Женщина прошла через его руки, дрожа от головы до ступней.
Маркиз признался себе, что она сплошное совершенство без предрассудков, созданное, чтобы дарить и принимать безоглядную любовь.
Фелина находилась по ту сторону сознания. Охваченная бурным потоком чисто чувственных восприятий, она полностью, без помех отдавалась мужчине, завладевшим ее сердцем. Он один имел право завоевывать ее, проникать в любой уголок, в любое, тщательно охраняемое убежище.
И как он это делал! Никогда не испытывала она подобного наслаждения. Его губы вызывали сладчайшие муки, его язык превратился в орудие неведомого ранее блаженства.
Она не поняла, что случилось, когда он ласковой, но твердой рукой раздвинул ей стройные ноги и просунул между ними свою голову. Интимное нежное поглаживание языком тайных глубин ее лона обожгло огнем. Муки, блаженство, неведомая сладость и дрожь испугали одновременно. Одна ее часть стыдливо боялась полной отдачи мужчине, а другая давно сдалась и погрузилась в страсти.
– Не бойся, ты великолепна, ты прекрасна, – прошептал Филипп, заметив ее испуг.
Фелина опустила руку, которую, пытаясь сопротивляться, положила ему на голову, и внезапно для себя со стонами изогнулась навстречу ласкающему языку, победившему, проникшему внутрь и превратившему ее в комок безудержного экстаза. Яркое пламя страстей охватило с этого момента все тело и вознесло ее на такие высоты, на которых она достигла границ человеческого восприятия.
Филипп, стремившийся подарить ей подобное переживание, почувствовал потребность в удовлетворении собственной страсти, но решил потерпеть. Он заключил дрожащую возлюбленную в нежные объятия и внимательно посмотрел на облик беззащитной доверчивой чувственности, подаренной ему. Ее томные ресницы зашевелились, и он окунулся в серебро блестящих глаз, искавших его взгляда.
– Я люблю тебя, сердце мое!
Фелина знала, что это правда. Что судьба определила их друг для друга. Иначе он не сумел бы вызвать у нее такие чувства.
– Я люблю тебя, Филипп!
Счастливой вынырнула она из потока страстей, с горящими глазами и размякшими губами.
И почему она так медлила отдаться? Или она забыла, что в ее власти заставить его задрожать так же, как заставил дрожать ее он?
Ночь еще не прошла, а она уже вновь ощутила возбуждающее удовольствие от поднимавшейся и опускавшейся в такт дыханию мускулистой груди. Жесткие темные волосы, покрывавшие грудь, вызывающе прикасались к розовым чувствительным соскам, пока они опять коварно не затвердели. Ах, как она жаждала его!
Рука Фелины отправилась в путь, погладила плоский живот и обхватила подобную чуду распрямленную мужскую плоть. Такую твердую и такую гладкую. Она как бы притягивала к себе пальцы Фелины, нежно касавшиеся крупных кровеносных сосудов, указывавших им направление.
Прижимая рот к ее розоватой ушной раковине, Филипп пробормотал:
– О, мадам, предупреждаю, вы опасно играете с огнем!
Фелина тихо и призывно засмеялась.
– Неужели, мсье? А может быть, я ищу факел, чтобы вновь зажечь огонь в себе.
Впервые она не только любила, но и смеялась при этом. Охватившая ее радость была так же сильна, как и любовь.
В скользящем, подобно шелку, движении, когда она, раскинув ноги, опустилась сверху на мужское тело, не оставалось уже ни ложного стыда, ни скованности. Опустилась со сладострастной, возбуждающей постепенностью, лишив мужчину остатков самообладания.
Он уже не мог больше сдерживаться. Его сильные руки обхватили ее бедра, приглашая ее на бешеный, полный блаженства танец.
Он так глубоко и мощно вошел в нее, что она издала хриплый стон. Отбросив назад копну волос, она вобрала его в себя целиком. Они слились воедино!
Сознание этого подхлестнуло все ощущения Фелины, вызывая прилив нового обостренного желания. Каждый момент их соединения становился началом еще более сильной, более острой потребности. Ее охватило жаркое пламя бешеной страсти, снова и снова вызывая безграничное упоение, которое они дарили друг другу.
Прошло несколько часов эротических переживаний, прежде чем, окончательно утомленные, они заснули на рассвете, продолжая обнимать друг друга.

Глава 13
– Скажу тебе, мой друг, я рад видеть, что твой беспокойный дух успокоился рядом с твоей очаровательной супругой.
Маркиз де Анделис не захотел размышлять над тем, правильно ли он понял намерения короля в новогоднюю ночь и не решительное ли поведение Фелины в последние недели стало причиной того, что Генрих Наваррский заботился теперь исключительно о ее благополучии. Даже Габриэлла д'Эстре дарила уже не опасной маркизе свои дружеские улыбки.
– Не согласитесь ли вы сопровождать нас обоих на охоте в Фонтенбло? – задала она Фелине вопрос.
На охоте? Фелина постаралась скрыть свой испуг. Хотя в замке Анделис она обучалась основам верховой езды, для участия в королевской охоте ее навыков было бы явно недостаточно. Поэтому она прибегла к отговорке.
– Бесконечно сожалею, мадам, но боюсь что вам придется ограничиться компанией моего мужа. Хотя мое здоровье снова улучшилось, мавританский врач, которому мы обязаны этим чудом, настойчиво предостерегал меня от слишком сильного физического напряжения.
Король и его фаворитка приняли ее извинение. Таким образом она осталась в Лувре вместе с теми придворными, которые отказались от удовольствия поохотиться в холодном феврале на волков.
Фелина радовалась возможности отдохнуть от череды праздников, банкетов и королевских забав. Как ни приятно ей было участвовать во всем этом вместе с Филиппом, к ее собственному удивлению, она стала тосковать по провинциальной тишине в замке Анделис.
Дни в столице, заполненные лишь тратой времени, потеряли начальную привлекательность. Как Филипп, так и Амори де Брюн постоянно присутствовали на каких-либо заседаниях совета или занимались делами, связанными с их имениями, она же пребывала в одиночестве.
Были, конечно, ночи, полные страстной любви, бесчисленные развлечения, которые жизнерадостный король так ценил в придворной жизни, и все-таки оставались многие часы, полные пустоты. Иногда ей хотелось найти нечто, чему она не смогла бы дать название.
Ни прочитанные книги и рукописи, ни споры с Амори де Брюном, ни тайные посещения Мадонны в церкви Сен-Жермен не уменьшали непонятного ей беспокойства. Угрызения совести? Или слишком сильное стремление оставаться Мов Вернон? Или попытки вытравить память о прошлом, чтобы соответствовать образу, который создал из нее Филипп?
Как бы то ни было, постоянные размышления постепенно отражались на ее здоровье. Усталость, ощущаемая с недавних пор, содержала в себе что-то болезненное. Ей стоило больших усилий подниматься по утрам с постели. К тому же она, видимо, потеряла аппетит, и вид роскошного стола, накрывавшегося и в отсутствие монарха, вызывал у нее скорее тошноту. В этот вечер она заставила себя с трудом съесть несколько крошек и с нетерпением ждала конца трапезы.
Ее попытка своевременно покинуть общество потерпела неудачу из-за дамы, совсем не добровольно отказавшейся от охоты. Тереза д'Ароне не получила приглашения сопровождать герцогиню и была этим разгневана. Виновником она считала маркиза де Анделиса. Судя по его дурацкому поведению в отношении своей неотесанной жены, он постарался не давать той повода для ревности.
С явным удовольствием отмечала мадам д'Ароне заметную бледность юной маркизы, темные круги под ее глазами и отсутствие у нее аппетита. Наконец-то она стала соответствовать образу болезненной супруги, нарисованному в свое время Филиппом. К тому же Тереза была уверена, что сосед одобрит ядовитые высказывания.
Граф де Сюрвилье тоже не был приглашен на охоту и точно знал, что королевская немилость вызвана сообщением маркиза де Анделиса. Та проклятая охота в прошлом году принесла ему сплошные неприятности.
С фальшивым сочувствием, так чтобы слышала Фелина, мадам д'Ароне проговорила приторным тоном:
– Как страдает бедное дитя! Мадам д'Анделис выглядит совсем больной и бледной. Не удивительно, что Филиппа Вернона кроме волков в Фонтенбло привлекают пикантные прелести сестры мадам Габриэллы. Представляете, граф, говорят, что после охотничьего ужина маркиза видели входившим в ее покои. А впрочем, какой же жизнелюбивый воин захочет вечно ухаживать лишь за одним худосочным, болезненным цветком.
Не сразу, а после нескольких ударов сердца сообразила Фелина, на что так бесстыдно намекает благородная дама. Потом она услышала раскатистый смех графа де Сюрвилье, одобрившего таким способом ядовитый комок злобы, и забыла на какой-то миг про свои недуги. Союз двух людей, одинаково ей ненавистных, направленный против нее, лишил ее и без того с трудом сохранявшегося самообладания.
– Какая же вы отвратительная, старая ведьма! – высказалась она отнюдь не по-благородному. Ее серебристые глаза сверкнули, как кусочки льда. – Жаль, что у вас нельзя вырвать язык, как вырывают его на Востоке у болтливой рабыни!
По наступившей тишине Фелина обнаружила, что вокруг прекратились все разговоры. Святая Дева, с ума она, что ли, сошла, позволив себе такую свободу выражений?
Заблестевшие любопытные глаза следили за каждым движением соперниц, ожидая назревавшего интересного скандала. Тереза д'Ароне, опершись на руку графа, якобы в ужасе широко раскрыла глаза. Как бы собираясь упасть в обморок, она едва скрывала свой восторг по поводу неловкой реакции Фелины.
Маркиза де Анделис почувствовала, как краска залила ей лицо, стекая вниз, в обрамленное кружевами декольте. Она была готова упасть прямо на выложенный черным и белым паркет.
Как непростительно позволила она себя спровоцировать! Да к тому же женщине, которая наверняка лгала! Филипп не стал бы обманывать ее втихомолку. Он для этого слишком горд и честен!
Поднять глаза она не отважилась. Но когда, оправив юбки, вышла из-за стола, ей показалось, что ехидные перешептывания и тихие смешки вонзились в спину, как иголки.
Мадам д'Ароне точно вычислила момент для нанесения удара своей опытной рукой, когда Фелина осталась одинокой и беззащитной. В присутствии Филиппа она бы не решилась вести себя столь вызывающе. Вдобавок именно этим вечером Амори де Брюн из-за сильного приступа подагры предпочел постель придворному обществу.
Однако, что скажет ее аристократический супруг, узнав о непростительном поступке в присутствии всего общества? Представить его реакцию было нетрудно. Нельзя сделать из крестьянки благородную даму несмотря на все усилия...
Иветта не ждала свою госпожу столь рано, но не рискнула задавать вопросы. Печальное лицо Фелины исключало всякую доверительность.
– Помоги раздеться, – приказала юная дама раздраженно и вытащила заколки, скреплявшие ее локоны на затылке. – Я хочу...
Она вдруг замолчала. Тошнота, мучившая ее весь день, возобновилась. Давясь, она попыталась справиться с ней, но теперь для этого уже не осталось сил. Взбунтовавшийся желудок выбросил из себя небольшое количество съеденного.
Комната закружилась перед испуганными глазами Фелины подобно цветному калейдоскопу. Затем в глазах у нее потемнело. Она упала, даже не почувствовав удара.
Снова придя в себя, Фелина увидела, что лежит в постели. Иветта распустила завязки корсета и теперь растирала ей виски эссенцией, пахнувшей свежим тмином и диким розмарином. Потрясенная, она напрягла память. Что произошло?
– Иветта?.. Что... Мадам д'Ароне приказала принести меня сюда?
Горничная удивленно покачала головой в аккуратном чепце.
– Про ту даму мне ничего неизвестно, мадам. Вам стало плохо, вы разве не помните? На время вы потеряли сознание. Почему не сказали мне, что вы в положении? Теперь нельзя так сильно затягивать корсет. Не удивительно, что вам стало трудно дышать.
Озабоченная речь Иветты не достигла ушей Фелины. Горький привкус желчи и желудочного сока оставался во рту, и она механически сглотнула. Было так же противно, как при столкновении с Терезой д'Ароне, о последствиях которого сейчас лучше не думать.
– Дай мне пить, Иветта! Воды или чего-нибудь еще. Не надо было мне есть, – простонала она хрипло.
– Но вам нужно есть, мадам! – Иветта ободряюще улыбнулась. – Теперь тем более. Не беспокойтесь о своем состоянии. Завтра утром я отыщу свою тетю. Она акушерка и живет на другом берегу Сены. Она даст мне для вас чай, который уменьшит тошноту. Вот посмотрите, что после этого все станет не столь плохим. Говорят, что самыми трудными бывают первые три месяца.
Фелина маленькими глотками выпила прохладной воды и безуспешно попыталась разобраться в сказанном перед тем Иветтой.
– Что за ерунду ты говоришь? Почему я должна есть, когда мне плохо, и какие три месяца самые трудные? – пробормотала она озадаченно.
Иветта была озадачена не меньше. Неужели госпожа не следит за происходящим внутри нее? Неужели она стала невнимательна к себе? Или она шутит? Нет, это на нее не похоже.
– Я говорю о ребенке, которого вы ждете, мадам! Я думаю, что в конце лета на свет появится наследник маркиза де Анделиса!
– О, святая Мадонна!
Если Иветта и не ожидала подобной реакции от благородной дамы протестантского вероисповедания, свое мнение она оставила при себе. Ее госпожа еще больше побледнела и неподвижно лежала, откинувшись на подушки.
Почему так странно восприняла ее слова влюбленная супруга, которая после почти десяти лет напрасного ожидания, наконец, сможет вскоре родить желанного ребенка?
Внезапный шок погасил все мысли и чувства. Фелина прислушалась к себе. Потрясенная, потерявшая дар речи, почти бездыханная. Неспособная шевельнуться. Она заметила вопросительный взгляд и растерянность Иветты, но удар оказался слишком неожиданным.
– Не беспокойтесь. – Иветта объяснила себе непонятное потрясение госпожи естественным страхом любой женщины перед родами. – Когда вы справитесь с тошнотой и постоянным утомлением, вы почувствуете себя, как рыба в воде. Подумайте, какую радость испытает ваш супруг, услышав эту новость!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25