— Франческа? — задыхаясь, едва выговорил он. — Фрэнни, Фрэнни, что с тобой?..
Франческа сидела возле постели, цепляясь за руку Джона, безвольно свисавшую вниз.
— Разбуди его, разбуди, Майкл! — закричала она. — Разбуди его! Я не могу. Разбуди его!
Майкл почувствовал, как мир рушится вокруг него. Кровать стояла в дальнем конце спальни, но он сразу понял.
Никто не знал Джона так хорошо, как он. Никто. А Джона уже не было в этой комнате. Джон ушел навсегда.
— Франческа, — прошептал Майкл, медленно приближаясь к ней. Руки и ноги его были словно чужие и двигались как-то странно, с какой-то отвратительной неповоротливостью. — Франческа…
Она подняла на него огромные, полные боли глаза:
— Разбуди его, Майкл!
— Франческа, я…
— Ну же! — закричала Франческа, кидаясь к нему. — Разбуди его! Ты сможешь. Разбуди его! Разбуди!
Но все, что Майкл мог, — это стоять столбом все то время, пока ее кулачки били его по груди и потом ее руки тянули и теребили его галстук, так что он даже начал задыхаться. Он не мог даже найти в себе силы обнять ее, как-то утешить, потому что сам был точно так же потрясен и сбит с толку.
И вдруг эта лихорадочная энергия оставила ее, и она вся обмякла, и слезы ее омочили его рубашку.
— У него болела голова, — плакала она. — Вот и все. У него просто болела голова. — Она подняла на него глаза, вопросительно вглядываясь в его лицо, словно пытаясь найти в этом лице ответы, которые он никогда не сможет дать ей. — У него просто болела голова, — снова повторила она.
Выглядела она совершенно сломленной.
— Я знаю, — сказал он, понимая, что этого недостаточно.
— Ах, Майкл! — Рыдания сотрясали ее. — Что же мне делать?
— Я не знаю, — ответил он, потому что и в самом деле не знал. В Итоне, Кембридже и в армии его подготовили ко всему, что жизнь может преподнести английскому джентльмену. Но к такому его не готовили.
— Я не понимаю, — говорила она, и, наверное, говорила еще многое другое, но слух его отказывался воспринимать смысл слов. У него даже не было сил стоять на ногах, и оба они тихо осели на ковер и так сидели, привалившись к кровати.
Он смотрел в противоположную стену, и ничего не видел, и только недоумевал, отчего он не плачет. Он словно потерял чувствительность, собственное тело казалось ему страшно тяжелым, и он не мог отделаться от ощущения, что у него вырвали душу.
Только не Джон.
За что?
За что?!
И, сидя у постели мертвого брата и смутно сознавая, что слуги стали собираться возле распахнутой двери спальни, он вдруг понял, что Франческа, плача, повторяет эти самые слова:
— Только не Джон. За что? За что?!
— А вы не думаете, что она, возможно, ждет ребенка?
Майкл в изумлении уставился на лорда Уинстона, недавно назначенного и исполненного рвения представителя комитета по привилегиям палаты лордов, пытаясь постичь смысл его слов. Едва ли сутки прошли с момента смерти Джона. Трудно было постичь смысл чего бы то ни было. И тут является вдруг этот маленький пухлый человечек, требует, чтобы его приняли, и несет бойкий вздор о священном долге по отношению к короне.
— Если ее сиятельство беременна, — пояснил лорд Уинстон, — все крайне усложнится.
— Я не знаю, — сказал Майкл. — Я ее не спрашивал.
— Необходимо спросить. Не сомневаюсь, что вам не терпится вступить в ваши новые права, но нам совершенно необходимо удостовериться, что она не ждет ребенка. Более того, если она действительно беременна, то члену нашего комитета необходимо будет присутствовать при родах.
Майкл на мгновение лишился дара речи.
— Простите, как вы сказали?! — не без труда выговорил он наконец.
— Детей нередко подменяют, — с мрачным видом сообщил лорд Уинстон. — Были такие случаи…
— Да что ж это…
— Это ради защиты ваших же интересов, помимо всего прочего, — перебил его лорд Уинстон. — Если ее сиятельство родит девочку, а свидетеля при том не будет, что помешает ей подменить своего ребенка младенцем мужского пола?
Майкл не счел нужным удостоить его ответом.
— Вам необходимо выяснить, не ждет ли она ребенка, — продолжал напирать лорд Уинстон. — Необходимо будет принять соответствующие меры.
— Она овдовела только вчера, — резко сказал Майкл. — Я не стану докучать ей столь бестактными вопросами.
— На карту поставлено нечто гораздо большее, чем чувства ее сиятельства, — парировал лорд Уинстон. — Мы не можем начать оформление передачи графского титула, пока есть сомнения относительно порядка наследования.
— Да пропадите вы с этим графским титулом! — рявкнул Майкл.
Лорд Уинстон так и ахнул и даже отшатнулся в очевидном ужасе:
— Вы забываетесь, милорд!
— Я вам не милорд, — отрезал Майкл. — Я никому не… — Тут он споткнулся на полуслове и обмяк в кресле. Он почувствовал, что опасно близок к тому, чтобы разрыдаться. Прямо здесь, в кабинете Джона, на глазах у этого неприятного человечка, который, похоже, не в состоянии был понять, что в доме умер человек, не просто граф, а человек, Майклу очень хотелось заплакать.
И он сильно подозревал, что-таки заплачет. Как только лорд Уинстон уйдет и Майкл запрет за ним дверь, так, чтобы никто его не увидал, он уткнется лицом в ладони и заплачет.
— Кто-то должен спросить ее, — нарушил молчание лорд Уинстон.
— Во всяком случае, это буду не я, — негромко ответил Майкл.
— Тогда это сделаю я.
Майкл как подброшенный вскочил с кресла и, прижав лорда Уинстона к стене, прорычал:
— Не смейте думать об этом! Не смейте даже близко подходить к леди Килмартин! Вы меня поняли?
— Вполне, — выдавил из себя маленький человечек. Майкл выпустил его, машинально отметив про себя, что лицо лорда Уинстона начинает приобретать багровый оттенок, и сказал:
— Убирайтесь!
— Вам нужно будет…
— Убирайтесь! — взревел Майкл.
— Я вернусь завтра. Мы поговорим, когда вы будете в более спокойном расположении духа, — сказал лорд Уинстон и торопливо прошмыгнул в дверь.
Майкл прислонился к стене, бездумно глядя на оставшуюся открытой дверь. Боже правый, как же такое могло случиться? Джону ведь не было и тридцати. Он был воплощением здоровья. Конечно, Майкл считался возможным наследником графства все то время, пока брак Джона и Франчески оставался бездетным, но никому никогда и в голову не приходило, что он и в самом деле унаследует его.
Он уже слышал в клубе краем уха, как его называют «самым удачливым человеком в Британии». В одну ночь он переместился с самой окраины аристократического мира в его центр. И никто не понимал, что сам Майкл никогда не желал этого. Никогда.
Не нужно ему было никакого графства. Ему нужен был его двоюродный брат. Но никто не понимал этого.
За исключением, возможно, Франчески, но она была настолько погружена в свое горе, что вряд ли была сейчас в состоянии понять душевные страдания Майкла.
И он никогда ее об этом не попросит. Уж по крайней мере не сейчас, когда она и так совершенно сломлена.
До конца жизни он будет помнить, какое у нее было лицо, когда она наконец поняла, что Джон вовсе не спит. Что он никогда не проснется.
Франческа Бриджертон Стерлинг в прекрасном возрасте двадцати двух лет являла собой самое печальное зрелище на свете.
Вдова.
Майкл понимал ее отчаяние лучше, чем кто бы то ни было.
Вчера они уложили ее в постель — он и мать Франчески, которая поспешила приехать по настойчивому приглашению Майкла. И Франческа уснула как дитя, она даже не плакала, настолько была обессилена потрясением.
Но когда она проснулась на следующее утро, она, так сказать, взяла себя в руки и, твердо решив быть сильной и несокрушимой, взвалила на свои плечи все те многочисленные дела, которые обрушились на дом в связи со смертью Джона.
Проблема была в том, что никто толком не понимал, в чем именно должны эти многочисленные дела заключаться. Они были молоды; до вчерашнего дня они были беззаботны. Им никогда прежде не приходилось иметь дело со смертью.
Кому бы, например, могло прийти в голову, что комитет по привилегиям сразу окажется тут как тут? Да еще и потребует для себя, так сказать, ложу в момент, который будет самым интимным в жизни Франчески?
Если она и в самом деле ждала ребенка.
Но черт возьми, он-то уж не станет спрашивать ее об этом.
— Необходимо сообщить его матери, — сказала Франческа сегодня утром. Собственно говоря, это были первые ее слова. Никаких предисловий, никаких приветствий, только: «Необходимо сообщить его матери».
Майкл кивнул, так как, разумеется, она была совершенно права.
— И необходимо сообщить твоей матери тоже. Они обе сейчас в Шотландии и, конечно, ни о чем еще не подозревают.
Он снова кивнул. Это было все, на что он был сейчас способен.
— Я напишу им. — И он кивнул в третий раз, недоуменно размышляя, чем же должен заняться он сам.
Ответ на этот вопрос он уже получил в ходе визита, который нанес ему лорд Уинстон, но сейчас Майкл был просто не в силах думать об этом. Иными словами, думать о том, как он выиграл от смерти Джона. И как вообще что-то хорошее могло произойти от смерти Джона?
Майкл почувствовал, что скользит куда-то вниз, скользит спиной по стене, к которой прислонялся, — и вот он уже сидит на полу, вытянув ноги вперед и низко опустив голову. Он вовсе не хотел получить все это. Или хотел?
Он хотел получить Франческу. И больше ничего. Но не так. Не такой ценой.
Он никогда не завидовал Джону. Никогда не желал ни титула, ни денег, ни власти.
Он всего-навсего желал жену двоюродного брата своего.
А теперь получается, что он должен принять его титул, занять его место. Чувство вины безжалостно сжимало его сердце.
Может, он когда-то все-таки пожелал смерти брата? Нет, не мог он. Он не желал его смерти.
Или желал?
— Майкл?
Он поднял голову. У Франчески лицо по-прежнему было как ничего не выражающая маска — это было хуже самых горестных рыданий, просто сердце разрывалось смотреть на нее.
— Я послала за Джанет.
За матерью Джона. В каком отчаянии будет бедная женщина!
— И за твоей матерью тоже.
И она будет в не меньшем горе.
— Как ты считаешь, нужно сообщить кому-то еще?
Он покачал головой. Он понимал, что следовало бы ему встать, что просто правила приличия предписывали ему подняться на ноги, но у него не было на это сил. Ему неприятно было, что Франческа видит его в момент слабости, но он ничего не мог поделать.
— Тебе лучше бы присесть, — сказал он наконец. — Тебе нужно отдохнуть.
— Не могу, — ответила она. — Мне нужно… если я остановлюсь хоть на мгновение, то я просто…
Она не договорила, но это не имело значения. Он помял.
Он поднял глаза на нее. Ее каштановые волосы были заплетены в простую косу. И лицо ее было бледно. Она выглядела юной, почти девочкой, и определенно слишком молодой для такого горя.
— Франческа, — сказал он, и это было не обращение и не вопрос, а скорее просто вздох.
И тут она сказала это. Она сказала, и ему даже не пришлось спрашивать.
— Я беременна.
Глава 3

…Я люблю его безумно. Безумно! Поистине без него я умру.
Графиня Кшшартин — своей сестре, Элоизе Бриджертон, через неделю после свадьбы Франчески.
— Ответственно заявляю, Франческа, что никогда прежде мне не доводилось видеть такой пышущей здоровьем будущей матери.
Франческа улыбнулась свекрови, которая только что вышла в сад при особняке, в котором они теперь проживали все вместе. Казалось, в одну ночь Килмартин-Хаус превратился в царство женщин. Сначала приехала Джанет, затем Хелен, мать Майкла. Женщины семейства Стерлинг наполнили собой дом. И от этого он стал казаться совсем другим.
Это было очень странное ощущение. Она-то думала, что будет всегда ощущать здесь присутствие Джона, видеть «g мужа в самой атмосфере дома, в вещах, которые окружали их на протяжении двух лет совместной жизни. Но Джон просто исчез, а наплыв родственниц совершенно изменил дух их жилища. Вообще-то Франческа полагала, что это не так-то плохо, ей нужна была сейчас поддержка родственниц.
Но было очень странно жить в этом женском обществе. Теперь в доме было гораздо больше цветов — вазы стояли буквально на каждом шагу. И совсем перестал ощущаться привычный запах сигар Джона и запах его любимого сандалового мыла.
Теперь Килмартин-Хаус пах лавандой и розовой водой, и всякий раз, когда Франческа ощущала эти новые запахи, сердце ее разрывалось от горя.
Даже Майкл стал держаться с какою-то странной отчужденностью. Он заходил навещать ее по нескольку раз на неделе, если посчитать, а Франческа, надо признаться, посчитала. Но его словно бы здесь и не было, он не присутствовал в доме, так, как бывало до смерти Джона. Майкл был какой-то не такой, и, думала Франческа, не следует его за это критиковать, пусть даже и только в своих мыслях.
Ведь он тоже страдает.
Она знала, что он страдает. Она напоминала себе об этом всякий раз, когда встречалась с ним и видела в его глазах отчужденность. Она напоминала себе об этом всякий раз, когда не знала, что сказать ему, и когда он не дразнил ее, по своему обыкновению.
И она напоминала себе об этом, когда они сидели вместе в гостиной в неловком молчании.
Она потеряла Джона, а теперь, похоже, потеряла и Майкла. И несмотря на то что две мамаши-наседки непрестанно хлопотали над ней — три, собственно говоря, если считать и ее собственную мать, которая приходила каждый божий день, — ей было очень одиноко.
И грустно.
Никто не объяснил ей, как грустно ей будет. Никому и в голову не могло прийти объяснять это? Даже если бы кто-то — хотя бы ее собственная мать, которая тоже овдовела очень молодой, — и попытался объяснить, что это за боль, как бы она смогла это понять?
Такие вещи можно понять только на собственном опыте.
И где же Майкл? Почему он не утешает ее? Почему не желает понять, как сильно она сейчас нуждается в нем? Именно в нем, а не в своей матери. И не в чьей-то еще матери.
Ей нужен был Майкл, человек, который знал Джона почти так же хорошо, как она сама, единственный человек, который любил ее мужа так же сильно. Майкл для нее был связующим звеном с мужем, которого она потеряла, и она ненавидела его за то, что он держится в стороне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40