«Что за жестокие слова! — подумала я, прижимая руки к вискам. — Да, я не изменю ничего в своей жизни. Но позвольте мне любить вас! Только любить! И я ничего не попрошу в ответ. Женитесь, уезжайте на край света, но позвольте мне думать о вас, видеть вас в снах, перечитывать ваши письма. Позвольте мне волноваться и молиться за вас!»
Я положила перед собой лист бумаги и открыла чернильницу. Нашла перо в ящике стола. Надо написать ответ. «Добрый день, Вадим Александрович! С радостью…» Нет! «Милый мой Вадим Александрович!» Что за фамильярный тон! Как мне написать о своих чувствах? Как мне дать понять этому жестокому человеку, что я не желаю расставаться с его тенью? Почему я должна забыть его поцелуи? Это несправедливо! Почему, в конце концов, он требует от меня всего этого?! Я взяла новый лист и вывела без слов приветствия: «Я вас не отпускаю».
Вечерами Александр Михайлович читал газеты, хмурился, курил уже в моем присутствии. Я просматривала списки погибших, Таня обычно стояла рядом, за моей спиной.
— Нет, — как счастливое заклятье произносила я.
— Слава Богу, нет!.. — говорила Таня и уходила. Я откладывала газету, брезгливо осматривала свои руки.
— Ненавижу типографскую краску! Каждый раз руки словно в саже! Отвратительно! Что за мука читать списки…
Или делилась с супругом горьким новостями:
— Кстати, видела имя сына Елизаровых, Георгия. Не знаю, как переживет гибель Георгия Наталья Кирилловна. Александр Михайлович, вы помните его? Такой тихий приветливый юноша!.. Кажется, у него была невеста. Нелегко.
С каждым днем я видела все больше знакомых фамилий.
От Николки письма стали приходить реже. От Любомирского в октябре пришло всего одно.
«…Видел вас во сне. Вы были очень красивой, как тогда, когда мы гуляли у пруда. Вы смеялись и олицетворяли само счастье. Но мой сон прервали грубым толчком, и я отправился переводить показания какого-то австрийского офицера. Я должен был спросить его про укрепления и боеприпасы, но почему-то спросил, есть ли у него семья. Мы беседовали с ним довольно долго. Он показал мне фотографию своей жены в медальоне. На этом наш разговор прекратили. Пришлось вновь вернуться к действительности. Австриец сразу побледнел, потускнел. Уходя, я приободрил его как мог. Наверно, мужчины во всем мире одинаковы, они уходят на войну с фотографиями любимых женщин вместо того, чтобы сохранять мир и видеть женщин рядом. Не обращайте внимания на мои слова, я с утра сегодня занудствую.
В прошлом письме я имел дерзость написать то, что написал. В этом же прошу совсем противоположного — отвечать мне и сообщать о своих планах. Простите, милая Анна Николаевна, это нервы. Я не понимаю, что со мной происходит. Я вдруг очень устал. Когда закончится война (это — ключевая фраза, мы все говорим только о том, что будет, когда закончится война), приду домой, поселюсь в деревенской глуши и начну крапать стихи. Вы, конечно, со мной не поедете… И это совершенно правильно. У вас — муж… Прекрасный человек, надо признать! Я же в провинции женюсь (женитьба становится уже навязчивой идеей!), растолстею и буду ходить по пятницам в баню.
Вы, верно, уже заскучали, что ж — разрешите откланяться. Целую ваши теплые ладони. Я вам не говорил никогда, потому что не понимал, в чем дело. Я только сейчас понял — у вас удивительно хорошие руки. Когда вы дотрагивались до меня, я чувствовал их тепло и силу. Добрую силу, без которой я не смог бы жить на свете, если б не знал, что она есть. Всегда ваш
Вадим Любомирский».
Мысли мои сначала крутились вокруг счастливых летних дней. Затем незаметно перешли на будущую женитьбу Вадима. Конечно, я не остановлю его. И зачем мне надо его останавливать? Смысл? Нет смысла! Но я воистину хочу, чтобы Вадим любил меня, и никого больше.
Нет, в деревню он не поедет. Что за глупости приходят в голову! Он умрет там со скуки без вечных знакомых, без светской жизни и восхищенных взглядов дам. Значит, мы все-таки будем видеться. Интересная перспектива.
Ревность жила в моем сердце, но я не желала ничего дурного моей еще не существующей сопернице. Я уже заранее даже любила его будущую супругу, хотя совершенно не представляла ее себе. Наверно, очень молодая. Вероятно, мы будем дружить семьями. Карты, вино, ужины… А потом я замечу округлившийся живот мадам Любомирской. Господи, дай мне сил пережить радость и счастье другой женщины без гнева и слез.
И никто не спросит о том, что будет с нами — с Вадимом Александровичем и мною. Никого не заинтересует, почему мы не встретились раньше, чтобы соединить судьбы и руки. Зачем вопросы? Мы с Любо-мирским совершенно чужие люди. И — Боже ты мой! Как я буду завидовать его счастливой маленькой супруге! Никогда мне не взять на руки в ворохе кружевных пеленок темноволосого ребенка!.. Никогда мне не прильнуть на рассвете ко лбу любимого!..
В непонятном расстройстве я быстро просмотрела списки в газете. Таня неизменно была рядом со мной.
— Списки с каждым днем все длиннее и длиннее!.. — пожаловалась я ей. — Кажется, нет. — Я посмотрела еще раз в газету. — Нет.
— Ох, Господи, спаси и сохрани, — тихо сказала Таня.
— Таня, страшно, когда можно увидеть имена самых близких людей здесь.
— Я за Николая Николаевича каждый день молюсь, — живо сказала она. — А Александр Михайлович, слава богу, дома.
Я закрыла глаза и закусила на мгновение губы. Таня строго оглядела меня и прошептала, не желая верить своей догадке:
— Или вы говорили о… Вадиме Александровиче тоже?..
— Тише, Таня… — умоляюще сказала я. — Не надо, прошу тебя!..
Но Александр Михайлович стоял в дверях. Я вздрогнула, увидев его.
— Таня, — сказал мой супруг негромко, — оставь нас.
Таня бросила на меня взгляд и ушла.
— Вы хотели бы поговорить со мною? — спросила я Александра Михайловича.
— Если у вас есть желание разговаривать, — сухо ответил он.
Он прошел к окну, потом — к дивану, но не присел. Осмотрел меня, спросив разрешения, закурил. Его пальцы нервно дрожали.
— Анна, — начал он тихо, — я думаю, вы прекрасно понимаете, о чем я хочу поговорить. Мне надоело жить так, словно я ничего не знаю. Согласитесь, глупо притворяться и делать вид совершеннейшего идиота.
— О чем вы?
Он резко отвернулся, его скулы обозначились под гладко выбритой кожей, но голос остался ровным:
— Анна, неужели вы полагаете, что мне неизвестно о письмах Любомирского к вам?
Сердце в груди замерло и застучало в два раза быстрее обычного.
— Что еще вам известно? — спросила я, чувствуя, как алый румянец заливает мне лицо.
— А ничего мне больше неизвестно! — выкрикнул Александр Михайлович. — Достаточно! Мне надоели сочувствующие взгляды! Мне надоели перешептывания за спиной! Мне надоело замечать, что вы что-то от меня прячете! Мне надоело видеть, как господа поджимают губы, здороваясь со мной, а дамы жеманятся и хихикают.
— Что вы такое говорите!.. — перебила его я.
— Весь город только и говорит, что о вашем дачном романе. С прогулками, с катаниями по пруду, с поздними визитами с обеих сторон.
Я пошатнулась. Как?.. Каким образом?..
— Надеюсь, что у вас хватит ума не отрицать очевидного! — зло бросил он.
Мне показалось, будто невидимая душная шаль окутала меня и тянет в бездну забытья и сна.
— Ответьте мне, Анна! — Александр Михайлович наклонился ко мне. — Ответьте хоть что-нибудь!
— Нет, — сказала я.
Александр Михайлович быстро ходил по гостиной, нервно курил, ронял пепел на ковер. Видимо, эта беседа давалась ему нелегко. Тем более что приходилось говорить только ему, а я молчала. Минут пять прошло для меня в состоянии оцепенения, и снова Александр приблизился ко мне и сказал:
— Анна, скажите, вы не боялись летом, что я смогу догадаться о ваших отношениях с Вадимом Александровичем?
— Я не понимаю вас, — прошептала я, поднимая на него взгляд.
— Не понимаете? Или не хотите понять? Или предпочитаете видеть во мне тихого и покорного рогоносца? Я не буду с вами лукавить, Анна. Для меня не было секретом то, что Вадим Александрович ухаживал за вами. Я хорошо его знаю… знал… И когда он появился, то мне подумалось, что вы им непременно заинтересуетесь. И тогда я решил — лето, отсутствие мужа… Вы — молодая и красивая женщина, совершенно несчастливая в жизни семейной… А почему бы и нет?.. Пусть вы измените мне. Но хотя бы не с каким-нибудь солдафоном, а с человеком, который не будет трепать вашего имени и хвастать дачной победой. Вадим Александрович показался мне идеальной кандидатурой на роль вашего любовника. Я уже заранее уступил вас ему. Узнай я наверняка о вашей связи с Вадимом, я бы принял это известие спокойно. Я был готов к нему. Но…
Я расплакалась.
— Зная Вадима Александровича как человека, способного ответить за свои поступки, я ждал от него чего-то, — продолжил супруг. — Ждал, что он попросит развода для вас. Еще в июле мне казалось, что вы непременно уедите с ним в Мюнхен… Но случилась война… Сейчас уже средина осени… И я, обманутый муж, знаю, что вы получаете письма с фронта не только от брата… И молчу!.. И вы живете в моем доме, как будто ничего не произошло. Скажите, вы остались со мной на какой-то неопределенный срок, пока Вадим Александрович не снимет для вас дом?.. Или до окончания войны? Или ваш роман окончился вместе с летом?
— Нет! — сквозь слезы крикнула я. — Вы не можете так говорить!.. Вы сами признались!.. Вы были…
Так вот почему вы делали такой отрешенный вид по приезде на дачу! Вы, оказывается, все решили…
У меня начались судороги, прибежала прислуга, Таня принесла мне холодной воды, кто-то еще — холодное полотенце на лоб. Александр Михайлович немного понаблюдал за суетой вокруг меня и ушел в кабинет — неспешно и прямо. Мне хотелось его окликнуть, но голос куда-то пропал.
И вот на следующий день после разговора с супругом к нам зашел Егорушка. Я слышала его веселый голос, но не спустилась, подумав: «Одни мальчики сейчас на фронте, а у других только развлечения на уме! Даже не спущусь поклониться! Скажусь больной».
И тут же в комнату постучалась Таня.
— Анна Николаевна, — сказала она, проходя, — вас Александр Михайлович просят спуститься.
— Что? Просят?..
— Просят.
— Глупости какие!.. Не спущусь! Я больна, у меня истерика! И кажется, он знает почему! И кажется, он является одной из причин моего дурного самочувствия.
Таня опустила голову.
— Там…
— Знаю, — тут же перебила ее я, — там Егорушка! Не желаю его видеть!
— И что мне передать Александру Михайловичу?
— Что я сказалась больной! — настаивала я на своем.
Но через десять минут Александр Михайлович сам постучался в мою комнату.
— Боже мой, — недовольно сказала я, — я просила меня не беспокоить! Что вам угодно?
— Анна Николаевна, прошу, оставьте на время ваши капризы, — строго сказал супруг, — спуститесь к ужину. Я бы вас ни в коем случае не побеспокоил бы, но Егорушка очень желает видеть вас.
— У некоторых людей есть неприятный талант — являться не вовремя, когда их совершенно никто не ждет, — заявила я.
— Он не будет долго раздражать вас своим присутствием, — заверил меня супруг. — Он заехал попрощаться.
— То есть как — попрощаться?.. — растерялась я.
— Присоединяйтесь к нам и узнаете все новости, — сказал Александр Михайлович.
Егорушка встретил нас у подножия лестницы.
— Господи! — воскликнула я, едва узнав его. — Егорушка! Вы ли это?
— Добрый вечер, Анна Николаевна! — с веселой улыбкой поклонился он.
Он был в форме, очень коротко стрижен и был неузнаваем. Я протянула ему руку. Егорушка поцеловал мои пальцы.
— Вот и помирились… — тихо сказал Александр Михайлович.
— И что дальше, Егорушка? — спросила я.
Мы прошли в столовую, я неожиданно для себя разволновалась. К еде даже не притронулась. Только смотрела на него не отрываясь.
— Дальше? — переспросил Егорушка. — Я же на фронт еду, вы, вероятно, и так поняли.
— Но вы не должны…
— Охотником еду!
Александр Михайлович закурил. Егорушка быстро взглянул на него и снова обернулся ко мне.
— А что? Почему нет? Я же еду без песен и патриотических выкриков. Просто понял недавно, что здесь мне делать нечего. Из университета я ушел. Скучно. И на войне, даст Бог, на что-нибудь сгожусь. А если судьба погибнуть — то обо мне плакать некому. Матушка меня прокляла. Он усмехнулся.
— Что вы такое говорите, Егорушка! — воскликнула я.
— Не обращайте внимания, — сказал он. — Матушка — дама импульсивная. Воспитать меня не сумела, вот и додумалась до проклятий.
Александр Михайлович молчал, беседовали мы с Егорушкой долго, а супруг просто слушал и много курил.
Часы пробили одиннадцать.
— Надо идти, — сказал Егорушка.
— Я провожу тебя, — проговорил медленно Александр Михайлович.
— Стоит ли?
— Хотя бы буду точно знать, что ты уехал, — нервно пошутил супруг.
Егорушка рассмеялся, поднялся из-за стола.
В гостиной, еще не одеваясь, он как-то нерешительно помялся, обернулся ко мне, словно желая что-то сказать.
— Егорушка?
— Анна Николаевна, разрешите попросить вас!.. — со смущенной улыбкой сказал он.
— Да, конечно!.. Может быть, вам подарить платок? — улыбнулась я. — Я буду вашей дамой сердца, если вы хотите… Помните?..
Егорушка слегка покраснел.
— Помню… Но… Благословите меня, Анна Николаевна! — решился Егорушка.
Я прижала пальцы к вискам. Мальчик опустился передо мной на колени, я перекрестила его, он перехватил мою руку, надолго прильнул к ней губами.
— Я не боюсь, — тихо сказал он. — Наверно, это плохо.
— Храни вас Бог, Егорушка, — сквозь слезы прошептала я.
И еще через несколько дней пришли дурные вести — погиб Сергей Иванович. Я пропустила его имя в списках, поэтому ничего не знала о случившемся. Известил меня Александр Михайлович.
— Надо съездить к Марии Владимировне, — сухо сказал он.
— Марии Владимировне?.. — не поняла я.
— Так зовут супругу Сергея Ивановича, — мрачно ответил Александр Михайлович. — Вдову…
Я замялась.
— Только не говорите мне, что некоторые новости приходят не вовремя и у вас совершенно нет никакого желания сочувствовать женщине, имени которой вы даже не удосужились запомнить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23