После долгих колебаний девушка решила уступить мольбам Амира и согласилась на ночное свидание.
Они виделись несколько раз, но это происходило днем, когда Зюлейка ходила за водой или носила дяде обед. Встречи были короткими и волнующими. Разумеется, молодые люди не успевали поговорить. Девушка боялась любопытных глаз – днем багдадские улицы так многолюдны! И вот Амир предложил встретиться ночью.
За эти дни Зюлейка передумала о многом. Тайком взяла у Надии зеркало и украдкой разглядывала себя. Справедливо ли, что у нее нет ни одной приличной рубашки, никаких украшений? Почему дядя Касим не задумывается о ее замужестве, ведь ей пошел шестнадцатый год! Тетка обращается с ней, как с рабыней, и даже мысли не допускает, что у нее могут быть свои собственные желания и мечты!
Вчера Амир страстно произнес, глядя ей в глаза:
«Ты красивее всех, Зюлейка! Твои прелестные ножки должны ступать не по камням, а по коврам, ты достойна того, чтобы жить во дворце! Я хочу видеть тебя каждый день, я не желаю расставаться с тобой!»
Зюлейка лежала без сна, глядя в темное небо, думая о том часе, когда увидится с Амиром. В груди разгорался предательский жар, плавно стекал вниз, незаметно охватывал собой все тело. Девушка не до конца понимала, чего она хочет, но желание было столь властным, жарким, неодолимым, что она с трудом дышала. Зачем противиться тому, что неизбежно? Зачем людям жемчуг, если в небесах каждую ночь загораются звезды, к чему им богатство, когда! на свете существует любовь!
Ночь обладает странной силой, ночью все по-другому, чем днем. В тайные, полные лунного света часы между мужчиной и женщиной возникает особая близость. Конечно, Зюлейка боялась. Боялась, что узнают родные, опасалась гнева дяди, страшилась собственного безрассудства, но… не испытывала страха перед Амиром. Он был благородным человеком, много выше ее по положению, умнее и старше. Ее душа, ее сердце принадлежали ему без остатка и были полны доверчивости и любви.
Ближе к полуночи девушка услышала тонкий свист и тихонько поднялась с кошмы.
Несколько раз треснули ветки. В саду заворчал сторожевой пес. Потом воцарилась тишина, только цикады выводили свою бесконечную трескучую песнь.
Зюлейка спрыгнула со стены и угодила прямо в объятия Амира.
– Ты здесь! – восторженно прошептал он.
– Да!
Восторг в его голосе сменился тревогой.
– Никто не услышал?
– Кажется, нет.
Зюлейка почувствовала его губы на своих губах и мигом забыла, где она и что с ней происходит. Поцелуй был долгим, властным, неспешным, горячим, как огонь. Потом Амир сказал:
– Здесь опасно оставаться. Пойдем.
Зюлейка медленно пошла вперед. Ноги и руки ослабли, сделались безвольными, как у тряпичной куклы. Сердце гулко стучало в груди.
Багдад спал. Порой издалека доносились неясные звуки; на улицах было темно, как в подземелье. Девушка вздрагивала от малейшего шороха; ей чудилось, будто при каждом шаге подошвы ее сандалий издают слишком сильный шум.
Вскоре на небе появилась луна и озарила мир своим сиянием. По земле разметались причудливые узоры теней. Над головой вспыхивали и гасли миллиарды звезд – то был ритм вечности. В таком же ритме бились человеческие сердца – сначала одни, потом другие… Жизнь тянулась бесконечной цепью, у нее было столько же звеньев, сколько мерцающих точек в необъятной тьме. Пересчитать их все был способен только Аллах.
Амир привел Зюлейку в пальмовую рощу на окраине квартала Карх. В столь поздний час появление людей в таком месте было большой редкостью. Здесь им не могли помешать. В траве и в листве деревьев шелестел теплый ветер; казалось, свежие ночные запахи проникали прямо в душу.
Молодой человек остановился и положил руки на плечи девушки.
– Если ты согласилась прийти на свидание, Зюлейка, значит, ты меня любишь и хочешь принадлежать только мне, мне одному!
Она покорно прошептала:
– Да, мой господин!
– Не называй меня господином. Ты знаешь, как меня зовут.
– Амир.
Ей хотелось взять его имя в ладони и прижать к своему сердцу.
Он расстелил припасенную кошму и мягко принудил Зюлейку сесть на нее. Осторожно запустил пальцы в густые волосы девушки, принялся гладить, ласкать.
– Скажи, о чем ты мечтаешь?
– Не знаю, – растерянно прошептала она, хотя думала и грезила об одном-единственном чуде: никогда не расставаться с этим прекрасным юношей!
Амир улыбнулся в темноте.
– А я хочу, чтобы многие вещи сделались бесконечными, чтобы время разжало свои тиски, чтобы не надо было ни о чем думать, ничего решать. Чтобы эта ночь продолжалась вечно, а ты всегда оставалась такой, как сейчас!
Он опустил девушку на кошму, и его властные руки проникли под рубашку Зюлейки. Обвили талию, потом скользнули ниже. Горячие губы приникли к нежной девичьей груди.
– Не бойся, – прошептал молодой человек. – Все хорошо. Просто теперь ты моя! Моя, правда?
Зюлейка не в силах была ответить. Ей было и стыдно, и страшно. Страшно оттого, что она не могла с собой совладать, вырваться, оттолкнуть, убежать, сказать «нет». Прошло несколько секунд; ей казалось, что его губы и пальцы – везде. Амир сорвал с девушки одежду, приник к ее телу. Зюлейка чувствовала прикосновение его бархатистой кожи, ей чудилось, будто она срастается с ним, что они волшебным образом превращаются в некое единое существо.
Жар все сильнее разливался по телу, погружая в сладкое оцепенение. Зюлейке было так приятно и хорошо, что она не заметила, как Амир овладел ею. Девушка вздрогнула, почувствовав боль, которая странным образом сочеталась с острой сладостью, и постепенно покорилась новым, неизведанным ощущениям.
После Зюлейка долго лежала в его объятиях, слушая, как их сердца бьются в едином, возбужденном и радостном ритме.
– Отныне мы принадлежим друг другу и между нами нет никаких преград! – пылко произнес Амир.
Он играл ее волосами, любовался ею и нежно улыбался. Полуопущенные ресницы Зюлейки стыдливо подрагивали. Ошеломленная случившимся, она не двигалась и молчала. Потом нерешительно попросила:
– Расскажи о себе. О своих родителях.
Для того чтобы между ними и в самом деле исчезли преграды, девушке было необходимо знать о его семье, о матери и отце, о том, как и чем он жил, пока не встретил ее.
Амир потянулся всем телом, запрокинул голову, посмотрел в небо и глубоко вздохнул. Юноша боялся откровенностей, ему казалось, что он может выдать какой-то секрет, показать свою беспомощность перед некоторыми сторонами жизни. Вместе с тем он понимал: этой девушке, принадлежащей к другому миру, можно рассказывать все без утайки. Про Хасана. Про мать. Про Алима.
Амир чувствовал: то, что он скажет, останется в этой ночи, в сердце любящей его Зюлейки, которую он только что обесчестил.
– Отец… Он важный человек, всегда убедительно рассуждает, его речи разумны. Но мне с детства казалось, будто он смотрит на меня и… видит кого-то другого. Или не видит вообще. Он лишь поучал меня и, по-моему, никогда не любил. Мать любила и любит – что-то свое во мне. Она внушила мне презрение и ненависть к младшему брату, заставила меня сочувствовать ей в том, что я не был способен понять.
– За что ты ненавидишь брата?
Амир помедлил. Он не знал, за что. Алим рос беззлобным, светлым, как солнечный луч. Он не был виноват в том, что его покойная мать похитила сердце Хасана, и никогда не стремился соперничать со старшим братом.
– За то, что он существует на свете. Собственно, именно за это люди и ненавидят друг друга.
– Я не испытываю ненависти к людям, – сказала Зюлейка. – Но иногда мне бывает обидно, что тетя и дядя не видят, что я – такой же человек, как и они.
Для Амира Зюлейка тоже не была «таким же человеком», как он (легко представить, что сказала бы надменная Зухра, если бы увидела сына лежащим на кошме в пальмовой роще рядом с племянницей лавочника!), потому юноша промолчал. Девушка тревожно вздохнула.
– Что ждет нас в будущем?
– У тебя будет все, – в очередной раз солгал Амир. – Все, чего ты захочешь.
– У меня уже есть главное, – застенчиво промолвила Зюлейка и прильнула к нему, – твоя любовь.
Амир не скоро выпустил девушку из своих объятий, ему хотелось вновь и вновь наслаждаться ею. Они расстались лишь тогда, когда восток начал светлеть. Новоиспеченные любовники поспешили к дому Зюлейки. Боясь быть узнанной жителями своего квартала, многие из которых вставали еще до рассвета, Зюлейка прикрыла лицо шалью. На одной из улиц молодую пару остановили городские стражники, патрулировавшие город до первой утренней молитвы.
– Кто вы и куда направляетесь?
Зюлейка испуганно прижалась к Амиру. Тот слегка поклонился и с достоинством произнес:
– Я – Амир ибн Хасан аль-Бархи, сын главы почтового ведомства великого халифа. Это… это моя жена. Мы возвращаемся из гостей.
Рассмотрев дорогую одежду молодого человека и прислушавшись к его речи, стражники кивнули.
– Идите с миром. Лучше не гуляйте по ночам – могут встретиться лихие люди!
Амир поблагодарил их за совет и, взяв девушку за руку, быстро свернул в переулок.
Жена! Это слово согрело и обнадежило Зюлейку. На прощание Амир поцеловал девушку несчетное количество раз и добился обещания прийти следующей ночью.
Молодой человек помог Зюлейке забраться на стену и, убедившись в том, что она благополучно вернулась на крышу, пошел домой: смывать с себя следы бурной ночи, совершать намаз, завтракать и отдыхать.
В тот день Надия без конца ругала Зюлейку за то, что та двигается, как во сне. Девушка часто останавливалась и замирала, словно в раздумье. Все валилось у нее из рук, она постоянно забывала, что должна сделать. Причина скрывалась не только в усталости. При ярком, безжалостном свете дня тайное виделось иным: Зюлейка поняла, что она натворила. Легко, словно играючи, она рассталась с тем, без чего никто не сможет считать ее порядочной девушкой.
Есть только один выход – Амир должен на ней жениться, ибо другой мужчина убьет ее в первую же ночь. А перед этим изобьет, оттаскает за волосы и расскажет всем о ее позоре. Или ей придется навсегда остаться одинокой. Тогда никто не узнает о том, что она согрешила. Но жить одной – величайшее несчастье для женщины. У Зюлейки задрожали руки. Нет-нет, конечно, Амир понимает, что произошло, и никогда ее не оставит. Отныне он – ее мужчина, ее господин. Завтрашней ночью они снова увидятся, потом – еще и еще. А после сыграют свадьбу.
Однако в глубине души Зюлейка чувствовала, что в ней появилась червоточинка. Обычно все делается не так. Сватовство, свадьба и только потом – близость.
Прошло несколько дней, и она обо всем забыла. Она была полна любовью, как летний день – солнечным светом, ночное небо – сиянием звезд. В первое время Зюлейку смущало, что, встретившись с ней, Амир, прежде всего, стремился удовлетворить свое желание и лишь потом заводил разговор, спрашивал о том, что нового случилось в ее жизни, как она провела день. Но это тревожило лишь поначалу. Познав вкус наслаждения, девушка так сильно жаждала и ждала ласк возлюбленного, что охотно и с нетерпением покорялась его страсти.
Однажды Амир привел Зюлейку в хижину одинокой бедной старухи, которая согласилась пустить их на ночь за несколько дирхемов, и там они отвели душу. Он брал ее раз за разом на убогом ложе, при тусклом свете масляного светильника, наслаждаясь красотой обнаженного тела девушки, по которому плясали темно-красные тени, блеском желания в ее глазах, водопадом рассыпавшихся по постели волос.
С Зюлейкой все было не так, как с рабынями: она оказалась смелее, живее. Эта девушка была ненасытной, раскованной, жадной до страстных утех, как и он. А главное – она его любила. Любила до самозабвения, до безумия. Любила и отдавала себя до конца, исполняя все его фантазии и капризы. Случалось, Амир просил, чтобы девушка танцевала перед ним обнаженной, в другой раз доводил ее до сладострастной истомы, после чего заставлял умолять о том, чтобы он овладел ею. Учил предаваться самим бесстыдным и немыслимым любовным играм.
Зюлейка наслаждалась удовольствием, которое получал ее возлюбленный, не думая и не помня о себе. Если ее повелитель чего-то желает, значит, этого должна хотеть и она.
Как-то ночью Надия заметила, отсутствие племянницы, но той удалось выкрутиться: девушка сказала, что неважно себя чувствует и потому спала в доме. Никто ничего не заподозрил. Дни Зюлейка проводила, как и прежде, а ночью предавалась упоительной страсти.
Любовное сумасшествие набирало силу, и только Аллах видел, как огненная повозка стремительно катится к неминуемой пропасти, только он знал, сколь горек вкус настоящего меда, какими острыми шипами способны ранить прекрасные розы.
Глава III
Великолепное здание дворца Харун аль-Рашида сияло золотом куполов, переливалось яркими красками изразцов, пестрело узорами стен. Это был «город в городе», куда допускались лишь избранные, ибо основной заботой халифа являлось обеспечение полной безопасности для себя и своих приближенных, причем не столько от внешних напастей, сколько от гнева своих собственных подданных – жителей столицы.
То, что творилось внутри, напоминало бесконечный многоцветный сон. Несметные толпы слуг, вооруженных до зубов стражников, роскошно одетых придворных. Редкостные растения, драгоценности, сверкающее оружие, расшитые золотом ковры, мозаика, мрамор, парча. Несмолкаемый гул – разговоры и шаги людей, бряцанье сабель, щебет заморских птиц.
Все это утомляло взор, раздражало слух, засоряло мысли. Хасан предпочитал тишину домашнего кабинета, аромат аравийского кофе, благородное спокойствие обстановки.
Обычно он, как подобает человеку его ранга, возвращался домой верхом или в паланкине, но сегодня решил пройтись пешком.
Вечерами очертания зданий, мостов, деревьев становились четкими – в отличие от полуденных часов, когда красота города казалась утомленной, размытой, звук человеческих голосов раздражал слух, точно жужжание назойливых мух, а жара словно придавливала к земле. Сейчас прохлада ласкала тело, настраивала мысли на неспешный, спокойный, глубокий лад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30