Ужас исказил ее черты. Было совершенно очевидно, что она не подумала о том, что беда, может быть, уже случилась.— А если нет?— Тогда наш брак будет расторгнут.— А что, если я… ношу ребенка?— Тогда нам придется терпеть этот фиктивный брак. Предпочтешь ли ты после рождения ребенка остаться или уехать…— Я никогда не смогу бросить свое дитя.Остин язвительно рассмеялся:— В самом деле? Ты решила отказаться от своих обязательств, взятых при вступлении в брак. Поэтому я не уверен, что ты не сможешь отказаться от ребенка.Что-то блеснуло в ее глазах, и он подумал, что Элизабет собирается с ним спорить, но она лишь еще крепче сжала губы.— Еще одно, — сказал он. — Я рассчитываю, что в течение этих двух месяцев ты будешь соблюдать все приличия. Не станешь ни с кем говорить о случившемся и не сделаешь ничего, что могло бы опозорить меня или мою семью. Ты понимаешь меня? Я не допущу, чтобы моя жена носила чужого ребенка.Он снова заметил промелькнувшую в ее глазах боль, но она только подняла голову и сказала:— Я не буду изменять тебе.— Вот здесь ты чертовски права: не будешь. А теперь, если ты меня извинишь, я хотел бы одеться. Мне необходимо приготовить все для твоего пребывания в деревне.— А как же моя помощь в твоих поисках Уильяма?— Если ты «увидишь» что-нибудь еще, сообщи мне. Я буду вести собственные расследования отсюда. Без тебя.Он распахнул дверь, ведущую в ее спальню. Несколько мгновений Элизабет стояла неподвижно, с непроницаемым выражением лица, не сводя с него взгляда. Затем быстро пересекла комнату и вошла в свою спальню. Остин закрыл за ней дверь и нарочито громко щелкнул замком. Звук эхом отдался в наступившей тишине.Оставшись один, Остин уперся кулаками в дверь и закрыл глаза под напором бушевавших в нем чувств, пронзавших его словно кинжалы, овладевавших всем его существом с такой силой, что ему хотелось кричать. Им владела ярость. Холодная, слепая ярость.И в то же время его душа разрывалась от боли — настолько сильной, что он чуть не опустился на колени. Там, где недавно билось его сердце, теперь была пустота: это Элизабет вырвала из его груди сердце и разорвала пополам.До встречи с ней он только наполовину был человеком: он существовал, но не жил. Она вернула потерянную половину — своей нежностью и невинностью, смехом и любдвью, но… в действительности их не было. Остин никогда не думал, что женщина полюбит его ради него самого, но он поверил Элизабет. Он никогда не предполагал, что и сам полюбит, но полюбил, отдав этому чувству сердце и душу.Подойдя к окну, он отдернул занавес и невидящими глазами посмотрел на мир, внезапно утративший все свои краски.Она заставила его полюбить ее.И все это оказалось иллюзией.До появления Элизабет он никогда не предавался мечтам о своем будущем. Его сжигала тайна, которую он носил в сердце, и он занимался то одним незначительным делом, то другим, посещал то один клуб, то другой, то один скучный званый вечер, то другой.Но она изменила его. Элизабет превратила его из циничного, бесстрастного одинокого человека в кого-то другого, кто надеялся на будущее — на счастье с любящей женой и прекрасными здоровыми детьми. И теперь все эти едва успевшие родиться мечты и надежды покинули его. Исчезли. Разбились. Она сказала, что не перенесет потери того, кого любит, — и все же она хотела потерять его. У Остина не оставалось сомнений в том, каковы были ее истинные чувства к нему.Боже Всемогущий, если бы его обида не была так горька, если бы он не испытывал адские муки и душевную боль, он мог бы даже рассмеяться: несравненный и несокрушимый герцог Брэдфордский поставлен на колени женщиной, во всем отвечавшей его мечтам! Мечтам, о которых он сам даже не подозревал.И вот эта женщина превратилась в самый страшный из его ночных кошмаров.
Элизабет в оцепенении смотрела на дверь, только что закрытую Остином, и слушала, как запирается замок со щелчком, и этот звук был для нее погребальным звоном.Она не успела подумать, сможет ли еще когда-нибудь что-либо почувствовать, как острая боль пронзила все ее тело, обжигая даже кожу. Зажав рукой рот, чтобы сдержать мучительный крик, Элизабет опустилась на пол.Никогда, никогда она не забудет выражения его лица: от ее слов его нежность превратилась в злобу, теплота — в безразличие, любовь — в ненависть.Боже, она так его любила! Так сильно, что не могла родить ему ребенка, обреченного на смерть. Она никогда не сможет объяснить ему, что он винил бы себя в смерти дочери и эта вина и страдание погубили бы его. Что он никогда уже не был бы самим собой.Она заплатила своей душой, предложив ему свободу. Но цена не имела для Элизабет значения. Она знала, что благородный человек, каким был Остин, отказался бы разрушить брак, остался бы с ней, обрекая себя на брак без жены и детей. Но Остин заслуживал счастья, настоящей жены, детей — чтобы ему было кого любить. Элизабет сказала бы все, что угодно, чтобы только убедить его.И убедила.Горький смех вырвался из ее груди, когда она вспомнила свои слова: «Я представляла себя герцогиней… Я не могу иметь детей от тебя, но могла бы от кого-нибудь другого… Мой ребенок, который умер, был от тебя».Этой ложью она заплатила за все. За человека, которого любила. За детей. Она никогда не сможет и не будет иметь детей от другого мужчины. У нее застревали в горле эти слова: «Я представляла себя герцогиней». Элизабет использовала их как последнее оружие, когда поняла, что он не подчинится ее решению, если только она не сумеет уничтожить его любовь к ней до последней капли. И теперь он считал ее обычной интриганкой, охотящейся за богатством, и лгуньей. Усилия, затраченные ею на то, чтобы скрыть от него свои страдания и убедить его, что она хотела жить без него, заполучив его титул, почти убили ее.К тому же ей стало намного тяжелее, когда он сказал, что любит ее. «Я люблю тебя, Элизабет». Она не смогла сдержать мучительное рыдание, вырвавшееся из ее груди. Сколько еще боли сможет она перенести? Так жаждать этого драгоценного дара его любви, получить этот дар — и быть вынужденной разбить его. И видеть, как любовь исчезает из его глаз, как в них появляется боль, а затем — гнев и отвращение… Боже, как она сможет все это пережить?И что, если эта жертва напрасна?Что, если она уже беременна? Глава 19 Элизабет срезала душистые кисти сирени с густых кустов, обрамлявших парадный сад в Уэсли-Мэнор, загородном поместье недалеко от Лондона, где она жила вот уже три недели. Она пыталась сосредоточиться, чтобы не порезать пальцы, но это было почти невозможно.Прошло три недели с тех пор, как они с Остином расстались.Три недели с тех пор, как он отослал ее сюда, не сказав ничего, кроме скупых слов: «Ты немедленно сообщишь мне, если убедишься, что беременна».Но за эти три недели у нее не было ни одного видения — она не чувствовала ничего, кроме сердечной боли. И до сих пор не знала, беременна ли она. Каждую ночь, лежа в своей одинокой постели, полная тревоги, она прикладывала руки к животу, стараясь почувствовать присутствие зарождавшегося в ней ребенка. Но все, что она видела, — это темноту. Безжалостную темноту.Это были три самые длинные, самые одинокие недели в ее жизни.И все же жить в одном доме с Остином, видеть его каждый день, скрывать от него свои страдания и жить в созданной ею атмосфере лжи было бы просто невозможно. Лучше уж оставаться здесь.Но душевные муки, не оставлявшие ее ни на минуту, не утихали. Элизабет старалась найти себе занятие, чтобы отвлечься и не мучить себя мыслями об Остине. Что он сейчас делает и с кем?Сколько бы цветов она ни собирала, сколько бы туалетной воды ни приготовляла из сирени, сколько бы часов ни проводила за чтением, ее сердечная боль не утихала. Она старалась успокоить себя тем, что избавила Остина от страданий, неизбежных, если бы он лишился ребенка, и от одиночества в холодной супружеской постели, но ничто не могло избавить ее от невыносимой боли — каждый раз, когда она мысленно видела перед собой его лицо.Эти воспоминания не покидали Элизабет, и кровь застывала у нее в жилах. Он смотрел на нее так же, как и в те последние минуты перед расставанием, — с ненавистью.Горячие слезы лились из ее глаз, и она раздраженно смахивала их перчаткой. Она дала себе обещание, что сегодня не будет плакать. Сколько еще времени должно пройти, прежде чем она сумеет прожить целый день без слез? Элизабет чуть не рассмеялась: Боже, сколько времени должно пройти, прежде чем она проживет без слез один час?— Вот вы где, — раздался у нее за спиной веселый голос Роберта. — Мы с Каролиной уж подумали, что вы заблуди-лись.Элизабет охватило смятение, и она торопливо вытерла глаза. Проклятие! Она опять плакала. Несмотря на улыбку, ее глаза красноречиво говорили о бессонных ночах и глубокой печали.Роберт взглянул на нее и чуть не споткнулся. Черт бы побрал его брата, что это с ней? Неужели Остин не видит, как она несчастна? Нет, конечно же, не видит: он же в Лондоне. Три недели назад Остин попросил отвезти их мать, Каролину и Элизабет в Уэсли-Мэнор, объяснив, что не хочет, чтобы они возвращались в Брэдфорд-Холл, пока не будет закончено дело об убийстве сыщика.Но Роберт знал, что между братом и Элизабет произошло что-то серьезное. Он накануне был у Остина и за время, проведенное с братом, понял, что Остин так же несчастен, как и Элизабет, если не более. Еще никогда не видел он Остина в таком подавленном состоянии.Что касается Элизабет, то он никогда не встречал более унылого, убитого горем человека, чем его невестка. Она напоминала ему красивый цветок, который забыли полить, и он поник и увял. Ладно, с него достаточно. С тем, что разделяет Остина и Элизабет, должно быть покончено.Притворившись, что не замечает слез, все еще блестевших на ее глазах, он с подчеркнутым почтением поклонился ей.— Как хорошо вы выглядите, Элизабет.Не давая ей ответить, он взял ее под руку и повлек за собой по дорожке..— Мы должны поторопиться: карету подадут через… — Он быстро прикинул, сколько времени потребуется матери и Каролине для сборов. — Два часа. Мы не должны задерживать остальных.Роберт знал, что обе женщины возмутятся, когда он сообщит им об отъезде, но трудные времена требуют решительных мер.— Карета? Остальные? О чем вы говорите?— О, это о нашей поездке в Лондон. Разве Каролина вам не сказала?Он взглянул на нее и заметил, что она заметно побледнела.— Нет. Я… я не хочу ехать в Лондон.— Конечно же, хотите. Слишком много дней, проведенных в одиночестве в деревне, — это угнетает. Мы сходим в театр, пройдемся по магазинам, посетим музеи…Элизабет остановилась и высвободила свою руку.— Роберт.— Да?— Хотя я и ценю ваше приглашение, боюсь, я не могу поехать с вами. Надеюсь, вы хорошо проведете время.Роберт подумал: а представляет ли она, как сжимается его сердце при виде ее нескрываемой печали? И догадался, почему она не хочет ехать. Этот идиот братец…Вздохнув, он покачал головой:— Жаль, что вы не едете с нами. Большой пустой дом с вами стал бы совсем другим.Элизабет нахмурилась:— Пустой?— Ну да, без Остина. Он уехал в Суррей на… ежегодный осмотр владений. — Ежегодный осмотр владений? Он чуть не поднял глаза к небу, потрясенный собственной выдумкой.— Боюсь, он не упоминал об этом.Покачав головой, Роберт с негодованием фыркнул:— Так похоже на моего старшего брата! Всегда забывает предупредить.— Как долго он пробудет в Суррее?— О, по крайней мере недели две, — с серьезным лицом солгал Роберт. — Мы прекрасно проведем время. Да и Каролина закапризничает, если вы с нами не поедете. Нужно же ей с кем-то ходить по магазинам, а у матушки слишком строгий вкус. И вы меня спасете от страшной участи человека, которому не с кем поговорить, кроме матушки и сестры. — Он скорчил гримасу, изображая ужас. — Вот видите? Вы просто обязаны ехать.Роберт с облегчением заметил непритворную улыбку на ее лице — слабую улыбку, но тем не менее искреннюю.— Хорошо. Возможно, поездка в Лондон внесет приятное разнообразие. Спасибо, Роберт.— Я очень рад.— Полагаю, мне надо пойти и собрать вещи.— Прекрасная мысль. Идите. Я скоро приду.Он смотрел ей вслед, ожидая, когда она скроется из виду. Убедившись, что Элизабет не увидит его, он перемахнул через изгородь (совершенно неподобающим лорду образом — увидев это, его мать лишилась бы чувств) и сломя голову бросился к боковому входу в дом.Ему надо было сообщить Каролине и матери о предстоящем отъезде.
Беременна ли она?Остин сидел в кабинете, держа в руках бокал бренди (уже четвертый по счету), и смотрел на огонь, безуспешно пытаясь отогнать от себя вопрос, вот уже три недели не выходивший у него из головы.У камина стоял Майлс и рассказывал что-то из последних сплетен, услышанных им в клубе, но Остин не имел ни малейшего представления о том, что говорил его друг. Не было сомнения, что после еще нескольких бокалов он вообще перестанет слышать Майлса. Возможно, он перестанет и чувствовать что-либо.За последние три недели он разыскал двух солдат, служивших вместе с Уильямом, но оба они, как и год назад, утверждали, что вместе со многими другими видели его в тот день перед битвой. Остин также ждал дальнейших указаний от шантажиста, но ничего больше не приходило. Почему тот не стремится быстрее получить затребованные им пять тысяч фунтов? Если бы Элизабет была здесь, она, возможно, могла бы…Остин хотел прогнать эту мысль, но было поздно, слишком поздно. Она уже не покидала его, и как бы он ни пытался не думать о ней, его по-прежнему мучил вопрос: беременна ли она? Он жаждал ответа, но боялся его. Если да, у них будет ребенок — ребенок, обреченный умереть. Если нет, то с их браком покончено. Горький смех комом застрял у него в горле. В любом случае их супружеская жизнь закончилась.Прикончив бренди, Остин поднялся и подошел к столу, уставленному хрустальными графинами. Стол располагался у окна, выходившего на улицу. Налив себе двойное бренди, Остин отдернул гардину.По другую сторону улицы раскинулись просторные лужайки Гайд-парка; по аллеям двигались вереницы роскошных карет. Разодетые леди и джентльмены прогуливались под лучами вечернего солнца, их лица морщились, по-видимому, от счастливых улыбок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37