Будь Зюлейка опытнее и старше, она позвала бы на помощь, объяснила, что с ней происходит. Но она была недальновидна и беспечна, как это свойственно юности, к тому же терзаема чувством вины за свой обман, потому предпочла молчать. В результате они безнадежно отстали, а после, никем не замеченные, опустились на песок меж барханов и затерялись в ночи.
Было темно и тихо, горизонт заливало угольной чернотой, дул беспрестанный, от века свободный ветер пустыни, над головой сияли несметные жемчужины звезд. Охваченная отчаянием и страхом, Зюлейка скорчилась на песке. Ясин был рядом, но он не мог ей помочь, потому что не знал, что нужно делать. Она кричала, но он не слышал ее крика; зато услышали те, кто преследовал бедуинов Абдулхади. Вскоре Зюлейка увидела черные тени людей на верблюдах, их огромные руки и, как продолжение этих рук, – непомерно длинные острые копья. А внутри нее что-то росло, разрывало внутренности, неудержимо стремилось во тьму ночи, в этот страшный, непредсказуемый, несправедливый мир.
Ясин защищался как мог и защищал свою жену, пустив в ход заткнутый за пояс нож, тогда как молодая женщина металась и корчилась на песке, судорожно дыша и жадно ловя воздух запекшимися губами. Ясин был один, и воинам враждебного племени ничего не стоило пронзить его копьем и оставить умирать на обагренном кровью песке. Они не тронули Зюлейку, исходившую криком в последних родовых схватках: таинство появления на свет было столь же священно и вместе с тем так же нечисто, как и таинство умирания.
Внезапно боль исчезла, наступил покой. Молодая женщина поняла, что ребенок выбрался наружу. Зюлейка с трудом приподнялась, протянула руки и обнаружила между ног мокрый, теплый, живой комок. Ребенок тонко и жалобно запищал, и ее душу пронзило ни с чем не сравнимое чувство материнской любви и нежности. Молодая женщина вспомнила, что нужно сделать: об этом говорила Фатима и другие бедуинки. Хотя пальцы не слушались и тело пробирала крупная дрожь, она перегрызла и перевязала пуповину, потом сняла с себя рубашку, завернула в нее младенца и прижала к себе. И – лишилась чувств.
Зюлейка очнулась от холода. Рядом лежал бездыханный Ясин, и молодая женщина, подумав о нем, затряслась в безмолвных рыданиях. Невдалеке выли почуявшие добычу шакалы. Кругом ползали ядовитые насекомые, может быть, даже змеи. Она не должна была терять сознание или спать: в противном случае животные или птицы доберутся до тела Ясина, а ребенка или ее саму может ужалить скорпион.
Зюлейка провела ночь, не сомкнув глаз, наедине с младенцем и мертвецом, а рано утром ее нашли бедуины. Женщину и ребенка немедленно отнесли в шатер, уложили в постель, напоили молоком. Абдулхади распорядился похоронить Ясина с теми скромными почестями, какие дороги сердцу истинного бедуина, а затем пожелал навестить Зюлейку.
Молодая женщина лежала в шатре Фатимы. Заботливо укутанный, сытый младенец спал рядом. Зюлейка не сделала попытки подняться навстречу шейху, только смотрела на него полными смертельной тоски глазами, под которыми залегли глубокие тени. Ее лицо было серым, как глина, тонкие, словно плети, руки бессильно вытянулись вдоль тела.
Абдулхади не умел говорить много, потому сразу приступил к главному.
– Ты не должна себя винить. Главное, что ты и твой сын остались живы, что враги не тронули ребенка и не увезли тебя в плен.
– Но Ясин погиб! – прошептала молодая женщина.
Взгляд шейха был ясен и тверд.
– Он защищал тебя и сына. Так поступил бы любой мужчина нашего племени. Не колеблясь, отдал бы свою жизнь за жизнь близких.
– Теперь я должна вас покинуть? – спросила Зюлейка.
– Почему? Ты была замужем за бедуином и родила от него ребенка. Мы – вольные люди, наши сердца принадлежат пустыне: пескам, солнцу и ветру. Хочешь – иди туда, куда тебя зовет судьба, хочешь – оставайся с нами.
– Я хочу остаться.
Абдулхади кивнул.
Потом спросил:
– Как назовешь сына?
– Ясин, – просто сказала Зюлейка.
Шейх заглянул в крошечное личико спящего мальчика и улыбнулся.
– Это хорошее имя. Одно из ста имен Пророка. Оно принесет твоему сыну удачу и счастье.
Зюлейка промолчала и, тихо вздохнув, опустила ресницы.
– По прошествии года ты сможешь снова выйти замуж, – промолвил Абдулхади. – Наши обычаи это позволяют. Женщине тяжело жить одной, ее шатер не должен пустовать.
– Нет, – твердо произнесла Зюлейка, – я больше никогда не выйду замуж.
Шейх бедуинов мудро промолчал. Он прожил на свете гораздо больше, чем эта юная женщина, и несравненно лучше знал жизнь. Как ветер неуловимо меняет песчаное пространство, создавая дюны там, где прежде была равнина, так время лечит память и возводит в душе людей новые призрачные дворцы, дворцы светлой мечты и надежды на счастье.
Зюлейка так не думала. Предательство Амира разбило ей сердце, а смерть Ясина навсегда похоронила его осколки в безбрежной пустыне.
Амир смотрел на огромный костер, который заходящее солнце зажгло над степью – на багряные облака и розоватую пелену, что простиралась до самого горизонта. Красоты природы давно не будили в нем прежних упоительных чувств. Иногда молодому человеку казалось, будто он позабыл все стихи и разучился говорить на прежнем языке.
Впрочем, его удручало не это. Если Хамида, как и прежде, вела вперед ненависть к халифу, то Амир так и не смог понять, что делает среди этих людей, от чего спасается и чего ищет. Будущего не было. Было лишь настоящее, полное расчетливой, а иногда бездумной жестокости, пропитанное кровью невинно убитых людей, пронизанное разбойничьей алчностью, шакальей неразборчивостью. Заставляющее забывать все светлое и хорошее, что было в канувшем в небытие прошлом.
Сегодня им предстояло напасть на богатый багдадский караван.
Караван охраняло большое количество воинов, но у шайки Хамида был немалый опыт захвата чужого добра. Они всегда налетали внезапно, осыпали противника дождем стрел, пытаясь посеять панику и расстроить его ряды, после чего набрасывались на растерявшихся воинов и без колебаний вступали в рукопашную схватку. В случае неудачи отступали так же быстро, как и нападали.
Вскоре послышались звяканье бубенцов и конская поступь. Амир различил вдали вереницу богато задрапированных паланкинов и навьюченных тяжелой поклажей верблюдов. Похоже, на этот раз им по-настоящему повезло: наверняка в окованных железом сундуках и обернутых грубой тканью тюках полным-полно золота, драгоценной утвари и хорошего оружия. Караван шел в Мерв – туда, куда Амир волею капризной судьбы так и не смог попасть.
Прямой, натянутый, как струна, Хамид напрягся в седле, его глаза сузились, ноздри хищно раздулись в предчувствии богатой добычи. Часть награбленного он раздавал своим людям, другую, большую, прятал в известном только ему месте. Однажды Амир слышал, как члены шайки перешептывались о том, что главарь, похоже, считает себя бессмертным, раз не готовит преемника и никому не рассказывает о том, где спрятано золото. Хамид держал своих людей в кулаке; они редко осмеливались роптать и не задавали лишних вопросов.
По команде главаря бандиты рассыпались в разные стороны и двинулись вперед нестройной толпой, дабы создать видимость большого количества людей. Со стороны каравана прозвучал тревожный сигнал, но было поздно: всадники Хамида ринулись вперед, очертя голову, набрасывая на врагов крепко свитые арканы, дабы лишить их возможности сопротивляться.
Спустя несколько мгновений пространство наполнилось ужасом, вызванным безжалостной резней. Кони ржали, люди в тревоге метались от верблюда к верблюду, от паланкина к паланкину, не зная, кого защищать и что спасать в первую очередь.
Амир услышал торжествующий смех Хамида. Тот никогда не стремился спрятаться за чьи-либо спины и уклониться от боя; он был великолепным стрелком и искусно попадал в цель на полном скаку, прекрасно владел и копьем и мечом. У него был наметанный глаз и уверенная рука, он ловко и точно отражал любые выпады. И все же его коньком была хитрость. Притворное отступление, неожиданный удар во фланг и тыл, скрытое приближение и незаметное окружение противника – он любил обманывать, вселять панику и тем самым лишать боеспособности.
С одной стороны, хладнокровие и беспощадность этого человека ужасали, а с другой, его талант, талант командира, сумевшего организовать и обучить толпу жадных до крови и золота, неразборчивых и темных людей, вызывал восхищение. Если бы не проклятые интриги багдадского двора, если бы Харун аль-Рашид не лишил власти и жизни Бармекидов и приближенных к ним людей, из Хамида мог бы выйти хороший, возможно, выдающийся военачальник.
Амир отвлекся и пропустил момент, когда на него набросился неожиданно вынырнувший из-под повозки воин, один из тех, что охраняли караван. Он схватил за повод его коня и был готов ударить мечом. Амир видел налитые кровью глаза противника и судорожно искривленный рот. Он знал, что не успеет отразить нападение, но в это время в воздухе просвистел кинжал, и воин упал на землю без единого звука, пораженный в основание шеи.
– Будь внимательнее, – быстро произнес Хамид, разворачивая коня, и приказал: – Поезжай, посмотри, что творится слева.
Амир кивнул, слишком поздно сообразив, что находился на волосок от смерти. Он поскакал в указанное место, а в душе стыл тяжелы ужас и одновременно разливалась теплая, как первые солнечные лучи, благодарность человеку, который спас ему жизнь.
Они благополучно расправились с охраной и разграбили караван. Тех немногих людей, что остались в живых, отпустили с миром, ибо Хамид придерживался строгих правил благородного разбойника: не убивать стариков и подростков, не насиловать женщин.
Амир спешился, на ходу вытирая со лба пот, и поискал глазами главаря шайки, который за эти долгие месяцы стал для него и старшим братом, и другом. Когда он увидел лежащего на кошме Хамида, у него перехватило дыхание. Вокруг были люди; некоторые суетились, другие стояли неподвижно, понурившись.
Амир бесцеремонно растолкал мужчин и приблизился к Хамиду. Тот лежал, вытянув руки вдоль тела; одежда на груди была окрашена кровью. Рядом валялась сломанная стрела. Взгляд раненого то делался лихорадочным, мутным, то прояснялся, словно к нему внезапно возвращалось сознание.
– Амир… – прошептал он.
– Хамид!
– Я хочу, чтобы все отошли! – повелел главарь, и в его тоне еще оставалось столько твердости, что воины послушно отступили.
– Не может быть! – горестно промолвил Амир.
Хамид на мгновение закрыл глаза, потом усилием воли приподнял веки.
– В меня выстрелили из-за повозки – я не успел уклониться. Не стоит роптать – дольше назначенного Аллахом не проживешь, – произнес он и попросил: – Наклонись ближе.
Когда Амир сделал так, как он хотел, прошептал:
– Я расскажу, где спрятаны мои сокровища, но ты должен пообещать, что потратишь их не на собственную роскошную жизнь, а для того, чтобы отомстить Харуну.
– Обещаю, – прошептал Амир.
Хамид скосил глаза на стоявших поодаль разбойников, которыми бессменно правил в течение нескольких лет.
– Не поддавайся их уговорам, не бойся угроз. Стой на своем до конца. Они не посмеют тебя убить, ибо вместе с тобой умрет твоя тайна.
Амир не был уверен в том, что ему удастся противостоять целой банде, но не стал спорить.
Хамид говорил шепотом, время от времени замолкая, чтобы сохранить остатки сил. Его губы посинели, кожа приобрела желтоватый оттенок, черты лица заострились.
– Ты не боишься? – осмелился спросить Амир.
– Чего?
– Смерти.
– Нет. Все мы когда-то умрем и предстанем перед Аллахом.
– Ты говорил, что не веришь в Бога!
– Верю. Просто знаю, что у меня нет перед ним оправданий! Быть может, ты помнишь строки из Корана: «Их лица будто покрыты кусками мрачной ночи. Это – обитатели огня, в нем они пребывают вечно». Эти слова – про меня, про таких, как я. Я в совершенстве овладел разбоем, и достиг в нем предела. Разбой сделался не просто моим ремеслом – моей жизнью. Потому я не ищу и не жду спасения.
Амир почувствовал, что по лицу текут слезы. Он давно не плакал и теперь понял, что слезы стали другими – тяжелыми, суровыми, мужскими.
– Ты был для меня старшим братом, наставником, другом! Не покидай, Хамид!
Тот слабо улыбнулся.
– Я останусь… В твоей памяти… В твоем желании отомстить халифу!
Вскоре Хамид впал в забытье, а после тихо испустил дух. Его люди поспешно рыли могилу, чтобы похоронить усопшего прежде, чем солнце опустится за горизонт.
Амир долго стоял над могильным холмом, стоял, когда все уже разошлись, и думал о том, как странно устроен мир. Люди живут, любят, надеются, верят. И все заканчивается ямой в земле. В те минуты, когда на застывшее лицо Хамида в последний раз упал луч солнца и его покрыла земля, Амир не верил в загробное существование. В эти мгновения он верил только в то, что видел. Все тленно. Мечты неосуществимы. Жизнь пуста. Багдад, безбедная жизнь в богатстве и почестях, высокий пост, Джамиля… Почему люди так упорно цепляются за то, что, как им кажется, предначертано Аллахом, а на самом деле – всего лишь обманчивый сон?
Хамида зарыли, и Амир остался один. Он медленно стянул с головы туго повязанный черный платок и вытер глаза. Теперь он выглядел как настоящий разбойник. Изнеженный багдадский юноша навсегда остался в прошлом.
Прохладный ветер был напоен запахом трав, и Амир жадно вдыхал степной аромат, вдыхал, как саму жизнь. Он понимал, что должен идти дальше, только не знал, куда и зачем.
Вскоре стемнело, горизонт слился с землей. Взошла звезда и одиноко засияла в сумеречном небе.
– Кто бы ты ни был там, наверху, ты меня победил, – прошептал он, устремив взгляд к серебрящемуся светилу. – Я понял, что ты сильнее, потому что можешь отнять у человека самое дорогое. Но настолько ли ты силен, если не хочешь вернуть это…
Остаток ночи Амир проспал в траве возле могилы друга, а когда очнулся, в небе занималась заря. Шелестел ветер, пахло мокрой травой. Молодому человеку почудилось, будто чья-то жестокая рука сдернула с его сознания плотное черное покрывало забвения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30