Оказывается, такие вампиры бывают двух видов: лунные и солнечные. Лунные – это все наши несчастные подружки или соседки, что то и дело бегают к нам жаловаться на судьбу и незаметно кушают нашу жалость-энергию, как печенье к чаю. Они тихи, застенчивы и часто даже незаметны. А солнечные всегда на виду, это скандалисты и скандалистки, их хлебом не корми – позволь только раздражить, разозлить человека, вывести его из себя, и если для этого надо кого-то обдуманно оскорбить или унизить самым отвратительным образом – вампиры пойдут и на это.
Ирка знала, что деньги для Ани – больной вопрос. Дима по сути своей был безмятежный транжира, не, передать, сколько раз в жизни Аня подавляла возмущение, когда, отправившись в магазин за колбасой, он возвращался с букетом роскошных роз, истратив на них остатки денег и совсем не думая, что до зарплаты жить еще неделю. Но она скорее бы язык себе откусила, чем обидела бы мужа, а потому приучила себя выдавать ему денег только от и до. Опять же – розы покупались для нее! Из любви к ней! Эта сладкая мысль помогала ей сдерживаться – и ничем не упрекать Диму. Но когда Ирка начинала канючить деньги, Аня взрывалась, как граната с вырванной чекой. Запальчиво объясняла, какая это большая сумма – две тысячи рублей, если распорядиться ими с умом, не просадив мгновенно на тряпки. Деньги можно положить в сберкассу и жить на проценты, особенно если найдешь работу. С такими деньгами можно не кидаться куда попало, а поискать действительно хорошо оплачиваемую работу. А лучше всего – поступить в институт. Проценты плюс стипендия – на это вполне можно жить! Получить образование – вот что нужно Ирине, чтобы стать самостоятельным человеком.
– Ты ведь работала в торговле? – поучала ее Аня с вечным высокомерием «интеллигента в шляпе» по отношению к «базарной бабе». – Ну, можешь поступить в торговый институт.
– Да неплохо бы… – бормотала Ирина. – Только я не поступлю. У меня с математикой проблемы и с физикой тоже.
– Вот-вот, – не могла удержаться, чтобы не поддакнуть, Анечка, – и пишешь ты с ошибками.
Что было, то было – подписывая договор, Ирка умудрилась даже свою фамилию, Богданова, написать с двумя ошибками: Богданова. Дичь собачья! Договор пришлось переделывать, конечно, и только потом Аня поняла, что Ирка – отнюдь не патологически безграмотная дурочка, а напротив, сделала это нарочно, чтобы позлить ее, вызвать у нее взрыв возмущения, забрав тем самым ее энергию. Как и полагается вампиру.
– Ага, с языком у меня тоже плохо, – жалобно вздыхала Ирка, зная, что Дима не вникает в слова – так стучит-колотится у него в висках кровь! – а ловит само звучание ее нежного голоса. У него слезы наворачиваются сейчас на глаза от жалости к ней, несчастной красавице, всецело зависящей от щедрости злой, жадной, сухореброй бабенки, судя по голосу – типичной электродрели. И это его жена… Ну какой нормальный мужик не возмечтает в такую минуту махнуть не глядя?
Ирина продолжала певуче тянуть, надрывая Димино сердце, как надрывала его любимая ария Лючии де Ламермур, где он не разбирал ни слова – все-таки поется по-итальянски! – а слышал только переливы звучания.
– Нет, в торговлю я не пойду. Вот выучиться бы на косметичку… Они такие деньжищи гребут – не счесть. И у меня получилось бы, все говорят, что у меня руки ласковые. И они красивые, правда же?
Тут Ирка выставляла вперед свои длинные пальцы, суживающиеся к миндалевидным ногтям, как у красавиц Боттичелли. Аня же в карманах покрепче сжимала в кулачки худенькие, простенькие пальчики с коротко стриженными, какими-то девчоночьими ноготками и скрипела – почему-то она начинала скрипеть только в присутствии Ирины:
– Ну, знаешь! В косметических салонах люди работают тоже не с улицы – все с медицинским образованием, не институт, так хотя бы техникум. Вряд ли тебя возьмут туда только за красивые глаза.
– Ой, – нежно пела Ирка, обращая на Аню свои удивительные сапфировые, а может, берилловые очи, – вы правда считаете, что у меня красивые глаза? А я думала, что не нравлюсь вам…
О боже мой! Это невыносимо!
А ее обмороки? Ирку хлебом не корми – только дай хлопнуться в обморок.
Причем не так чтобы шли-шли – она и рухнула в лужу. Нет, свой замшевый плащик – новый, у Нонны, выцыганенный (на время, но Ирина явно намеревалась его присвоить насовсем), – она чрезвычайно берегла, куда попало не плюхалась, даже лавочку тщательно обметала ладонью. И вот во время одной из таких передышек Ирка вдруг глубоко вздохнула, откинулась на спинку…
Аня в первое мгновение дико перепугалась – не за нее, понятное дело, а за ребенка! – и метнулась куда-то, сама не зная куда, к телефону, что ли, «Скорую» вызывать, хотя какой мог быть телефон посреди Уссурийского бульвара (вечерние выгуливания Ирины, за безлюдностью, происходили именно там)? Вообще с автоматами в Хабаровске в ту пору была большая напряженка. Она решила вернуться и попытаться привести Ирину в чувство своими силами. А может, инстинкт самосохранения, на миг от испуга ослабевший, воспрянул с новой силой… И вот, неожиданно оказавшись рядом со скамейкой, она узрела в бликах лунного света Ирину в объятиях ее, Аниного, родного и любимого мужа.
Не то чтобы в объятиях… Выглядело это так: Дима сидел, Ирка пристроилась рядом, уронив голову (идиотское выражение!) ему на плечо. А он ее этак заботливо приобнимал. Как бы придерживал, чтобы не соскользнула с лавки. И безвольная Иркина ручонка валялась у Димы прямо на… Да, на бедрах. И, судя по тяжелому, можно сказать, надсадному дыханию Димы, легко было представить, что Ирка там ощущала!
Черт его знает, почему Аня сама в эту минуту не упала в обморок. Как ни странно, помог Людовик XIV. Вернее, вдруг промелькнувшее воспоминание о том, как любил этот король беременных женщин. Оказывается, то и дело какая-нибудь из его любовниц была беременна. Знаменитая мадам де Монтеспан, отбившая его у Луизы де Лавальер, рожала девять раз. Нелегко вообразить легендарных красавиц из романов Дюма в роли этаких матерей-героинь, но факт остается фактом: Людовик был неравнодушен к брюхатым бабам. Они совершенно не теряли для него своей сексуальной привлекательности: с Монтеспаншей он не расставался, пока прелестная блондинка Атенаис не растолстела до такой степени, что «ляжки ее сделались шириной со спину», по отзыву историка. Но Ирке до подобного еще далеко… Поэтому Ане нельзя расслабляться ни на миг, а следует быть настороже, как никогда раньше, пока Дима не решил уподобиться Людовику и отдать свое сердце пузатой авантюристке.
В голове картина мгновенно нарисовалась: Дима бросает ее, разводится и женится на Ирине. Аня возвращается в мамину двухкомнатную хрущевку, а в их кооперативной, с таким трудом выстроенной квартире (подарок Диминых и Аниных родителей им на свадьбу) воцаряется Ирина с будущим младенцем, которого благородный, ошалевший от любви Дима усыновляет еще до рождения.
А что? С него вполне станется!
Поэтому она решительно приблизилась к скамейке, с болью в сердце отметив, как заюлил ногами Дима, пытаясь сбросить с себя искусительную Иркину руку, и отвесила бедной бесчувственной красавице хорошую пощечину. А затем вторую – для симметрии.
Ирка взвизгнула – не вздохнула томно, заметьте себе, как полагалось бы по роли, а взвыла:
– Вы чего?! Да как вы?!
– Ага, вижу, тебе уже лучше, – хладнокровно заметила Аня. – Я как раз вчера в кино видела, как одну да-, мочку, потерявшую сознание, хлестали по щекам. Вот и подумала, что это именно то, что тебе нужно.
Изощренную двусмысленность последней фразы, похоже, оценили все, и обратный путь проходил в гробовом молчании.
Денек выдался так себе – без особого напряжения. После синей дамы навестили обколовшегося нарка, потом заядлого грибника – по счастью, с обнадеживающим исходом. Было также одно алкогольное отравление, одно пищевое.
Струмилин даже успел между двумя вызовами заскочить домой, переодеться в чистую рубашку и в очередной раз поддакнуть маме, что «Москвич» надо отдать бедным людям, поскольку «Раечкино наследство впрок все равно не пойдет».
Возвращаясь с Черниговской, после промывания желудка одиннадцатилетнему парнишке, опившемуся несвежей фантой, Струмилин вдруг схватил за руку водителя Саню, намеревавшегося повернуть на гору сразу у Благовещенского монастыря, и попросил проехать по Рождественке, бывшей Маяковке, причем именно там, где проходит трамвайная линия. И тормознуть возле ювелирной комиссионки по имени «Малахит».
– Уж не собрался ли ты жениться, Андрюша? – своим звучным, полновесным голосом осведомилась семипудовая красавица Валюха. – Не собрался ли ты в «Малахите» венчальное кольцо покупать?
Она обожала подкалывать Струмилина на всякие матримониальные темы.
Андрей долго пребывал в простодушной уверенности, что у Валюхи просто юмор такой своеобразный, пока Белинский по-дружески не предостерег его: это засидевшаяся в девках красотка, одержимая желанием выйти замуж – все равно за кого. Как-то так выходило, что Струмилин остался единственным холостяком на Нижегородской подстанции. Долгое время они выдерживали Валюхину осаду вдвоем с Колей Сибирцевым, да Николай вдруг прошлой осенью женился на женщине с ребенком и вел себя теперь так, словно обрел счастье всей своей жизни. Струмилину сам-друг приходилось трудновато под напором Валюхиного одиночества, но сдаваться он не намеревался. Были и у него свои причуды. Например, он полагал, что мужчина должен носить женщину на руках, а не наоборот. Слабаком он себя никогда не считал, но принять на грудь сто с лишком кэгэ… пупок развяжется, однако! Валюха иногда смирялась с полной безнадегой своей осады, а иногда снова приступала к боевым действиям. Струмилин посмеивался… и сбегал. Вот совершенно как сейчас: буркнул, мне надо, мол, пациента проведать в художественных мастерских, шесть секунд, если вызов, просигнальте мне на пейджер, я сейчас же вернусь, – и кинулся в маленькую железную дверь в стене.
Дело в том, что он совершенно неожиданно вспомнил, где видел раньше Алексея Степановича Семикопного, в просторечии Лешего.
Зрительная память у него была похуже памяти на цифры, но все-таки при экстремальных ситуациях срабатывала безотказно. Поскольку сейчас как раз такая ситуация, память и выдала на-гора информацию о том, что зимой Струмилин (он тогда в очередной раз подменял Белинского в дежурной бригаде) приезжал по вызову в мастерские Союза художников на Рождественке, где два жреца искусства основательно испортили друг другу вывески из-за хорошенькой натурщицы, «позировавшей» то одному, то другому в горизонтальном положении. Причем никто не знал, что ту же «картину» пишет и его творческий собрат. Но нет ничего тайного, что не стало бы явным, и один из художников швырнул соперника головой в мольберт. И соседи, чей творческий покой был нарушен, вызвали милицию и «Скорую».
Художников там суетилось много, однако Струмилину просто-таки пришлось обратить внимание на Лешего. Некая творческая дама, слишком уж платоническая на вид, шепнула ему, чистоплотно пожимая плечами:
– Не того били, по-моему! Вон, видите лохматого парня? Эта девка у него дневала и ночевала, из его мастерской – я сама слышала! – таки-ие неслись звуки… И вообще это здесь самый опасный человек. Натуральный половой гангстер!
Струмилин оглянулся на худощавого парнишку и пожал плечами.
Платоническая дама явно преувеличивала!
– Ну что ты хочешь, Ларочка, – хихикнул низенький толстяк с веселым лицом фавна, слышавший этот разговор. – Здесь ведь раньше, еще до революции, что было? Нумера, обычные нумера с девицами! Вот атмосфера и довлеет над нами, бедными. Приходится соответствовать!
Помнится, тогда Струмилин подумал, что в Нижнем Новгороде до революции этих самых «нумеров» существовало огромное количество. Вот, к примеру, здание их подстанции тоже когда-то предназначалось для очень веселых целей. Честное слово, исторический факт! А потом избитый начал подавать признаки жизни, и Струмилин напрочь забыл и о нумерах, и о лохматом «половом гангстере». Вспомнил только сегодня.,.
Кем бы этот Леший ни приходился Лиде Литвиновой – наверное, близким другом, коль она попросила именно его прийти на вокзал сегодня утром! – он уж наверняка знает, где она живет. И если Струмилин хорошенько попросит… Белый халат поможет, это один из лучших пропусков в мире.
Андрей задохнулся, пока забрался на последний этаж. Физически он как бы четвертый, а «химически», учитывая длину пролетов, – восьмой или даже девятый!
С трудом отыскал среди множества других табличку с фамилией Семикопный, нажал на кнопку звонка. Начал ждать.
Никто не появился.
Андрей вдавил палец в звонок и держал его так долго, что даже устал.
Похоже, Лешего нету в мастерской. А где он? Может, как проводил Лиду домой, так и не возвращался? Ну да, остался за ней поухаживать, ведь ей было плохо, совсем плохо. И что, так целый день и ухаживает? Ишь, какой ухажер нашелся!
А может быть, он воспользовался ее беспомощным состоянием? К примеру, раньше Леший безуспешно домогался ее любви, а теперь, когда у Лиды настал провал в памяти, быстренько уверил ее, что является ее единственным и самым любимым мужчиной… Вдруг так оно и есть на самом деле?!
Дверь открылась. На пороге стоял Леший.
Струмилин, еще весь во власти своих ревнивых подозрений, рванул вперед с таким напором, что вдавил тощего Лешего в противоположную стену. Тотчас спохватился, что сказку сделал былью, и сконфуженно отстранился.
– Да я вроде не вызывал «Скорую», – удивился художник – и вдруг вытаращил на Струмилина глаза:
– Привет попутчикам! Мир тесен, ага?
– Ага, – согласился Андрей, несколько удивленный, что его запомнили. – У меня к вам дело. Срочное. Где можно поговорить?
– Ну, говори, – кивнул Леший, гостеприимно окидывая рукой мрачный, сырой, бесконечно длинный коридор, в который выходило не меньше полусотни дверей. – Слушаю. – И, внезапно обнаружив, что у него расстегнута «молния» на джинсах, торопливо дернул ее вверх и заправил в штаны смятую рубаху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45