И все же он был рад, что будет только март, когда он сойдет на пристань в Лондоне, слишком рано для Франчески, которая прибывала в город в начале сезона.
Он был храбрым человеком и доказывал свою храбрость множество раз — и на полях сражений, и при других обстоятельствах. Но он был и честным человеком, достаточно честным, чтобы признаться, что перспектива оказаться с Франческой лицом к лицу пугала его больше, чем целая французская армия или тигр-людоед.
Может, ему повезет и она вообще решит не ехать в Лондон в этом году.
Это было бы величайшим счастьем.
Было темно, и она никак не могла уснуть, и в доме был собачий холод, и, что хуже всего, все это было по ее собственной вине.
Впрочем, что до темноты, тут она, пожалуй, ни при чем, решила Франческа. Ночь есть ночь, в конце концов, и воображать, что солнце скрылось за горизонт по ее вине, — это уж чересчур. А вот вина за то, что дом не успели должным образом подготовить к ее приезду, лежала целиком и полностью на ней. Она забыла сообщить, что собирается приехать в этом году в Лондон на месяц раньше, и вот результат: из прислуги в Килмартин-Хаусе нет никого, а запасы угля и восковых свечей почти истощены.
Утром все наладится, после того как экономка и дворецкий совершат безумный набег на магазины Бонд-стрит, но сейчас Франческе оставалось только дрожать в своей постели. День выдался на редкость ненастный, и от резкого ветра было гораздо холоднее, чем обычно бывает в это время в марте. Экономка попыталась было пожертвовать всем имеющимся в доме углем для господского камина, но Франческа не разрешила: графиня там не графиня, а не могла она допустить, чтобы из-за нее все остальные в доме спали в нетопленых спальнях. Кроме того, господская спальня была необъятных размеров, и натопить ее было непросто, особенно если остальные помещения в доме тоже не были должным образом натоплены.
Библиотека! Вот решение проблемы! Библиотека была маленькой и уютной комнатой, и если закрыть дверь в коридор, то тепло от камина сохранится до утра. Более того, в библиотеке есть отличная кушетка, на которой вполне можно спать. Кушетка эта, конечно, невелика, но лучше спать на ней, чем погибать тут, в спальне, от холода.
Приняв это решение, Франческа выпрыгнула из постели и, ежась от холода, кинулась к своему халату, висевшему на спинке кресла. Халат этот представлял собой не слишком надежную защиту от холода — Франческа не подумала, что ей может понадобиться в Лондоне халат потеплее, — но это было лучше, чем ничего, к тому же, напомнила себе Франческа, в безвыходной ситуации выбирать не приходится, особенно человеку, у которого ноги совсем заледенели от холода.
Она поспешила вниз, скользя на натертых ступенях, так как на ногах ее были толстые шерстяные носки, и едва не упала, но, к счастью, удержалась на ногах, и сразу же помчалась по ковровой дорожке к библиотеке.
— И скорее развести в камине огонь, огонь, огонь, — шептала она на бегу. Вот добежит она до библиотеки и сразу же вызовет звонком прислугу, и очень скоро в камине разгорится веселое пламя. И нос ее отогреется, и пальцы утратят этот кошмарный голубоватый цвет, и…
Она толкнула дверь в библиотеку.
И пронзительный вопль сорвался с ее губ. В камине уже пылал огонь, и возле него спиной к ней стоял мужчина, протянувший к пламени замерзшие руки.
Франческа огляделась, ища что-нибудь, что можно было бы использовать в качестве оружия.
И тут мужчина обернулся.
— Майкл?!
* * *
Он никак не думал, что она окажется в Лондоне. Ему, черт возьми, и в голову не пришло, что такое возможно! Не то чтобы это что-то изменило, но все же он был бы готов к этой встрече. Он бы потренировался изображать на лице мрачную усмешку или по крайней мере побеспокоился о том, чтобы к решительному моменту одеться безупречно и как следует войти в роль неисправимого повесы.
Так нет же! Вместо того он стоит теперь перед ней разинув рот и старается не обращать внимания на то, что из одежды на ней одна только темно-пунцовая ночная рубашка и пеньюар из такой тонкой и прозрачной ткани, что легко различить очертания…
Он нервно сглотнул. Не смотреть. Ни в коем случае не смотреть.
— Майкл? — снова вырвалось у нее.
— Франческа, — отозвался он, так как надо же было сказать что-нибудь. — Что ты здесь делаешь?
И кажется, тем вывел ее из оцепенения.
— Что я здесь делаю? — переспросила она. — Это ведь не я предположительно должна находиться сейчас в Индии. Что ты здесь делаешь?
Он небрежно передернул плечами:
— Я подумал, что пора мне вернуться домой.
— Написать ты не мог?
— Тебе? — спросил он, приподняв бровь. Ирония, как и задумывалось, достигла цели. Она не написала ему ни единого письма за все время его странствий. Он отправил ей три, но, после того как стало очевидно, что отвечать она не намерена, всю переписку стал вести через свою мать и мать Джона.
— Да хоть кому-нибудь, — ответила она. — Тогда кто-нибудь был бы здесь, чтобы встретить тебя.
— Ты же здесь, — заметил он. Она нахмурилась:
— Если бы мы знали, что ты приедешь, то подготовили бы дом к твоему приезду.
Он снова передернул плечами. Это движение вполне соответствовало образу, который он так отчаянно старался создать.
— Дом вполне готов.
Она зябко обхватила себя руками, тем самым полностью закрыв от его взоров свою грудь, что, он не мог не признать, было только к лучшему.
— Ну все равно, можно было написать. — И голос ее показался резким в ночной тишине. — Этого требует простая вежливость.
— Франческа, — сказал он, вновь поворачиваясь к камину, чтобы продолжить растирать замерзшие руки у пламени, — ты хоть представляешь, сколько идет почта из Индии?
— Пять месяцев, — незамедлительно ответила она. — Четыре, если ветра благоприятствуют.
Черт возьми, так и есть!
— Ну, пусть так, — продолжал он брюзгливо, — все равно, когда я принял решение, уже не было никакого смысла сообщать письмом о моем приезде. Письмо отправилось бы с тем же кораблем, что и я.
— В самом деле? А мне казалось, что пассажирские суда всегда идут медленнее тех, что возят почту.
Он вздохнул и посмотрел на нее через плечо:
— Все суда возят почту. И потом, разве это имеет значение?
Мгновение ему казалось, что она ответит утвердительно, но она сказала спокойно:
— Ну конечно, не имеет. Важно, что ты снова дома. Представляю, как обрадуется твоя мать.
Он отвернулся, чтобы она не увидела его невеселой улыбки.
— Да, — буркнул он, — разумеется.
— И я… — Она замолкла, прочистила горло. — Я тоже очень рада, что ты вернулся.
Прозвучало это так, словно она убеждала саму себя, но Майкл решил раз в жизни разыграть роль безупречного джентльмена и не замечать этого.
— Тебе холодно?
— Не очень, — ответила она.
— Врешь.
— Ну, привираю слегка.
Он сделал шаг в сторону, чтобы освободить для нес место возле горящего камина, и, не услышав за спиной никакого движения, приглашающим жестом указал на свободное место рядом с собой.
— Я пойду к себе, — сказала она.
— О Господи, Франческа! Если тебе холодно, подойди к огню. Я не кусаюсь.
Она скрипнула зубами и, сделав шаг вперед, встала рядом с ним возле жаркого пламени. Но она встала чуть в стороне от него, так, чтобы их разделяло некоторое расстояние.
— Ты хорошо выглядишь, — сказала она.
— Ты тоже.
— Много времени прошло.
— Да. Четыре года, по-моему.
Франческа нервно сглотнула, недоумевая, отчего так трудно складывается разговор. Это же Майкл, не кто-нибудь! Не должно ей быть с ним трудно. Да, они расстались нехорошо, но ведь это было в те мрачные месяцы после смерти Джона. Они все тогда страдали и, как раненые животные, кидались на всякого, кто попадался им на пути. Но сейчас другое время. Бог свидетель, она часто думала об этой встрече. Ведь не мог же Майкл отсутствовать вечно. Все это понимали. А она, после того как ее первоначальный гнев прошел, стала питать надежду, что, когда он возвратится, они смогут предать забвению все то неприятное, что произошло между ними.
И снова будут друзьями. Ей так нужен был друг!
— Есть какие-нибудь планы? — спросила она больше потому, что молчание становилось тягостным.
— В данный момент единственное, о чем я могу думать, — это о том, чтобы согреться, — буркнул он.
Она не удержалась от улыбки:
— Действительно, на редкость холодный выдался день.
— Я и забыл, какие здесь бывают дьявольские холода, — пожаловался он, зябко потирая руки.
— А я-то думала, что воспоминания о шотландских зимах никогда не изгладятся из твоей памяти, — негромко заметила Франческа.
Он повернулся к ней, и губы его изогнулись в кривоватой улыбке. Он изменился, вдруг поняла она. О, были, разумеется, и очевидные перемены, которые заметил бы всякий. Загар, и загар совершенно невообразимый, и серебряные пряди, появившиеся в некогда черных как смоль волосах.
Но он изменился и в другом. Складка губ — губы его были теперь сжаты плотнее, если это только возможно. И исчезла свойственная ему грация движений. Он всегда держался с такой непосредственностью, с такой легкостью, что ясно было, как хорошо он чувствует себя в своем теле. А теперь он был… как натянутая струна.
На пределе сил.
— В общем, да, — сказал он, и она в недоумении подняла на него глаза, так как совершенно забыла, о чем был разговор, и не могла сообразить, что к чему, пока он не добавил: — Я вернулся домой, потому как не в силах был далее выносить жару, и вот пожалуйста, сейчас просто умираю от холода!
— Скоро наступит настоящая весна, — сказала она.
— Ах да, весна. Когда ветер всего-навсего холодный, а не ледяной, как зимой.
Она засмеялась. Глупо, но ей было ужасно приятно смеяться в его присутствии.
— Завтра в доме уже будет лучше, — сказала она. — Я ведь приехала только сегодня вечером и, как и ты, не удосужилась уведомить о своем прибытии. Миссис Парриш уверяет, что быстро пополнит все запасы.
Он кивнул, затем повернулся и стал греть спину.
— Что ты здесь делаешь? —Я?
Он обвел взглядом пустую комнату, словно поясняя свой вопрос.
— Я живу здесь, — сказала она.
— Обычно ты не приезжаешь раньше апреля.
— Тебе известны такие вещи?
На мгновение на лице его появилось едва ли не смущенное выражение.
— Письма моей матери всегда изобилуют подробностями, — сказал он.
Она пожала плечами, затем придвинулась чуть ближе к огню. Не следовало бы ей становиться так близко к нему, но, черт возьми, ей все еще было холодно, а тоненький пеньюар грел плохо.
— Это ответ? — насмешливо протянул он.
— Мне просто так захотелось, — высокомерно ответила она. — Разве это не прерогатива дамы?
Он снова повернулся, надо полагать, для того, чтобы теперь греть бок, и оказался лицом к лицу с ней.
И кажется, ужасно близко от нее.
Она потихонечку отодвинулась, всего на дюйм или около того — ей не хотелось, чтобы он догадался, что ее смущает такая близость.
Да и самой себе признаваться в этом ей не слишком-то было приятно.
— А я думал, что прерогатива дамы — передумать, — заметил он.
— Прерогатива дамы — делать все, что ей вздумается, — живо парировала Франческа.
— Не в бровь, а в глаз, — пробормотал Майкл. Он снова посмотрел на нее, на сей раз попристальнее. — А ты не изменилась.
Губы ее приоткрылись.
— Почему ты так решил?
Потому что ты выглядишь точно так, как прежде. — И тут же, с дьявольской усмешкой кивнув на ее прозрачный пеньюар, добавил: — Если не считать твоего наряда, разумеется.
Она ахнула и отступила на шаг, еще крепче обхватив себя руками.
«Гадко с моей стороны, конечно, но вообще-то я ловко сумел обидеть ее», — подумал он не без самодовольства. Ему необходимо было как-то заставить ее сделать шаг назад и оказаться вне его досягаемости. Теперь она будет устанавливать границы.
Потому что он не был уверен, что ему эта работа окажется по плечу.
Он солгал, когда сказал, что она вовсе не изменилась. Что-то в ней появилось новое, совершенно неожиданное.
Что-то, что потрясло его до глубины души.
Это было чувство, возникавшее в ее присутствии, то есть проблема была в нем самом, что не делало ее менее разрушительной. Чувство, что она теперь доступна, чудовищное, мучительное сознание того, что Джона больше нет, действительно нет, и единственное, что останавливало Майкла от того, чтобы протянуть руку и коснуться ее, была его собственная совесть.
Это было почти забавно.
Почти.
А она была рядом, и все так же ни о чем не подозревала, и не имела ни малейшего понятия о том, что мужчина, стоявший рядом с ней, ни о чем так не мечтает, как о том, чтобы сорвать все шелка, облекающие ее тело, и уложить ее на пол возле огня, и раздвинуть ее бедра, и погрузиться в ее плоть, и…
Он разразился мрачным смехом. Да, похоже, четыре года нисколько не пригасили его столь неуместный пыл.
— Майкл?
Он оглянулся на нее.
— Что тебя рассмешило? Ну и вопрос!
— Ты не поймешь.
— А вдруг пойму!
— Нет, вряд ли.
— Ну Майкл! — продолжала настаивать она.
Он повернулся к ней и проговорил с подчеркнутой холодностью:
— Франческа, есть вещи, которые ты никогда не сможешь понять.
Губы ее приоткрылись, и вид у нее стал такой, будто ее ударили.
И он почувствовал себя просто кошмарно — как будто действительно ударил ее.
— Как ты можешь поступать так ужасно?! — прошептала она.
Он пожал плечами.
— Ты переменился, — сказала она.
Самое печальное заключалось как раз в том, что он не переменился. По крайней мере в важном, в том, что делало его жизнь трудновыносимой. Он вздохнул. Он ненавидел себя за то, что не в силах был вынести ее присутствие.
— Прости меня. — Он провел рукой по голове, взъерошив волосы. — Я устал, я замерз, и я настоящий осел.
Она усмехнулась на это, и на мгновение они словно перенеслись в прошлое.
— Да ничего, бывает, — сказала она ласково, коснувшись его рукава. — После такого длинного путешествия.
Он с шумом втянул в себя воздух. Она и раньше так делала — дружески касалась его рукава. Никогда на людях, разумеется, и очень редко, когда они оставались с ней наедине. При этом обыкновенно был где-то поблизости Джон; Джон всегда был где-то поблизости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40