Не говоря уже о том, что она, очевидно, заблуждалась, когда думала, что может заглянуть ему в душу.
Он взял одно печенье с тарелки, посмотрел на каплю малинового варенья в центре и отправил себе в рот.
— Как все это следует понимать? — спросила она, не в силах далее сдерживать любопытство. У нее было такое чувство, что ее, подобно животному, откармливают перед забоем.
— Что, чай? — осведомился он, когда прожевал печенье. — Чай следует понимать в основном как чай, если уж тебе так нужно это знать.
— Майкл.
— Я подумал, что ты придешь замерзшая, — пояснил он, пожимая плечами. — Ты ведь гуляла довольно долго.
— Так ты знал, когда я ушла?
— Конечно.
Она не удивилась. Только это и было удивительно — что она не удивилась.
— У меня есть кое-что для тебя, — сказал он. Глаза ее сузились.
— В самом деле?
— Что же в этом примечательного? — сказал он и взял что-то со стула рядом.
У Франчески перехватило дыхание. «Только бы не кольцо. Только бы не кольцо! Только не сейчас!»
Она еще не готова была сказать ему «да».
И сказать «нет» она тоже была не готова.
Но он положил на стол не кольцо, а букетик, все цветы в котором были один другого нежнее. Она не разбиралась в цветах, даже названий толком не знала, но здесь были беленькие цветы на толстых стеблях, и еще фиолетовые, и какие-то почти синие. И букетик был очень мило перевязан серебряной ленточкой.
Франческа в изумлении смотрела на букет, не в силах решить, как ей следует реагировать на подобный жест.
— Можешь взять их в руки, — сказал он, явно забавляясь ее растерянностью. — Они не кусаются.
— Ну конечно, — быстро сказала она, протягивая руку за букетиком. — Я просто… — Она поднесла цветы к лицу и вдохнула их аромат, затем положила букетик на стол, а руки на колени.
— Что ты просто? — мягко спросил он.
— Сама не знаю что. — Она и правда не знала. Представления не имела, как она собиралась завершить фразу, если вообще собиралась. Она снова опустила взгляд на букетик, похлопала ресницами и спросила: — Что это?
— Я называю эти штучки цветами.
Она подняла глаза и посмотрела на него долгим глубоким взглядом.
— Нет, — сказала она. — Что это?
— Сам жест, ты имеешь в виду? — Он улыбнулся. — Как что? Я ухаживаю за тобой.
Губы ее приоткрылись. Он отхлебнул чаю и сказал:
— Что же в этом удивительного?
Это после того, что произошло между ними?!
— Ты заслуживаешь и большего, — сказал он.
— Помнится, ты говорил, что намерен… — Она не договорила и покраснела. Он говорил, что станет ежедневно овладевать ею, пока она не забеременеет.
Обещал только сегодня три раза, собственно говоря. Клялся, что не менее трех раз, а пока результат, между прочим, нулевой и…
Щеки ее пылали, и она не могла прогнать воспоминания о его прикосновениях. О Боже!
Но к счастью, на лице его по-прежнему было самое невинное выражение и он сказал только:
— Я решил изменить тактику.
Она как безумная принялась грызть свое печенье — хоть какой-то предлог прикрыть лицо руками и скрыть смущение.
— Разумеется, я вовсе не отказываюсь от своих первоначальных планов, — добавил он, наклоняясь к ней с томным видом. — Я всего лишь мужчина, в конце концов. А ты, как мы имели случай убедиться, очень даже женщина.
Она положила остаток печенья в рот.
— Но я подумал, что ты заслуживаешь большего, — заключил он свою речь и откинулся в кресле с таким кротким выражением на лице, будто вовсе и не изводил ее только что намеками. — А ты так не думаешь?
Нет, она так не думала. Больше так не думала по крайней мере. В этом-то и была отчасти сложность.
Потому что, сидя за чашкой чая и судорожно запихивая печенье себе в рот, она не могла отвести глаз от его губ. Этих роскошных губ, лениво улыбавшихся ей.
У нее вырвался вздох. Эти губы умели выделывать такие роскошные штуки.
И выделывали — с ее телом.
Боже, она почти ощущала их прикосновение и сейчас!
И это заставляло ее ерзать в своем кресле.
— С тобой все в порядке? — заботливо осведомился он.
— В полном порядке, — выдавила она и принялась нервно пить чай.
— Может, кресло неудобное? Она покачала головой.
— Может, принести тебе что-нибудь?
— Зачем ты все это делаешь? — не выдержала она в конце концов.
— Что делаю?
— Зачем ты так любезен со мной? Брови его приподнялись.
— Разве это не мой долг?
—Нет!
— Вот так раз! Оказывается, мне не следует быть любезным!
— Я не то имела в виду, — возмутилась она, сердито тряхнув головой. Он сбил ее с толку, и это было неприятно. Ничто она не ценила так высоко, как свое хладнокровие и умение рассуждать здраво, а Майкл лишил ее этих способностей с помощью одного поцелуя.
И это было не все, что он похитил.
Далеко не все.
Она никогда не будет прежней.
Она никогда не будет здравомыслящей.
— У тебя огорченный вид, — заметил он. Ей захотелось придушить его.
Он склонил голову набок и улыбнулся. Ей захотелось поцеловать его. Он поднял чайник:
— Еще? О Боже!
— Франческа?
Ей хотелось перепрыгнуть через стол, прямо ему на колени.
— С тобой все в порядке? Ей было уже трудно дышать.
— Фрэнни?
И всякий раз, когда губы его двигались, говорил ли он что-то или просто вздыхал, взгляд ее останавливался на этих губах.
Она заметила, что облизывает свои губы.
И она понимала, что он знает — при его-то опыте соблазнителя, — что именно она испытывает сейчас.
Довольно ему было бы протянуть к ней руку, и она бы не отказала.
Довольно ему было бы коснуться ее, и она бы вспыхнула.
— Мне надо идти, — сказала она, с трудом выговаривая слова и очень неубедительно и, что хуже всего, будучи по-прежнему не в силах отвести от него взгляд.
— Тебя ждут какие-то важные дела в твоей спальне? — проговорил он, чуть скривив губы в улыбку.
Она кивнула, хотя прекрасно понимала, что он смеется над ней.
— Тогда иди, — сказал, вернее, промурлыкал он с кротким видом.
Каким-то образом ей удалось заставить свои руки взяться за край стола. Она вцепилась в дерево, приказывая себе встать, двинуться с места.
Но не могла.
— Может, предпочитаешь остаться? — негромко сказал он. Она покачала головой. По крайней мере ей показалось, что покачала.
Он встал, подошел к ее креслу и склонился к ее уху:
— Может, мне помочь тебе подняться?
Она снова покачала головой и вдруг вскочила на ноги — его близость парадоксальным образом разрушила те чары, которые он сам напустил на нее. Плечо ее ударилось о его грудь, и она отшатнулась в ужасе от того, что это прикосновение может заставить ее наделать дел, о которых она пожалеет впоследствии.
Как будто она мало уже наделала дел.
— Мне необходимо подняться к себе наверх, — пролепетала она.
— Очевидно, — отозвался он.
— Одной, — добавила она.
— У меня и в мыслях не было навязывать тебе свое общество.
Глаза ее сузились. Что это он задумал? И почему, черт возьми, она чувствует разочарование?
— Но может… — негромко начал он. Сердце ее так и подпрыгнуло.
— …может, мне следует поцеловать тебя на прощание, — закончил он. — Запечатлеть поцелуй… на твоей руке. Этого требуют и приличия.
Как будто они не забыли о приличиях еще в Лондоне! Он взял ее пальцы.
— Ведь я ухаживаю за тобой, верно?
Она не сводила глаз с его головы, когда он нагнулся над ее рукой и коснулся ее пальцев губами. Раз… другой… вот и все.
— Надеюсь, ты увидишь меня во сне, — сказал он тихо. Губы ее приоткрылись. Она не могла оторвать глаз от его лица. Он загипнотизировал ее, он похитил ее душу. И она не могла тронуться с места.
— Впрочем, возможно, ты хочешь чего-то более существенного, чем сон.
Она хотела.
— Ты остаешься? — прошептал он. — Или ты идешь? Она осталась. Бог свидетель, она осталась.
И Майкл продемонстрировал ей, какое это романтическое помещение — библиотека.
Глава 21

…короткое письмецо, просто чтобы дать вам знать, что я благополучно прибыла в Шотландию. Должна сказать, что рада была вернуться сюда. В Лондоне, конечно, всегда оживаешь, но сейчас мне хочется пожить тихо. Здесь, в глуши, я чувствую себя гораздо спокойнее, да и думается тут лучше.
Из письма графини Килмартин ее матери, вдовствующей виконтессе Бриджертон. Написано в день, когда она прибыла в Килмартин.
Три недели спустя Франческа по-прежнему не понимала, что она делает.
Майкл еще дважды заводил разговор о браке, но оба раза ей удалось увильнуть от ответа. Если она станет рас сматривать его предложение, то ей придется думать.
Думать о нем, и о Джоне, и, что самое худшее, ей придется думать о себе.
И ответить на вопрос, что же именно она делает в данный момент. Она все время повторяла себе, что выйдет за него, только если забеременеет, но постоянно оказывалась в его постели, позволяя соблазнять себя снова и снова.
Впрочем, и это уже было не совсем верно. Если она и вправду полагала, что ее надо было соблазнять, дабы заманить в его постель, то она сильно заблуждалась. Нет, теперь она сама стала безнравственной — сколько бы ни твердила себе, что бродит ночами по дому в одной рубашке потому, что ей не спится, а не потому, что ищет его общества.
Ведь она всегда находила его. А если не находила, то устраивалась там, где он неизбежно должен был найти ее.
И она ни разу не сказала «нет».
Майкл начинал терять терпение. Он умело скрывал свои чувства, но она хорошо его знала. Она знала его лучше, чем кого бы то ни было из живущих, и хотя он продолжал настаивать, что все еще ухаживает за ней, завоевывает ее сердце с помощью романтических фраз и жестов, она хорошо видела нетерпеливые складки, залегшие в углах губ. Он все время заводил разговоры, которые вели бы к теме брака, но прежде чем он успевал прямо спросить ее, она всякий раз ухитрялась ускользнуть.
Он не настаивал, но в глазах его появлялось новое выражение, а подбородок каменел, и когда он овладевал ею — а это всегда происходило после подобных разговоров, — каждый раз он проявлял все большую настойчивость, которая даже походила на гнев.
Но ничто не могло подтолкнуть ее к решению.
Она никак не могла сказать «да». Она не понимала почему, просто не могла, и все.
Но не могла сказать и «нет». Может, она стала безнравственной, может, распутной, но ей не хотелось лишаться ни их страстных свиданий, ни его общества.
Дело было не только в плотских утехах, главное — те моменты после, когда она лежала, свернувшись в его объятиях, а его рука поглаживала ее волосы. Иногда они лежали молча, но иногда разговаривали — обо всем на свете. Он рассказывал ей про Индию, а она ему — про свое детство. Она делилась с ним своими взглядами на политику, и он внимательно слушал ее. И он рассказывал ей анекдоты, которые полагается рассказывать только в мужской компании, так как считается, что они не для дамских ушей.
А потом, когда кровать переставала сотрясаться от их смеха, губы его касались ее губ.
— Обожаю, когда ты смеешься, — говорил он, привлекая ее ближе к себе. Она вздыхала, смеялась, и они предавались страсти снова.
И Франческа снова могла ни о чем не думать.
А потом у нее пришли месячные.
Началось все, как обычно, с нескольких капель на белом полотне рубашки. Удивляться тут было нечему: цикл у нее всегда был не слишком регулярным, и месячные начинались то раньше, то позже, а что матка у нее не слишком-то плодоносная, она и так знала.
Но все равно как-то она не ожидала, что месячные начнутся.
Она даже заплакала.
Ничего трагического в этом не было, ничего губительного ни для ее тела, ни для души, но в горле у нее стал ком при виде крошечных капелек крови, и две слезы скатились по ее щекам.
И она даже не очень понимала почему.
Потому ли, что не будет теперь ребенка, или же потому — Боже, смилуйся над ней, грешной! — что не будет теперь замужества?
Майкл пришел к ней в этот вечер, но она отослала его прочь, объяснив, что момент неподходящий. И хотя он принялся нашептывать ей на ухо всякие безнравственные вещи, напоминая об утехах, которым можно предаваться вне зависимости от того, есть месячные или нет, она попросила его уйти.
Он был явно разочарован, но, видимо, понял. Женщины часто проявляют щепетильность, когда у них «дни».
Но когда она среди ночи проснулась, то очень пожалела, что его нет рядом с ней.
Менструация, как и всегда, продолжалась у нее недолго. И когда Майкл деликатно осведомился, не прошли ли у нее «дни», она не стала лгать. Он бы все равно догадался, что она лжет. Он всегда догадывался.
— Вот и хорошо, — сказал он с таинственной улыбкой. — Я по тебе очень соскучился.
Губы ее приоткрылись, готовясь ответить, что и она скучала по нему, но почему-то ей стало страшно произносить эти слова.
Он потихоньку подталкивал ее к кровати, и вот они уже оба, клубком переплетенных рук и ног, валятся на постель.
— Ты мне снилась, — хрипло шептал он ей в ухо, а руки его поднимали подол ее платья. — Каждую ночь ты приходила ко мне во сне. — Руки его принялись ласкать ее. — Это были очень, очень хорошие сны, — закончил он с пылом.
Она закусила губу. Дыхание ее стало прерывистым: он знал, как ласкать ее, чтобы она совсем растаяла.
— В моих снах, — шептал он, жарко дыша ей в ухо, — ты выделывала несусветные вещи.
Она застонала. Одного его прикосновения было довольно, чтобы возбудить ее, но когда он говорил такое, она вся превращалась в огонь страсти.
— Неслыханные вещи, — продолжал он, не переставая ласкать ее. — Вещи, которым я собираюсь обучить тебя… сегодня же ночью.
— О-о! — застонала она. Губы его скользили по ее бедру, и она знала, что сейчас будет.
— Но сначала вещи, проверенные временем. Для экспериментов у нас еще целая ночь.
И он принялся целовать ее так, как ей нравилось, потихоньку подталкивая к пику страсти.
Но прежде чем она достигла этого пика, он выпустил ее и принялся, срывая пуговицы, дрожащими руками стаскивать с себя штаны.
И это дало Франческе возможность остановиться и подумать.
Хотя думать как раз ей совсем не хотелось.
Но рассудок ее был безжалостен и непреклонен, и, прежде чем она сама сообразила, что делает, она скатилась с кровати и с криком «Постой!» убежала в другой конец комнаты.
— Что? — так и ахнул он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40