Маргарет же вынуждена была терпеть его насмешки, ежедневно кремируя половину добытых продуктов.
Когда однажды она сожгла пять огромных манго, то провела после этого целый час на пляже, конспектируя на песке, что можно есть сырым, а что необходимо варить. Мрачное настроение Хэнка почти не изменилось. Маргарет, однако, чувствовала, что разгадка кроется не в их беседе о Дарвине, а в чем-то другом. Он не был настроен именно против нее. Он дулся на весь мир. Целыми днями он отмалчивался, а вид у него был такой, как будто он подрался бы с любым, кто согласился бы на потасовку.
Резким, гневным голосом он запретил Теодору выпускать джинна из бутылки. Хэнк кричал, что будто Мадди всем мешает, отвлекает от работы. В данном случае отвлекался только сам Хэнк, непрерывно ворчавший и жаловавшийся на облака цветного дыма, якобы застилавшие горизонт.
Впрочем, работали они дружно, не покладая рук, вернее, усердно помогали Хэнку во всем, и наконец он смягчился и разрешил даже, чтобы Мадди помог ему укрепить соломенную крышу. Однако это случилось только после того, как он сам дважды оттуда упал. Пурпурному дыму было, несомненно, не справиться с черной меланхолией, которая окутывала Хэнка плотнее, чем цветное облако Мадди.
По ночам Хэнк куда-то исчезал. Проснувшись утром, Маргарет заставала его храпящим в гамаке, и от его дыхания можно было захмелеть. На третью ночь она решила проследить за тем, куда он ходит. В тот день Маргарет сопутствовала удача, ибо ей удалось сжечь только половину рыбы и три плода хлебного дерева из десяти.
Она осторожно выбралась наружу и потихоньку пошла по пляжу. Тонкий серпик луны висел высоко в черном небе, поэтому песок был не таким светлым, как обычно, а море скорее серым, чем серебряным.
Волны где-то глухо бились о скалы. Кроме этого немолчного грохота да шуршания воды на пляже, когда она уходит сквозь песок, откатываясь назад, ничего не было слышно – ни человеческих голосов, ни каких-либо других звуков, царил только властный голос Тихого океана.
Маргарет шла по пляжу, увязая в песке, как в губке. Легкий ветерок раздувал ее волосы и юбку. Она обыскала пляж и ближние скалы, шла вдоль кокосовых пальм, листья которых выглядели на фоне ночного неба как раскрытые ладони с растопыренными пальцами.
Наконец, пройдя весь пляж и взобравшись на утес, она увидела Хэнка в маленькой бухточке, со всех сторон окруженной скалами. Он сидел, ярко освещенный луной, положив руки на согнутые колени, и смотрел на темный безбрежный океан. Она могла даже разглядеть, как ветерок играет его волосами. Маргарет не двигалась. Шестое чувство подсказывало ей, что лучше помолчать. Была в нем какая-то незащищенность, уязвимость, которой не было раньше. Может быть, она просто ничего не замечала? Несколько минут она молча наблюдала. Он казался частью окружающей природы, как будто принадлежал скалам, пляжу, волнам и ветру. Нельзя было различить его черты, только контуры – резко очерченного подбородка, шеи, плеч: как черный силуэт на окне.
Подождав еще немного, она сделала шаг вперед, и несколько камешков скатилось со скалы. Хэнк резко обернулся, все в нем сразу переменилось, он насторожился. Маргарет спустилась и пошла по мелкому прохладному песку. Приблизившись, она мягко спросила:
– Что ты тут делаешь?
– Пирую. – Он взял бутылку, стоявшую с ним рядом, поднес к губам и сделал большой глоток.
– Опять виски?
– Ром.
– Где ты его взял?
– Нашел зарытый клад.
Он засмеялся, снова поднял бутылку и отпил из нее. Вытерев губы ладонью, Хэнк протянул свое сокровище Маргарет.
– Сделай глоток, дорогая. Тебе это тоже пойдет на пользу.
Она отрицательно покачала головой.
– Смелости не хватает?
– Мне не требуется выпивки, чтобы расцветить красками мир.
– Не могу этого сказать про себя.
– Может, тебе только так кажется. А что, если ты не нуждаешься в этих костылях?
Он пристально посмотрел на нее. Было заметно, что он рассердился.
– Костыли? Пусть так. – Он сделал исполинский глоток.
– Тебе абсолютно все равно?
– Да.
– Разве не обидно зря тратиться?
– Ну, это зависит...
– От чего?
– Зависит от того, о ком ты говоришь, о себе или обо мне. – Он расхохотался, донельзя довольный своей шуткой.
– Ты невозможен.
– Знаю. Бьюсь об заклад, что если бы тебя хватило на то, чтобы выпить со мной глоток-другой, то с тобой еще можно было бы иметь дело.
– Что это, интересно, значит?
Хэнк ничего не ответил. Иногда его молчание беспокоило ее больше, чем слова. Он внимательно вглядывался в бутылку, но мысли его были где-то далеко, на другом конце земли. Вдруг он усмехнулся так, как будто хотел сам себя оскорбить, покачал головой и поторопился сделать еще один огромный глоток. Маргарет стояла на некотором расстоянии и наблюдала за ним, удивляясь про себя тому, насколько тяжелая жизнь выпала этому человеку.
На Хэнке словно лежала тень череды одиноких лет, которые преждевременно его состарили. Этого нельзя было не видеть. Впрочем, иногда, при определенном настроении, печальные следы пережитого он показывал всем, как герой демонстрировал бы свои медали.
Это был грубый, циничный человек, его нелегко, практически невозможно было вызвать на откровенность, и, даже если бы это удалось сделать, он никого не подпустил бы близко. В его сердце было слишком много шрамов и ран, полученных еще в раннем возрасте и не затянувшихся до сих пор.
– Мне так жаль, – сказала Маргарет; ей было действительно жаль его, жаль, что именно так сложилась его жизнь.
Хэнк поднял на нее глаза, он как будто только сейчас вспомнил, что она рядом. Отпив еще раз из бутылки, он перевел взгляд на море и сказал в темноту:
– Мне тоже жаль, дорогая. Чертовски жаль.
Маргарет еще постояла немного, повернулась и ушла.
В последнее время Хэнк все чаще задумывался о своей жизни. Может, выпивка заставляла его, а может, то путешествие внутрь бутылки и воспоминания о прожитом вынуждали его переосмысливать прошлое. Но он приходил сюда каждую ночь, сидел на песке в одиночестве и думал. Он вспоминал свою жизнь, перебирал в памяти годы, то нанизывая их на невидимую нить, то пытаясь утопить их в выпивке, чтобы забыть, кто он такой и кем мог бы стать.
Только виски да ром зачеркивали все: и мечты, и промахи.
Итак, он пил, коря себя за каждую идиотскую ошибку, которую он когда-либо сделал. А за сорок лет он сумел в этом плане добиться многого. Однажды, будучи еще ребенком, он получил серьезное предупреждение, но не обратил на него внимания. Ему говорили, что он настроен на разрушение. «Ты никогда никем не станешь, Генри Джеймс Уайатт». Он слышал нечто подобное и позже, когда был подростком лет пятнадцати, колючим, обиженным и озлобленным. Седовласый старый тренер по бейсболу орал на него: «Никто не сможет испортить тебе жизнь так, как это сделаешь ты сам, упрямый ублюдок!»
Билли Хобарт, тот самый мудрый старик, оказался совершенно прав.
Хэнку сейчас было сорок, и жизнь не оставила уже от него почти ничего. Он часто спрашивал себя, было ли хоть что-нибудь в нем, о чем стоило бы сожалеть. Он так долго боролся, чтобы не походить на всех остальных и именно поэтому с пренебрежением относя весь свет к олухам или простакам. Но именно сейчас ему пришло в голову, что только он-то и оказался полным болваном.
Хэнк опять сделал продолжительный глоток, не потому, что нуждался в этом или ему так хотелось, а чтобы отключиться, не смотреть правде в глаза. Он так долго отбрасывал от себя все хорошее в жизни, что никак не мог остановиться.
Хэнк проснулся из-за того, что ему показалось, будто на него с треском падает крыша. Он застонал и заворочался. Он лежал на полу домика. Видно, вчера не мог попасть в гамак. Голова раскалывалась, была готова вот-вот взорваться. Он открыл один глаз, потом второй. Но солнечный свет оказался таким неожиданно ярким, что чуть не убил его.
Откуда-то появилась тень Смитти, и снова раздался тот же самый металлический звук. Как будто ему запустили кастрюлей прямо в голову – нет, в челюсть. Это Смитти переставляла кухонные принадлежности на полке.
– Боже, – простонал он и схватился руками за уши. С трудом оторвав тело от земли, Хэнк перебрался в гамак. Она подошла к нему, чуть задержавшись на пороге.
– Ты когда-нибудь спишь?
– Я – ранняя пташка.
– Она ранняя пташка, слыхали? – передразнил он, когда она исчезла. Потом закрыл глаза рукой и так лежал некоторое время. Во рту было такое ощущение, будто там кто-то умер совсем недавно.
Очередной грохот из кухни прозвучал словно разрыв снаряда. Казалось, произошло крушение поезда. Он, шатаясь, встал. Нет, пожалуй, поезд потерпел аварию у него в голове. Он подобрался к ведру с водой, которое стояло в углу хижины, и, проигнорировав кружку для питья, висевшую рядом, взял его в руки целиком и опрокинул в себя половину, потом вытер рот тыльной стороной ладони. Половину трупа во рту куда-то смыло. Хэнк добрался до порога и оттуда стал наблюдать за Смитти. Она носилась, как трудолюбивый маленький бобер, переставляя свои горшки и кастрюли без всякой видимой цели. Может, она исполняла металлическую симфонию на сковородах?..
Когда она в очередной раз стукнула кастрюлей о кастрюлю (Хэнк каждый раз вздрагивал), его терпение лопнуло.
– Что ты делаешь, черт побери?
– Готовлю. – Очередной оглушительный взрыв сопровождал ее слова.
– Варишь на обед поезд? – Хэнк помассировал руками лоб и сжал виски, когда Смитти положила крышку на железный чайник.
– Нет, бананы. – С этими словами она вылила что-то из бутылки.
– Боже всемогущий! Это же мой ром!
Она взглянула ему прямо в глаза:
– Ой! Правда? – Она опять перевернула бутылку, и последние капли жидкости оказались на сковородке. – Спасибо за то, что ты великодушно поделился с нами. – Она наградила его сахарной улыбкой, пробудившей в Хэнке острое желание отомстить во что бы то ни стало. Сейчас, правда, он не мог сосредоточиться, в голове билась какая-то жилка, в ушах стоял колокольный звон. Даже зубы болели. Смитти зажгла спичку и подожгла содержимое кастрюли. Хэнк стал чертыхаться как заведенный. Его ром с громким хлопком вспыхнул оранжево-синим пламенем и улетел в небеса. Он убьет ее, но попозже, когда воспрянет к новой жизни. Он сделает это голыми руками и получит удовольствие.
Маргарет нахмурилась, взяла палку, которая служила ей. вертелом, ткнула во что-то на сковородке, перевернула, и все с таким видом, как будто знала, что делает. Потом вытащила что-то коричнево-желтое и скользкое, подошла к Хэнку поближе и стала водить этим перед его носом. Сладковато-пряный сильный запах рома ударил в его ноздри, и все внутри у него перевернулось. Желудок подпрыгнул, кровь, напротив, отхлынула от головы, Хэнк еле успел схватиться за жердь, служившую косяком.
– Ты какой-то бледный. Наверное, от голода, бедняжка. – Она помахала «едой» прямо у него перед носом. – Дать откусить?
Зажав рот руками, Хэнк метнулся мимо нее в кусты, чуть не сбив с ног детей. В зарослях олеандра ему стало совсем плохо.
– Что случилось с Хэнком? – недоумевал Теодор.
– Не уверена, но думаю, он просто не любит печеные бананы.
Мадди спрашивал себя, существует ли судьба, рок, о котором столько говорят. Трудно поверить, что кто-то (или что-то) захотел слить воедино судьбы Маргарет Смит и Хэнка Уайатта, столкнуть их вместе, да еще на необитаемом острове в Тихом океане. Или судьба слишком жестока, или у нее пристрастие к черному юмору.
Всю следующую неделю Мадди наблюдал за Маргарет. Она развивала в себе охотничьи способности настоящего хорька. Ей удалось отыскать еще две полнехонькие бутылки Хэнка. В глухую полночь она спрятала бутылки в карманах юбки, крадучись, вернулась в хижину и пробралась в темный угол. Бросив быстрый взгляд на храпящего Хэнка, она аккуратно припрятала бутылки в самую большую кастрюлю и тихонечко положила крышку на место.
На следующий день после обеда Мадди заканчивал соломенную крышу и сверху видел, как злорадно хохочет Маргарет, выливая в керосиновую лампу дорогущий бренди. Лампа действительно прекрасно горела две ночи подряд. На третью ночь Хэнк хватился своих бутылок и ворвался в кухню со скоростью урагана.
– Какого черта, где моя выпивка?
Маргарет спокойно закрыла за ним дверь и повернулась.
– Даже представить себе не могу.
– Послушай, Смитти. Я не шучу. Лучше признайся, что ты сделала?
– Я только что приняла ванну.
– Как остроумно. – Он подошел к ней близко-близко. – Не притворяйся, что ты не знаешь, о чем я говорю. Мы оба знаем, что я закопал бутылки, а ты их нашла и утащила. Там весь песок в твоих следах. Поэтому не разыгрывай оскорбленную невинность. Где бренди?
– Я нашла ему лучшее применение.
Она прикрутила лампу, спокойно улыбнулась и скрестила руки на груди. На ее кухонной полке красовались трофеи: рядком стояли две квадратные бутылки из-под бренди и одна высокая из-под рома. Хэнк посмотрел на них и сказал:
– Еще осталась одна бутылка, и будь я проклят, если ты ее получишь. – Глаза его обещали грозное возмездие. – Это война, Смитти!
Она посмотрела на дверь, которую он захлопнул так, что чуть не развалился дом, постояла задумавшись, глядя ему вслед и в пол, потом обернулась и встретилась с Мадди глазами.
– Ты – смелая женщина, Маргарет Смит, отважнее многих других. Он не успокоится, пока не сравняет счет. В его глазах горела жажда мести.
Она пожала плечами, снова посмотрела на дверь, зябко потерла руки. Ей явно было неуютно, но она твердо сказала:
– Все равно лучше, чтобы он был сердит, даже разгневан, чем жалел бы себя, напиваясь в одиночестве. Я согласна принять на себя эту бурю, если ему это поможет.
Через несколько минут Мадди удалился в привычную тишину и спокойствие своего дома. В бутылке был полный порядок и уют. Он устроился на подушках с новым романом Буффало Билла «Истории Дикого Запада». Он открыл его, прочитал страницу, потом вдруг книга упала ему на грудь, а сам он подложил руки под голову и задумался. В эти последние дни он потерял интерес к своему чтиву. Он взглянул вверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39