.. Ютта, министр…
— А, теперь является на сцену отмщение! — прервала его со злобой молодая девушка, стремительно отходя от окна. — Издевайся над ним сколько хочешь, — вскричала она с бешенством.
— Называй его убийцей, кем угодно! И даже если бы весь свет кричал об этом и подтверждал это, — я не верю ничему, потому и слушать не буду!
И она зажала уши.
Помертвевшие губы молодого человека были так плотно сжаты в эту минуту, как будто бы они навеки хотели замолкнуть. Медленно снял он обручальное кольцо и протянул его молодой девушке — она поспешно стала снимать свое, и теперь, в первый раз во все продолжение бурной сцены, лицо ее покрылось густым румянцем стыда и смущения. Она все время держала тяжелый букет в своей правой руке, чтобы не видеть обручального кольца, на котором останавливался смущенный взгляд неверной невесты.
Горный мастер направился к двери, которую в эту минуту отворял студент, а из салона спешила госпожа фон Гербек, с нежностью простирая свои объятия «непоколебимой».
— Он иначе не захотел, глупец! — шептала с досадой молодая девушка, не слишком ласково избегая объятий.
Она понюхала освежающей эссенции и бросила себе пудры на лицо — предохранительное средство от портящего кожу волнения.
Глава 9
Оба брата буквально бежали к выходу из замка, — даже благоухающий воздух длинных коридоров, казалось им, был наполнен ложью и изменой.
Внизу, в отворенных дверях музыкального салона, стоял управляющий замком и кричал на людей, которые устанавливали флигель. Шелковые пунцовые оконные занавеси были спущены, на стенах горели канделябры, яркий огонь пылал в мраморном камине, прислуга приготовляла стол для кофе — словом, вид музыкального салона его превосходительства был как нельзя более привлекателен. Ноктюрн Шопена во всяком случае должен быть сегодня сыгран, а затем гости, опустошая серебряную корзинку с печеньем и распивая кофе из изящного фарфора, подымут на смех выпровоженного претендента на руку будущей придворной дамы ее светлости.
На одном из близстоящих к камину кресел сидела маленькая Гизела. Худенькие ножки были скрещены, маленькое бледное личико резко выделялось на цветной обивке кресла, Увидя в отворенную дверь проходящих по передней молодых людей, она быстро вскочила с кресла. Очевидно, в эту минуту она осталась без всякого надзора, ибо в то время, когда горный мастер вышел уже на площадку лестницы, она догнала его, остановила и, вытащив из кармана целую пригоршню медных монет, задыхаясь проговорила:
— Возьмите, пожалуйста: я собирала их потому, что они такие красивые, — а здесь много денег, не правда ли?
Горный мастер остановился механически, его безучастный взгляд упал на ребенка: казалось, точно какое дуновение пронеслось над этим здоровым телом и честной душой.
— Не трогай его! — грозно вскричал студент, отталкивая девочку.
Он горько засмеялся, когда монеты, выскользнув из рук испуганного ребенка, покатились по песку площадки.
— Тебе уже известно, змееныш, — вскричал он, — как знатные обращаются с сердечными ранами других людей? Они думают, что деньги всесильны и здесь!.. Но в тебе-то что есть знатного, хворое, гадкое, маленькое созданье?
Звук его сильного юношеского голоса звонко отдавался в передней. Прислуга и управляющий с вытянутыми шеями выглядывали из дверей музыкального салона, а в глубине передней показалась Лена. Она всплеснула руками, увидев маленькую графиню без теплой одежды, с открытой головкой стоящую на воздухе. Расслышав же слова студента, она в испуге бросилась к ребенку и оттащила его от дерзкого человека, В эту же минуту в одном из окон нижнего этажа белая рука отдернула опущенный занавес и за стеклом показалось бледное лицо министра. Лихорадочные пятна на щеках студента запылали еще ярче.
Он приблизился к окну.
Министр заметным движением отшатнулся назад, только длинные ресницы снова опустились на глаза — поднятая рука молодого человека была безоружна.
— Да, смотри и радуйся! — вскричал студент далеко разносящимся голосом. — Презренная, там, наверху, отлично обделала свое дело — плебей идет прочь!.. Ладно, продолжай так, сиятельный! Игнорируй голодную смерть в стране, ты хорошо правишь страной! Да и что тебе, в самом деле, сострадать здешнему народу, тебе, пришельцу!
Голова министра исчезла, занавес опустился, в передней раздался сильный звонок.
Неизвестно, последовало ли приказание возвратившимся обратно с испуганными лицами лакеям выгнать крикунов.
Горный мастер опустил руку на плечо брата и увлек его за собой.
Высокая атлетическая фигура молодого человека, его спокойные черты, его мертвенно-оцепенелый взгляд, который он, уходя бросил на замок, действительно были способны вселить уважение и в эти мелкие, холопские души, — прислуга, не шевелясь, стояла в то время, как братья шли по двору.
Легкие вечерние сумерки начинали окутывать окрестности. Солнце уже скрывалось за горы, слегка золотя их вершины. В воздухе стало очень свежо. Окна оранжерей покрыты были соломенными рогожами. Из труб Нейнфельда валил сильный дым.
Заметил ли молодой человек, что, выходя из ворот Белого замка, он пошел в противоположном направлении?
Студент заботливо взял руку брата, взглянул ему в лицо и понял, что в эту минуту душевная мука овладела всем существом молодого человека; он молча пошел с ним рядом.
Так шли они все дальше и дальше. Шли без пути и дороги по залитому лугу, через низкий ольшанник, с каждым шагом ноги их вязли в разбухшей почве. Уже туман разостлался над долиной, когда они поднялись на гору. Но что может спасти раненного насмерть оленя, если он и скрывается с глаз охотника? Он носит в себе уже смерть, он мчится с ней через горы и долины. Уста молчат, но в этом безмолвии еще громче вопиет предсмертная мольба.
Горный мастер достиг уж площадки горы, в то время как студент отдыхал, прислонясь к дереву на склоне.
Наступившая темнота стерла уже все краски в долине, лишь пенящаяся река сохранила слабый отблеск, и на вершине раздавался ее грозный ропот. В селении зажигали огни, пламя из груб языками рвалось к небу. В Белом замке светились окна. Его превосходительство катил теперь, вероятно, в резиденцию, поспешая к придворному балу. Торжество сияло па его бледном лице и под сонливо опущенными ресницами, а на роскошной мягкой софе графини Фельдерн, может быть, в эту минуту отдыхала дочь несчастной слепой старухи в блестящем шелковом платье от царских милостей и щедрот, мечтая о том, когда с появлением блистательно прекрасной новой придворной дамы взойдет новая ослепительная звезда. Длинная галерея предков в покинутом Лесном доме — этот увековеченный кистью прототип боярской спеси — оживет снова в юном отпрыске, древнее имя снова будет произноситься при дворах. Б этом юном создании скрывалась порода, строгий дух предков… Исконная драма, к исполнению которой этот ряд высокородных охотников доставил немало актеров, разыгрывалась и поныне: аристократическое высокомерие изменило любви.
Взволнованный и измученный до полусмерти, студент убедил брата возвратиться домой. Они с трудом спустились с горы и теперь стояли в глубоком ущелье, где, пенясь и клокоча, несла река свои вздымающиеся воды.
Взошла луна и осветила мутную массу воды с несущимися по ней елями и соснами. Река была почти наравне с берегом.
Еще ниже, в гнездившейся в лощине ближней деревушке показались люди. Мужчины и женщины несли на головах постели и кой-какую домашнюю утварь, дети гнали перед собой пару коз.
— Ночью будет неладно — вода все пребывает! — обратился один из шедших к горному мастеру.
Люди эти переселялись в другие, повыше выстроенные лачуги.
Эта весть как бы отрезвила горного мастера. Он быстрыми шагами пошел вдоль реки — все его работники, жившие в Нейнфельде, были в опасности.
Теперь он вгляделся в то, что несла в своих водах разлившаяся река — вот дверь, за ней между поленьями дров балки, драницы крыш…
А тихий лунный свет серебрит эту мрачную картину.
На нейнфельдской колокольне пробило девять, Проскитавшись четыре часа, братья подошли к мосту — студент от усталости близок был к обмороку. Вдруг на противоположном берегу показался Зиверт. Он махал руками и что-то кричал; но за шумом плотины и волн ничего нельзя было разобрать.
В то время как горный мастер остановился, чтобы расслышать слева старика, студент нетерпеливо ступил на мост и пошел далее.
Крики старика усилились, он как безумный замахал руками, и в эту минуту раздался глухой треск, несшиеся балки ударились о сваи, которые стали погружаться в воду, — волны с быстротой мысли разнесли подгнивший остов, и между хаосом мчащихся досок и балок исчезла фигура студента.
Горный мастер бросился за ним.
Изнуренный болезнью молодой человек погибал в стремительном потоке. Даже исполинской силы мужчина, такой, как горный мастер, и тот едва мог противостоять напору воды: два раза напрасно протягивал он руку за несчастным — все ближе и ближе несло их к плотине. Наконец, горному мастеру удалось схватить брата. Но тут настало самое ужасное — студент как бы обезумел; он не узнавал своего спасителя, отбивался от него, защищаясь от спасающей руки с таким же отчаянием, как от готовых поглотить его волн.
Однако несмотря на эту ужасную борьбу, горный мастер стал приближаться к берегу, последним усилием толкнул он студента на берег, где Зиверт поймал его за руку и вытащил из воды.
Именно в этом месте река была наиболее глубока; берег возвышался тут еще на три фута над поверхностью воды.
Последнее могучее движение, которым он выбросил на берег брата, откинуло его самого на средину реки. Тут снова началась борьба, уже за собственную жизнь, но или не дорога была ему уже эта жизнь, или действительно силы изменили ему, но молодой человек вдруг исчез.
Зиверт в отчаянии ломал руки и звал утопавшего. И вот, высоко над водой, мелькнуло бледное как смерть лицо — старый солдат с клятвой уверял всю свою жизнь, что видел улыбку на этом лице, — руки сделали как бы прощальный жест:
«Прощай, Бертольд!», — раздалось над водой.
Налетевшие доски покрыли место, где погибла молодость, красота и честное, мужественное сердце. Старый солдат стоял на берегу и не мог оторвать глаз от мчавшейся массы, у плотины он опять заметил взмах рук, затем все с грохотом исчезло в глубине…
На нейнфельдском кладбище, рядом с могилой слепой, похоронен был и горный мастер; тело утопленника нашли неподалеку от Нейпфельда, зацепившимся за ивовый кустарник. Ходил слух, что и студент утонул, ибо с несчастной ночи и он бесследно пропал. «К своему счастью», — говорили люди. В замке с великим негодованием рассказывалось, какие ужасные вещи наглый, дерзкий «дегамот» наговорил в лицо его превосходительству, и то, что это неслыханное преступление требовало достойного возмездия, само собой разумелось.
Год спустя после этих событий, когда первые весенние цветы распустились на могиле горного мастера, в придворной капелле в А, совершалось бракосочетание.
На хорах теснилась знать и высшие сановники, присутствовали также и члены княжеского дома.
Невеста, как мраморное изваяние, стояла неподвижно, лишь в глазах сверкал огонь торжества — ее ожидал блеск и высокое положение в свете, все то, чего она так жаждала.
Увешанным орденами женихом был барон Флери, министр, а рядом с ним придворная дама Ютта фон Цвейфлинген, «дочь барона Ганса фон Цвейфлинген и Адельгунды, урожденной баронессы фон Ольден».
— Безупречный союз, ваша светлость, — прошептала обергофмейстерина с улыбкой глубокого самодовольства, обращаясь к княгине с поздравлением и кланяясь чуть не до земли.
Глава 10
Одиннадцать лет прошло со смерти горного мастера.
Радостно забилось бы сердце умершего, с такой теплотой и верностью относившееся к нуждам своих земляков, при виде нейнфельдской долины.
Белый замок, конечно, не тронутый ни временем, не непогодой, высился среди зелени, как будто все эти одиннадцать лет сохранялся под стеклянным колпаком.
Высокая белая стена отделяла его от всего живущего вне его, — это был строго охраняемый, заповедный мирок, столь же консервативно и неподвижно прозябающий в данной ему форме, как и самые принципы аристократии.
Большой контраст с этим добровольно наложенным на себя безмолвием представляла деятельная жизнь по ту сторону стены. Ее глубокое, могучее дыхание далеко разносило свое серое знамя, — оно развевалось даже и над Белым замком, весело пронизывая воздух, которым дышали аристократические легкие, и над тихими горами распростерлась мощная рука промышленности.
Шесть лет тому назад завод был продан государством: он перешел в частные руки и с тех пор стал принимать такие размеры, о каких прежде никто не мог бы и вообразить. С баснословной быстротой выросло колоссальное здание в нейнфельдской долине. Там, где когда-то одна доменная труба одиноко высилась в воздухе, теперь дымилось четырнадцать фабричных труб; железное производство соединилось с бронзолитейным. В прежние времена завод поставлял лишь самые примитивные изделия, ныне же превосходные литейные вещи ходили по всему свету.
Громадная масса зданий, — где грохотал и толчейный молот, разбивающий руду, и отливали формы, ковали и пилили, бронзировали и наводили чернь, — занимала собой приблизительно все пространство между прежним заводом и селением Нейнфельд; да и само селение едва было узнаваемо. Огромное производство требовало много рук. Прежнего рабочего персонала не хватало — и вот сотни незанятых рук стекались из окрестных мест, и как бы по волшебному мановению исчезли все признаки бедности и нищеты, до той поры придававшие такой негостеприимный вид горной природе.
Можно было бы предположить, что новый владелец, созидая все это, имел в виду лишь одну цель, а именно благосостояние народа, ибо заработная плата была не только очень повышена, но впоследствии рабочие были сделаны участниками в прибыли. Но предприниматель был человек дичившийся и чуждавшийся всего, южноамериканец, нога которого, как рассказывали, никогда не ступала на европейскую почву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41