бывало предвестником твоих припадков!
Молодая девушка не произнесла ни слова.
Видно было, что минуту она находилась как бы в сильнейшей внутренней борьбе. Но затем она отвернулась и, пожав плечами, пошла далее. Движение это как бы говорило: «Я слишком горда, чтобы уверять в том, что уже однажды сказала, — думай, что хочешь».
Некоторое время все шли молча.
Госпожа фон Гербек была очень встревожена. Она отстала на несколько шагов от министра, чтобы заглянуть ему в лицо, выражение которого отнюдь не представлялось приятным.
Подойдя к воротам сада, он остановился, между тем как баронесса и Гизела пошли по аллее. Он через плечо еще раз взглянул на Нейнфельд, Красные крыши которого сверкали, облитые солнечными лучами, — и только одна между ними высилась темной массой; это была новая шиферная крива пасторского дома.
Глаза министра остановились на ней — холодная усмешка появилась на его бледных губах.
— С тем делом будет скоро покончено! — сказал он.
— Ваше превосходительство — пастор? — вскричала госпожа фон Гербек с радостным изумлением.
— Отставлен… Гм, мы просто даем случай человеку узнать по опыту, где легче он может зарабатывать свой хлеб: в слове Божием, или в делах Божиих… В самом деле, он уж чересчур некстати именно теперь в своей книге представил свету свою астрономическую ученость!
— Слава Богу! — вскричала госпожа фон Гербек, вполне удовлетворенная. — Ваше превосходительство может об этом думать как ему угодно, но Господь сам ослепил этого человека и привел к справедливой каре!.. Если бы только вы послушали, ваше превосходительство, хоть раз, что он говорит на кафедре! Чего только тут нет, — не говоря уже о том, что вольнодумство на первом плане, — приплетает сюда и цветы, и звезды, и весеннее утро, и солнечный свет. Каждую минуту думаешь, что вот сейчас он начнет сочинять стихи… Он был постоянно моим противником, он самым ужасным образом затруднил мне мою высокую миссию — я торжествую!
Тем временем обе дамы медленно шли по аллее.
Между тем как глаза Гизелы задумчиво устремлены были в землю, взгляд мачехи неустанно, с каким-то мрачно испытующим выражением следил за ней. Глядя на девушку, которую она всегда воображала лишенной всякой прелести молодости, она вспомнила о том удовольствии, с которым она, несколько недель тому назад, посылала из Парижа падчерице элегантный туалет, заранее представляя себе, как отвратительно будет в нем маленькое желтое чучело! И доктор и госпожа фон Гербек просто ослепли, если ни единым словом не могли намекнуть об этой развивающейся красоте! Элегантная, грациозная тридцатилетняя женщина, в мозгу которой почти лихорадочно мелькали эти мысли, сама была еще блистательно прекрасна — но все же это была уже не прежняя, дышащая девственным обаянием Ютта фон Цвейфлинген! При вечернем освещении ее можно было принять за восемнадцатилетнюю девушку, но теперь, при ясном дневном свете, следы времени становились очевидны.
В конце аллеи показался лакей, уже пожилых лет, заметно уставший, который держал в руках клетку с птицей.
Подойдя к дамам, он чуть не до земли согнул свою старую спину.
— Ваше сиятельство сегодня утром изволили пожелать зяблика, — произнес он, обращаясь к Гизеле, — я после обеда бегал к грейнсфельдскому ткачу, у которого лучшие певцы во всем лесу… Ну угодно ли будет вашему сиятельству взять птичку… Дорогой чуть было не улетела — в клетке поломана была палочка…
— Хорошо, Браун, — проговорила молодая графиня. — Посадите птичку в садок — госпожа фон Гербек позаботится, чтобы за нее было заплачено ткачу.
В эту минуту какой угодно строгий церемонимейстер нашел бы безукоризненной ее осанку — то была гордая повелительница, удостоившая своих подчиненных каким-нибудь отрывочным словом или кивком головы, то была графиня Фельдерн с головы до ног.
Никакого слова благодарности не было сказано старику, а между тем в палящий полдень целый день пекся он на солнце, чтобы доставить удовольствие своей госпоже;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41