Я готов, Алике, сделать все, что вы пожелаете. Приказывайте!
— Хорошо, ваше величество, — отвечала Алике, и улыбка ее лучилась какой-то небесной кротостью, — я вас прощаю, ибо, наверное, вы любите меня и, если бы вы знали, что ваша любовь убьет меня, вы, наверное, не сделали бы того, что сделали. Вы предлагаете мне блага, — ослабевшим голосом продолжала она, — обладать которыми была бы счастлива и горда другая женщина, но они так ничтожны в сравнении с благами вечности, к каким отныне устремлена моя душа! Вместо них обещайте мне сделать то, о чем я вас попрошу.
— Я вас слушаю, Алике.
— Ваше величество, может быть когда-нибудь вам доведется увидеть графа Солсбери. Обещайте мне при встрече сказать ему, что я умерла потому, что он не простил мне греха, виновником которого были только вы. Вы скажете, ваше величество, что видели меня при смерти, что умерла я, благословляя его и моля за него Бога. От боли утомленная Алике закрыла глаза.
— Что все это значит? — прошептал король. — Вы не должны умереть! Вы, Алике, вы… та, что я люблю! Вы в бреду. Во имя Неба, Алике, скажите, что с вами!
Графиня встрепенулась и, взяв руку короля, сказала:
— Ваше величество, дайте мне вашу руку, чтобы я смогла подойти к окну. Я хочу в последний раз увидеть, как Бог озаряет землю своей улыбкой.
Король невольно послушался, и Алике — рука ее была холодна, а по телу вдруг пробежала дрожь — облокотилась на подоконник раскрытого окна, откуда открывался вид на бескрайнюю равнину, покрытую цветами и источавшую теплое благоухание земли.
— Кто мог бы, ваше величество, предсказать мне в тот день, когда я давала обет верности тому, кого любила, что вскоре после свершения обета я умру, покинутая моим супругом, но опираясь на руку человека, который довел меня до смерти?
— Алике, вы приводите меня в ужас вашими словами о смерти. Скажите мне, что вы хотите мучить меня, но не говорите больше, что вы должны умереть.
— Через час я буду мертва, ваше величество.
— Вы? -Да.
— На помощь! — вскричал король.
— Успокойтесь, это ни к чему! Не оставляйте меня, государь, вы не успеете вернуться, как я уже умру, а мне еще надо кое-что вам сказать.
Король упал на колени.
— Боже! Господь мой! Спаси ее и прости меня! — молил он.
— Когда вы приехали, — продолжала Алике, подав королю знак подняться, — я сняла траурные одежды и надела этот праздничный наряд. Я видела, что вы едете, ибо уже много дней смотрю из окна на дорогу, ведущую к замку. И тут, потому что мною еще владели человеческие чувства, я захотела одарить вашу жизнь вечным сожалением о моей смерти. Я приняла яд, ваше величество, и сказала себе: «Я умру, проклиная его, и он будет страдать теми страданиями, что претерпела я».
— Ради всего святого, — воскликнул Эдуард, — позвольте мне спасти вас, и клянусь, что я забуду навсегда ваше имя, если надо, заточу себя в монастыре, но живите, не умирайте!
Растерянный король обливал слезами похолодевшие руки графини.
— Это ни к чему, — повторила Алике, — я должна умереть, и, кстати, времени больше не осталось. К тому же я не буду проклинать вас, государь, ведь я уже сказала, что прощаю вас. Смерть выглядит страшной лишь для тех, кого что-то страшит в загробной жизни. Но я не боюсь ничего. Я умираю, чтобы очиститься от чужого греха, и жизнь моя уйдет с земли в вечность столь же легко, как в сумерках свет сливается с темнотой. Смотрите, все улыбается вокруг нас, и уверяю вас, что никогда я не была столь спокойна, как в эту минуту. Поэтому ничего не бойтесь, ваше величество, с ненавистью я покончила. Моя душа, что вознесется к Богу, уже настолько отрешилась от земных уз, что теперь я вижу в вас не человека, меня погубившего, а друга, что поддерживает меня в мгновения смерти. Мне вас жаль, ваше величество, ибо, когда я умру, вы будете страдать и долго терзаться угрызениями совести, от которых мне хотелось бы вас избавить. Вы любили меня, ваше величество, но ваша любовь вас ослепила, заставила забыть о том, что бывает любовь, убивающая тех, на кого она обращена: так, слишком жаркое солнце убило бы наши северные цветы. В одно мгновение вы разбили две жизни, такие счастливые, что можно было бы подумать, будто Бог создал их с сожалением, считая несправедливым одарить огромным счастьем лишь два создания, тогда как много других Божьих существ страдает. Вы ошиблись, ваше величество, вот в чем дело. Но все-таки я могла бы вас полюбить. Вы молоды, благородны и могущественны, и могло бы случиться так, что вас я встретила бы раньше, чем графа. Почему Бог этого не сделал? Возможно, потому, что хотел дополнить мою жизнь мученичеством, и потому, что призвал вас к более славной судьбе.
Алике говорила таким нежным и таким трогательным голосом, что Эдуард, запрокинув голову и прикрыв рукою глаза, плакал навзрыд.
— Будьте мужественны, ваше величество, — немного помолчав, сказала Алике. — Смотрите, в какой чудесный день Бог призывает меня к себе. Мне даже не придется страдать, видя, как это дивное солнце погаснет за холмом; чьи глаза сомкнутся прежде, чем оно закатится, и я буду жить в краю, где нет теней и ночей. А вы, ваше величество, отправитесь одерживать новые победы; вы, конечно, присоедините к Англии новое королевство и прикажете убить еще несколько тысяч людей. История отведет вам много места на своих страницах, ваше величество, и, наверное, мое имя перейдет в потомство, озаренное отблеском любви, которую вы испытывали ко мне; тогда люди будут удивляться, что такая скромная женщина умерла, но не приняла любви великого завоевателя. Странная вещь жизнь, когда смотришь на нее с той точки, откуда теперь смотрю на нее я! Скажите мне, ваше величество, вы действительно любили меня? — спросила Алике, устремив на короля исполненный нежности взгляд.
— Неужели вы сомневаетесь в этом? — рыдая, ответил Эдуард.
— И вы сделали бы ради меня все, что сейчас мне обещали?
— Все, клянусь вам.
— Какая слава ждет меня в будущем! — воскликнула графиня. — Но почему же случилось так, что я не полюбила вас?
XVI
— Я должна позвать священника, потому что смерть приближается, — продолжала графиня, — но предпочитаю, чтобы только вы, ваше величество, выслушали мою исповедь. Священник не сможет сказать больше того, о чем в эти мгновения говорит мне Бог, а я не смогу сказать священнику ничего другого, кроме того, что можете услышать вы. Неужели Богу, чтобы поверить в наше раскаяние, необходимо, чтобы мы вверяли это раскаяние в руки одного из его служителей? Или же исповедь — это лишь приготовление к смирению перед ним?
— Если бы вы знали, Алике, какую боль причиняет мне ваше спокойствие! — возразил король. — Я предпочел бы ваш гнев и ваше проклятие. Когда я думаю, что из-за моей роковой любви гибнет ваша счастливая жизнь, я спрашиваю себя, не следует ли мне разбить голову о стену или, по крайней мере, доставить себе радость не видеть вашей смерти, уйдя из жизни раньше вас.
— Нет, ваше величество, живите, ваша смерть будет преступлением, ибо слишком много судеб и интересов зависят от вашей жизни; вам не дано посягнуть на свою жизнь, а меня больше ничто не удерживает на земле. Буду я жива или умру, всем это безразлично, поэтому столь спокойны последние мои минуты. Настал час возвращать взятое, ваше величество, и я должна вернуть вам одну вещь, которую вы дали мне и которую вы сохраните в память обо мне.
Алике подошла к столу, где стояла золотая, пышно украшенная шкатулка; она открыла ее и достала оттуда разные украшения.
— Драгоценности, украшения — жалкие безделушки бренного мира, о как я презираю вас сейчас, вас, что я так обожала, когда вы делали меня красивой ради того, кого я любила!
И Алике стала беспорядочно выбрасывать на стол из коробочек жемчуга и бриллианты; она что-то искала в шкатулке и, наконец, нашла. Показывая королю перстень с изумрудами, она спросила:
— Вы помните этот перстень, ваше величество?
— Да, — ответил король, погруженный в свои мысли.
— А того, кому вы его дали?
Король утвердительно кивнул головой, ибо волнение, вызванное этим воспоминанием, мешало ему говорить.
— Бедный Уильям! — прошептала графиня. — Он тоже меня любил, но теперь спит в могиле. Его последними словами был совет. Он предчувствовал, ваше величество, что ваша любовь принесет мне горе, и предупреждал, чтобы я опасалась вас. Никогда у мужчины не было более чистых помыслов о любви, нежели у него; никогда мужчина не страдал больше, чем он, при мысли, что, умирая, он лишает поддержки ту, кого защищал до последнего дня. Он любил меня так, что я стыдилась своего счастья, когда он был рядом со мной. Меня, ваше величество, любили трое мужчин: Уильям, граф и вы; двоим из них я уже принесла несчастье. Уильям умер, и кто знает, что стало с графом? Возьмите перстень, ваше величество, и да будет Богу угодно, чтобы он стал вашим талисманом! Ну а теперь, — еле слышно сказала Алике, слабевшая с каждой минутой, — я пойду в молельню, чтобы немного побеседовать о прошлом с Богом, потом на моем ложе буду ждать прихода смерти. Тогда, ваше величество, если вид умирающей не слишком испугает вас, вы сможете войти ко мне в комнату, чтобы увидеть меня в последний раз.
С этими словами графиня, шатаясь, открыла дверь в молельню и ушла.
Король, оставшись один, опустился на колени и долго молился.
Едва он поднялся, как вошла камеристка графини и сказала, что госпожа ждет его в своей комнате.
Алике, одетая в белое, покоилась на своей постели, откуда сквозь открытое окно она могла видеть пейзаж, которым несколько минут назад любовалась вместе с королем.
— Прощайте, ваше величество, — сказала она, — наступает смерть, и я тяжко страдаю.
Лицо графини, действительно, исказили первые судороги агонии.
Король уже не мог ни плакать, ни говорить.
Он встал на колени на ступени, ведущие к постели, и припал губами к руке графини, бессильно свисавшей с ее ложа.
— Кто бы мог сказать, что я умру такой молодой и вдали от того, кого любила? — прошептала она.
— Умоляю вас, графиня, не проклинайте меня! — заклинал король. — Сколь бы ни были велики ваши муки, я страдаю гораздо сильнее.
Дыхание Алике участилось; жизнь, что еще билась в ней, сделала резкое усилие, после чего графиня с тусклыми глазами и зловеще-бледным лицом застыла в неподвижности, которую можно было бы принять за смерть, если бы не слышалось, как прерывистое дыхание приоткрывает побелевшие губы умирающей.
Так прошел час, ставший часом скорби.
Алике страдала только телом, а ее душа, что еще дышала на устах, казалось, каждое мгновение была готова отлететь в небеса.
Король, подавленный горем и воспоминаниями, выглядел мрачнее и отчаяннее, чем больной, перед кем раскладывают инструменты для мучительной операции.
Наконец Алике в последний раз произнесла имя своего мужа, сжала руку короля и испустила дух.
Но смерть не исказила черты ее лица, оно, наоборот, утратило последние следы предсмертных мук; ее рот приоткрылся, словно драгоценный сосуд, из которого вылетел последний аромат, а бледность щек, гармонирующая с белым платьем, придавала Алике вид мертвой невесты, отправляющейся на обручение к Богу.
Бог, без сомнения, внял ее молитве, ибо лицо ее озарила полная безмятежность. Алике оставалась такой прекрасной, что казалось, будто душа ее отправилась к Богу только вестницей чего-то, и что тело ждет, готовое принять ее снова, после исполнения некоей таинственной миссии. И так она была прекрасна, что Эдуард никак не мог на нее наглядеться и не верил, что эти уста, на которых он столько раз видел улыбку, уже не раскроются в вечной улыбке.
Яркие лучи солнца заливали комнату, освещая белое и девственно-чистое ложе умершей. В парке распевали птицы, как будто душа Алике, отлетая к небу, разбудила уснувший хор их голосов.
Король вышел из комнаты, спустился в сад и нарвал огромные охапки цветов. Потом он снова поднялся наверх.
Когда он вошел в комнату, ему почти почудилось, будто она сейчас с ним заговорит. Но ничто не изменилось, и лишь беглые тени от дрожащих листьев деревьев по-прежнему играли на невозмутимом лице прекрасной покойницы.
Король снова опустился на колени и, положив на ложе сорванные им цветы, сказал:
— Ангел, прими эти лилии и розы; они менее чисты и белы, чем твоя душа, душа, в которой я хотел бы заточить мою любовь и найти прибежище моему сердцу, прими благоговейное приношение вечного моего отчаяния.
Потом Эдуард, склонившись над ложем Алике, запечатлел на ее лбу прощальный поцелуй и, взяв колокольчик, громко позвонил.
Появился слуга.
— Графиня Солсбери скончалась, — объявил король и ушел, повергнув в изумление всю прислугу замка.
Король не пожелал уехать и остался на похоронах любимой женщины. Он вернулся в покои, что занимал много раз, когда граф еще жил в замке.
Солнце, которое Алике больше не приведется видеть, скрылось за горизонт, и, поскольку она всегда выражала желание покоиться на холме, что высился над замком, один из прежних служителей короля отправился за могильщиками.
Вечером в замок вошли трое мужчин.
Король слышал их шаги и, выйдя в коридор, подошел к двери комнаты, за которой покоилась умершая.
Тело Алике покрыли саваном; лицо ее скрывала белая вуаль, доходившая до самых ног.
Один из трех мужчин вошел в комнату, сделав остальным знак удалиться. Тот, кто остался в комнате усопшей (Эдуард следил за каждым его движением), подошел к ложу.
Он приподнял саван, укрывавший Алике, и, опустившись на колени, прочитал молитву, после чего поцеловал покойницу в лоб.
— Да падет позор и проклятие на твоего убийцу! — шептал этот человек. — Мир и прощение твоей душе, несчастная мученица!
Услышав этот голос, король вздрогнул.
Человек стоял спиной к двери и, следовательно, к царственному зрителю этой сцены.
Когда тот, кто проник в замок под видом могильщика, снова прикрыл саваном тело графини и вышел из комнаты, Эдуард, по-прежнему прячущийся за дверью, прошептал, увидев его лицо:
— Граф!
Граф был совсем не тот, каким его знал король; никто не узнал бы его в этом мрачном человеке с поседевшими волосами, впалыми щеками и длинной бородой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36