потом появился снова и, поклонившись, сделал Солсбери знак, что король его ждет.
Он прошел вперед и, приподняв ковер, ввел графа в комнату, где находился Филипп.
Король в одиночестве сидел за большим столом и казался задумчивым. В комнате царил полумрак.
— Это вы, граф! — воскликнул король, с удивлением увидев возникшего перед ним Солсбери.
— Да, ваше величество, это я, граф Солсбери, который до смерти не забудет, что с ним, когда он был пленником короля Франции, обходились как с королевским гостем, и сегодня даже скучает о своем заточении.
И граф провел рукой по лбу, словно желая прогнать тягостные образы, преследовавшие его.
— Сядьте рядом со мной, граф, и соблаговолите объяснить, чему я обязан вашему столь приятному для меня появлению здесь.
— Ваше величество, я секунду назад сказал вам, что храню память о вашей доброте ко мне, но должен был бы прибавить, что я пришел засвидетельствовать вам мою признательность, дабы вы сами могли убедиться, что я говорю правду.
— Вас послал король Англии?
— Нет, ваше величество. Никто не знает, что я во Франции, — мрачным голосом ответил граф, — и надеюсь, никто никогда не узнает о моем визите к вам. Позвольте мне, ваше величество, задать вам несколько вопросов.
— Прошу вас.
— Вы ведь подписали перемирие с королем Эдуардом? -Да.
— И вы спокойны, поскольку верите в прочность этого перемирия?
— Как видите. Мы не только спокойны, но даже очень часто устраиваем праздники. Наш добрый французский народ подобен ребенку; его надобно развлекать до тех пор, пока ему не придется сражаться.
— Но, ваше величество, в Англии находятся ваши пленные, так же как во Франции были пленные короля Эдуарда.
— Я помню об этом, мессир, среди них сир де Леон, три отважных командира, один из коих уже возвращен мне, ибо я обменял его на герцога Стэнфордского. Это мессир Оливье де Клисон.
— О ваше величество, Франция несчастна с той минуты, когда те люди, что должны были бы ее защищать, стали предавать ее.
— Я вас не понимаю, — сказал король, вставая.
— Я сказал, ваше величество, что король Эдуард вернул свободу Оливье де Клисону в обмен на герцога Стэнфордского, но отказался освободить Эрве де Леона.
— Правильно.
— Знаете ли вы, ваше величество, почему король Англии отдал предпочтение этому вашему подданному?
— Я этого не знаю.
— Потому что при обмене было выдвинуто неизвестное вам, ваше величество, условие, принятое мессиром Оливье де Клисоном, и оно сейчас угрожает Франции одной из величайших опасностей, которым она когда-либо подвергалась.
Филипп VI побледнел.
— Неужели вы, вы, граф, один из верных слуг короля Эдуарда, явились предупредить меня об опасности? — спросил король. — Неужели вы даже приехали из Англии, чтобы сообщить мне эту новость в благодарность за приятное заточение, в котором я вас держал? С каких это пор честные подданные одного короля являются столь любезно предупреждать враждебных королей об опасностях, коим те подвергаются?
— С тех пор, — серьезным голосом возразил граф, — как во время их отсутствия короли стали бесчестить верных подданных, которые за них сражаются.
Филипп неотрывно смотрел на графа, потому что, несмотря на искренность голоса Солсбери, боялся предательства.
— Значит, вы утверждаете, — сказал король, — что освобождение Оливье де Клисона было оговорено тайным условием.
— О нем знают лишь Оливье и король Англии.
— И в чем оно состоит?
— В измене, ваше величество.
— Измене?! -Да.
— Это невозможно. Оливье де Клисон — славный капитан.
— Я это знаю, ваше величество, ведь мне пришлось сражаться с ним под стенами Рена. Но Оливье де Клисон — предатель, и у меня есть доказательства. Вот они, возьмите!
И, сказав это, Солсбери подал королю Филиппу перга-менты, скрепленные печатями Оливье де Клисона и Год-фруа д'Аркура.
Филипп прочел обещания, данные обоими пленниками, и, взглянув на Солсбери, спросил его дрожащим голосом:
— Значит, согласно этим договоренностям, по окончании перемирия королю Англии будет открыта дорога во Францию?
— Да, ваше величество.
— Ну что ж, Эдуард Третий — хитрый человек! Итак, — продолжал Филипп, — меня покидают и предают мои лучшие рыцари: Оливье де Клисон, Годфруа д'Аркур, Лаваль, Жан де Монтобан, Ален де Кедийяк, Гийом, Жан и Оливье де Бриё, Дени дю Плесси, Жан Малар, Жан де Сендави, Дени де Галлак, Анри де Мальтруа! Пусть! Я им жестоко отомщу. Хорошо ли вы понимаете, граф, что вы сделали?
— Да, ваше величество.
— Вы разрушили самую дорогую мою веру.
— Эдуард разбил мои самые святые надежды.
— Из-за вас прольется благороднейшая кровь Франции.
— Мне это безразлично, ваше величество, лишь бы я был отмщен!
— А чем объясняется, что и вы бросаете вашего короля?
— Я уже сказал вам, ваше величество. Это вызвано тем, что мой король подло украл мое самое дорогое сокровище, честь моего имени, кровь моего сердца, единственную отраду в моей жизни. Молю вас, ваше величество, карайте и лейте кровь, воздвигайте эшафоты, придумывайте новые пытки. Но сколь бы сурова ни была ваша месть, она никогда не достигнет глубины моей боли и моей ненависти.
— И что вы намерены делать?
— Разве я знаю, ваше величество? Что, скажите, может делать человек, чье сердце разбито?
— Останьтесь ненадолго во Франции, граф, и вы увидите, как король карает измену.
— Теперь, ваше величество, — ответил Солсбери, — мне больше не остается ничего другого, как просить у вас разрешения удалиться, умоляя вас вернуть мне эти пергаменты.
— Вернуть их вам? Но почему?
— Потому, ваше величество, что это разоблачение, простительное сегодня по причине страданий, которые я претерпел, может быть, не будет таковым в будущем.
— Я клянусь вам, граф, — возразил король, — никто не узнает, что эти бумаги у меня, никто не узнает, что их передали мне вы, и я буду наносить удары, беря на себя одного всю ответственность за эти кары. Оставьте у меня эти доказательства, ибо, когда вы уедете, я буду сомневаться в столь чудовищном преступлении этих людей и, может быть, не осмелюсь больше обрушивать на них кары, если эти документы не будут у меня перед глазами.
— Согласен, ваше величество, — ответил граф. — Мне достаточно вашего слова.
— Прощайте, мессир, и всегда помните о гостеприимстве королевского дома Франции.
Солсбери удалился.
Ночь стояла темная. Он покинул Лувр; мрачный силуэт башни, в окнах которой кое-где мелькали слабые огоньки, вырисовывался на фоне неба.
— Отныне я уверен, король Эдуард Английский, что ты не исполнишь своего обета, — прошептал он, выйдя за ограду дворца.
И исчез во мраке.
IV
На следующий день король велел возвестить, что в начале января 1343 года состоятся праздники.
В пятнадцатый день этого месяца действительно объявили турнир, на котором должны были состязаться все благородные рыцари королевства и принять участие сам король Филипп VI.
В соседние провинции разослали герольдов, чтобы созвать бойцов.
Были проведены пышные приготовления, хотя никто не смог бы догадаться, к какой кровавой развязке они приведут.
За несколько дней до турнира король вызвал прево Парижа.
— Все ли лица, список которых я вам передал, находятся в Париже? — спросил он.
— Да, ваше величество.
— И мессир Оливье де Клисон?
— Приехал сегодня утром.
— А мессир Годфруа д'Аркур?
— Только его нет в Париже.
— Неужели он что-то подозревает? — бормотал король, большими шагами расхаживая по комнате. — Но хотя бы жена его здесь?
— Да, ваше величество.
— О брат мой, Робер Артуа, кажется, вы не единственный предатель в нашем королевстве, появляются и ваши сообщники. Но с Божьей помощью я уничтожу всех вас, если даже для этого мне придется стереть ваши замки с лица земли и повесить всех ваших отпрысков до единого!
— Не желает ли ваше величество отдать мне еще какие-либо распоряжения? — спросил прево.
— Нет, ступайте.
Спустя три дня Париж гудел как улей.
Взошло солнце, более сияющее, чем люди смели на то надеяться, словно сами небеса хотели защитить торжество, что должно было начаться в этот день.
С самого раннего утра, как то было на празднике, который король Филипп Красивый давал Эдуарду II и Изабелле по случаю их приезда во Францию, улицы Парижа были «зашторены», то есть все дома укрыты занавесями. Прошло много шествий; в них участвовали горожане и все цехи ремесленников — под громкие звуки музыкальных инструментов одни шли пешком, другие ехали верхами.
Вслед за ними проследовали менестрели и всевозможные комедианты, разодетые в пестрые костюмы, гудя в рожки и стуча в бубны.
Король со свитой наблюдали за этим шествием, с ликующими криками направляющимся на остров Сите к собору Богоматери.
Потом ехали собравшиеся на турнир рыцари; их кони были укрыты роскошными попонами, а сами они облачены в самые богатые доспехи; каждого из них сопровождал оруженосец, несущий развевающееся на ветру знамя своего сеньора, украшенное каким-нибудь благородным девизом.
И наконец, толпой валил народ, крича во все горло, как это всегда бывает, когда ему устраивают развлечения.
Вечером были устроены пиры и зрелища, а на следующий день в полдень в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре должен был начаться турнир, на который записалось множество рыцарей.
Турнир был отложен на день по приказу короля; он, вероятно, хотел подождать сутки в надежде, что приедет Годфруа д'Аркур, но тот не появился.
Итак, в полдень рыцари вышли на ристалище.
Мы находим на турнире уже знакомого нам Эсташа де Рибомона (с ним читатели еще встретятся в нашем рассказе).
В тот день Эсташ де Рибомон творил чудеса, и после многих блестящих выпадов, принесших ему большую честь, король призвал его к себе и усадил рядом со старым королем Богемии Иоанном Люксембургским, пожелавшим присутствовать на турнире; хотя он был слепым, его сердце трепетало от радости каждый раз, когда наносился прекрасный удар, и ему рассказывали о нем под шумные рукоплескания зрителей.
Филипп же был бледен. Его терзала страшная тревога, и, казалось, он нетерпеливо ждал чего-то, что должно было случиться совсем скоро.
Наконец на поле выехал рыцарь в полных боевых доспехах, и, вероятно, король его узнал, потому что на лице Филиппа отразилась и ненависть и радость.
Это был не кто иной, как Оливье де Клисон: коснувшись концом меча своего соперника, он ехал на другой конец поля занять исходную позицию; но, в то мгновение, когда он хотел взять наперевес копье, к нему подошли четверо мужчин и прево Парижа, который сказал:
— Мессир Оливье де Клисон, именем короля я арестовываю вас как предателя и сообщника короля Англии, а также объявляю предателями сира де Лаваля, Жана де Монтобана, Алена де Кедийяка, Гийома де Бриё, его братьев Жана и Оливье, Дени дю Плесси, Жана Малара, Жана де Сендави, Дени де Галлака, присутствующих здесь, Годфруа д'Аркура, коего нет в нашем королевстве, и повелеваю сдать нам свое оружие.
Все взоры устремились на ложу короля, но Филипп уже ушел.
Великий ужас сковал толпу. Рыцари, чьи имена мы назвали, отдали свое оружие, и стражники из резиденции прево отвели их в тюрьму Шатле, ворота которой захлопнулись за ними.
Народ молча расходился, совершенно подавленный сценой, что разыгралась на его глазах.
В это же время Анри де Мальтруа, докладчик по ходатайствам во дворце Филиппа де Валуа, был арестован по обвинению в предательстве и тоже посажен в тюрьму.
С этого дня Филипп стал выглядеть более спокойным и счастливым. Никакого процесса, никакого суда, никакого поиска доказательств не было. Обвиняемых приговорили к смертной казни. Они знали, что заслуживают ее, а ничего другого и не требовалось.
Что касается народа, то ему не нужно было давать каких-либо объяснений. Он был волен присутствовать при казни, которую ему устраивали как спектакль взамен праздничного турнира, коего он так и не увидел.
Узнав об этих арестах, епископ Парижский потребовал освободить Анри де Мальтруа, поскольку тот был лицо духовное и подлежал только папской юрисдикции. Поэтому Анри де Мальтруа был выпущен из тюрьмы; хотя его наказание и было отложено, оно не стало от этого менее страшным.
Казни назначили на 29 ноября 1343 года. Но до этого дня у арестованных не удалось вырвать ни одного признания.
Вечером 28 Филипп VI собственной персоной спустился в темницу Оливье де Клисона, на мгновение почти поверившего, что его помилуют, когда он увидел вошедшего короля.
Сначала Оливье решил все отрицать, но Филипп показал скрепленное личной печатью де Клисона письмо, в котором тот связывал себя и своих спутников обязательством служить королю Англии.
Оливье опустил голову и промолчал. Король вернулся в Лувр, а на другой день, в одиннадцать часов утра, узников сквозь необъятную толпу черни, сбежавшейся отовсюду, перевезли из Шатле на Рыночную площадь, где был построен эшафот.
Король пожелал присутствовать при сем зрелище, и за единственным закрытым окном из всех, выходящих на площадь, вырисовывалась его тень; горящими глазами он вглядывался в эшафот.
Перед тем как лечь на плаху, Оливье де Клисон принародно признался в своем преступлении, сказав, что желает, прежде чем предстать перед Господом, заслужить его милость покаянием.
В тот день было срублено четырнадцать голов; Филипп как будто хотел окружить наполненным кровью рвом свой трон, чтобы сделать его неприступным.
По окончании казни все зрители, напуганные трагедией, свидетелями которой стали, разошлись по домам. Когда свершилось королевское правосудие, один человек, стоявший в толпе тех, кого привлек этот спектакль, тоже ушел с площади. Правда, вместо того чтобы углубиться в центр города, он вышел за ограду Парижа и в сотне метров от стен нашел оруженосца, поджидавшего его с парой лошадей. Оседлав коней, они быстро ускакали.
Это был граф Солсбери; в Париже ему больше не на что было смотреть. Однако это первое заклание еще не насытило Филиппа, у которого, напомним, епископ вырвал одну жертву.
Как только его вынудили отпустить Анри де Мальтруа, король написал папе, поведав о преступлении, в коем оказалось виновно духовное лицо, и испрашивая у него разрешения, если и не покарать Анри смертной казнью, то хотя бы опозорить его любым иным наказанием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36