https://wodolei.ru/catalog/mebel/elite/
Новая встреча состоялась неподалеку от Мюнхена. Поезд, в котором ехал Муссолини, остановился на запасном пути в ожидании поезда Гитлера. Когда фюрер приехал, они приветствовали друг друга, как бывало раньше, в более счастливые времена. После теплых рукопожатий они пересели в машину и отправились на полигон, чтобы увидеть новое оружие в действии. Рассказывая впоследствии о своих впечатлениях от увиденного, Муссолини называл это оружие «совершенным продуктом человеческого ума». Демонстрация боевой мощи нового оружия была столь убедительной, что Муссолини безоговорочно поверил всему, что ему поведали немцы о возможностях новой техники В вопросах вооружения и секретных разработок он был всегда удивительно доверчивым. Однажды, когда ему сообщили, что некий итальянский ученый изобрел «смертоносные лучи», которые могут принести фашизму победу в войне, он так воодушевился, что дал указание выделить деньги на разработку этого оружия и, начиная с февраля 1939 года, постоянно твердил о секретном оружии, которое способно повлиять на исход войны.
.«Весь мир будет потрясен, — убеждал он начальника своей личной охраны, майора Фортунато Альбонетти, — это оружие способно в считанные дни изменить ход войны». Муссолини оставался в состоянии возбуждения на всем протяжении пути в Гарньяно. Мюлльхаузен рассказывал, что по пути к вилле Фельтринелли Муссолини, увидев на дороге, огибающей озеро, группу милиционеров, весело крикнул им из окна машины: «Держитесь, парни! Война выиграна!»Однако эйфория продолжалась недолго. С приходом весны им вновь овладело чувство безысходности и отчаяния. Как отметил в своих записях доктор Захариа, состояние Муссолини накануне его последней встречи с Гитлером выражалось в «полном физическом и моральном истощении организма». Во всем его поведении сквозила апатия. Вопросы управления государством уже не занимали его, как раньше: он проявлял полное безразличие к мелким склокам и интригам среди своего окружения, а дискуссии о будущем фашизма в Италии, казалось, не волновали его вовсе. Прежде, в случаях расхождения во взглядах с немецким руководством, он активно и порой небезуспешно отстаивал свою точку зрения. Так, ему удалось устоять под сильным нажимом Германии и не ввести немецкую марку в качестве национальной валюты Италии, кроме того, он не уступил неоднократным требованиям германских правительственных кругов ограничить сферу деятельности итальянских промышленных предприятий собственной территорией и свернуть всю итальянскую промышленность к северу от Альп. Теперь же его попытки противостоять давлению немцев оказывались слабыми и неэффективными. Вся заслуга в том, что итальянским заводам и фабрикам удалось отстоять свою независимость, целиком должна быть приписана совместным усилиям итальянских рабочих и промышленников.В другой раз немцы стали требовать отставки начальника полиции. Тамбуриии своими поступками оскорбил германское руководство, Муссолини недолго сопротивлялся, в конце концов поддавшись уговорам Буффарини-Гвиди.Когда от заражения крови, вызванного использованием нестерильного шприца, скончался граф Мадзолини, то Прециози, желая занять освободившееся кресло в министерстве иностранных дел, стал искать поддержки германского посольства в Риме. Действовал он, разумеется, без ведома дуче. Узнав об этом, Муссолини лишь с раздражением заявил: «Не понимаю, зачем все это Прециози нужно? Ему там все равно нечего будет делать».В своем последнем новогоднем послании, адресованном Муссолини, Гитлер выразил надежду, что будущему национал-социализма и фашизму в Европе ничто не угрожает, что демократия окажется не в состоянии прийти им на смену. Однако подобные заявления, равно как и люди, повторявшие их, уже не вызывали у Муссолини энтузиазма. Более того, до него стали доходить слухи о растущем недовольстве его действиями со стороны наиболее последовательных членов фашистского руководства, об их попытках добиться согласия немцев на смещение его с поста руководителя страны с целью поставить на это место более решительного человека, исповедующего авторитарные методы управления и не подверженного влиянию социалистических идей. С другой стороны, левая оппозиция развивала идею о необходимости демократических преобразований. Ему доносили о том, что Фариначчи и Буффарини-Гвиди пытаются убедить немцев в неспособности Муссолини даже номинально исполнять свои обязанности, обвиняя его в чрезмерной мягкости. Но Муссолини выслушивал эти донесения со спокойствием, граничащим с равнодушием.Однажды газета «Реджиме фашиста», издаваемая Фариначчи, опубликовала статью под заголовком «Непростительное милосердие дуче к Дзанибони». В статье содержались нападки на Муссолини за то, что он помиловал человека, пытавшегося убить его в 1925 году. Рашель рассказывала, что, вернувшись домой, Муссолини швырнул газету со статьей на стол со словами, в которых звучала скорее усталость, чем недовольство: «Прежде они не посмели бы такое напечатать. Милосердие никогда не бывает чрезмерным».В конце концов, он согласился сместить Буффарини-Гвиди с поста министра внутренних дел. На этот шаг он решился главным образом по настоянию Рашели: в душе этой женщины росла неприязнь к Муссолини из-за его привязанности к семейству Петаччи. В беседе с одним из своих помощников он признал, что в основе такого решения лежали не соображения политической целесообразности или попытки укрепить правительство, а лишь желание доставить удовольствие Рашели и досадить немцам.Он не питал больше никаких иллюзий. Казалось, что надежда покинула его. Прежде ему удавалось поддерживать ее за счет собственных пропагандистских установок. Он уповал то на всесилие нового секретного немецкого оружия, то на прибытие новых немецких дивизий, способных повернуть колесо фортуны. Он надеялся, что потери союзников в боях будут столь велики, что вынудят их запросить перемирие; он рассчитывал на обострение разногласий между Россией и Америкой, которые приведут к войне между ними или по крайней мере позволят ему заключить сепаратный мир с одной из сторон.В беседе со своими министрами относительно перспектив заключения мира он подчеркнул, что скорее согласится с тем, что Италия станет советской республикой, чем англо-американской колонией. Ему доставляло удовольствие размышлять о том, что даже в случае победы в войне Британия потеряет часть своих владений и расстанется с титулом империи.Если министры пытались ободрить его, он в ответ лишь иронически улыбался. Когда Грациани рассказывал о своей ссоре с Кессельрингом, он только пожимал плечами. Однажды Меццасома с радостным видом ворвался в его кабинет, чтобы сообщить новость о том, что немецкие войска успешно контратаковали союзников в Арденнах, Муссолини отреагировал на это без всякого интереса, сказав: «Ну и чудесно!». Казалось, что он не понял, о чем ему говорят, но когда молодой человек попытался рассказать подробности военной операции, Муссолини только рукой махнул, не желая слушать.В годовщину смерти Габриэле Д'Аннунцио он появился на кладбище «Витториале» и, стоя рядом с могилой поэта, произнес надгробную речь, наполненную горечью и отчаянием. Один из присутствующих назвал эту речь «короткой и загадочной, с налетом трагичности». Он был бледен, его лицо напоминало каменную маску. Вся церемония на кладбище производила гнетущее впечатление, к тому же погода была отвратительной: все небо было обложено тучами. «Ты не умер, мой друг, — произнес Муссолини, обращаясь к могиле поэта, — нет, ты будешь с нами, пока существует на свете клочок земли, омываемый водами Средиземного моря под названием Италия. Ты будешь в наших сердцах, пока стоит на этой земле город, в который мы все вернемся, город под названием Рим».«Мне иногда казалось, — рассказывал Меццасома, — что он утратил связь с реальностью и живет в каком-то фантастическом, вневременном мире, им же созданном. Его реакция на окружающих, его чувства и мысли не имели никакой разумной основы, его поведение стало непредсказуемым, создавалось впечатление, что он постоянно пребывает в мире грез, и они стали смыслом его существования».Однажды, примерно за год до описываемых событий, он сравнил себя с безумным поэтом. И все его теперешние слова и поступки как бы подтверждали правильность такого сравнения.Впервые в таком облике Муссолини предстал перед журналистом Иваноэ Фоссани, который в подробностях описал свою беседу, встретившись с ним звездной ночью на островке Тримеллоне, посреди озера Гарда.В начале интервью произошло событие, потрясшее журналиста. Одна из собак, приведенных охранниками, постоянно лаяла и мешала беседе. Тогда Муссолини поднялся со своего места, подошел к собаке, внимательно посмотрел ей в глаза, схватив ее за морду, и попросил вести себя тихо. Спустя мгновение собака замолчала, потом спокойно улеглась возле его ног и уснула. После этого беседа возобновилась.Муссолини говорил так быстро и пространно, что беседа приняла форму монолога. Фоссани удалось вставить лишь одно слово: произнести кличку собаки. «С самого начала нашего разговора, — признался впоследствии журналист, — мне показалось, что мой голос может помешать этому человеку выговориться, я даже подозреваю, что ему вообще не нужен был собеседник, он хотел исповедаться перед звездами». После окончания интервью, когда за Муссолини пришел катер и увез его в Гарньяно, журналист, чтобы не упустить ничего из сказанного, безостановочно писал в течение трех часов.Здесь, на пустынном островке, освободившись от навязчивой охраны, вдали от министров, докучавших, ему своими ссорами, от немцев, от капризов жены и слез любовницы, он испытал чувство сильного облегчения, внешние проявления которого смахивали на бред. Он словно опьянел от свободы. «Если бы сейчас было лето, — признался он журналисту, — я бы скинул пальто, бросился на землю и, как шаловливый мальчишка, стал бы кататься по траве». Он без умолку говорил о звездах, о таинственных свойствах земли, о своем умершем сыне, о брате Арнальдо, о бренности человеческой жизни и бессмертии души. Его взволнованная речь была похожа на проповедь: в ней здравые суждения причудливо переплетались с фантастическими предположениями и не связанными между собой фактами, мысли перемешивались, изящные метафоры чередовались со странными логическими построениями, но иногда его блуждающие мысли как будто вырывались из паутины противоречий и путаницы, и вместо смутных, неясно сформулированных идей вдруг проступали то ошеломляющая по своей силе и простоте истина, то поражающее воображение пророчество. Он пытался понять, в чем причины его успехов и неудач. Он не считал себя непогрешимым, ошибки были, но он умел замечать их, хотя сделать это было непросто из-за окружавшей его в течение многих лет толпы обожателей и льстецов. «В течение дня мне приходилось десятки раз слышать слово „гений“, — говорил он с чувством горького отвращения. Другие допускали не меньше ошибок, и их прощали. Он был убежден, что если бы не война, навязанная ему англичанами, о его собственных промахах никто бы не вспомнил. Заговорив о войне, Муссолини ругал англичан за их коварство, а немцев за безрассудство. Война с Россией была развязана против его воли и вопреки его советам, и теперь, в результате непродуманных действий, Германия практически повержена, и русские вскоре займут доминирующую позицию в Центральной Европе, откуда их будет невозможно вытеснить. Если не внести серьезные коррективы в восточную политику, то для мира возникнет новая угроза, на этот раз со стороны Китая. „Неужели Англия и Америка настолько слепы, что не замечают этой опасности“. Упоминание об Англии вызвало у него вспышку гнева. Он обрушился с нападками на англичан и французов за то, что они не поддержали его усилия по пересмотру условий Версальского договора, не одобрили отмену военных долгов и не поддержали его во время противостояния с Германией в начале 30-х годов. Он критиковал короля и окружавший его реакционный двор, буржуазию, которая подорвала веру в идеалы фашизма, наполнив их ложными идеями, он обвинял своих генералов в измене, а капиталистов и финансистов (этаких мерзавцев) — в плохом обращении с рабочими, которых он всегда любил и любит до сих пор.«Рабочие — замечательные люди, — говорил он, — их трудно сломать, они держатся друг за друга, и в этом смысле гораздо лучше и порядочнее всех болтунов, которые заявляют, что выступают от их имени». После этих слов лицо Муссолини вновь стало печальным. «Я фактически являюсь пленником с момента ареста на Королевской вилле, — сказал он тихим голосом, — и вырваться на свободу уже невозможно. Наши противники только и ждут, когда мы сдадимся. Есть и такие, кто считает нас изменниками… Я не питаю иллюзий относительно моей судьбы. Жизнь — это всего лишь короткое мгновение по сравнению с вечностью. Когда все кончится, меня объявят виновником поражения, но потом, через какое-то время, поверьте мне, обо мне еще заговорят, но по-другому. И тогда я буду счастлив, потому что между мной и моим народом не будет никакой вражды».Наконец Муссолини встал и на прощание молча пожал руку Фоссани. Пока он шел к катеру, журналист застыл, словно завороженный, под воздействием чар этого «великого, но несчастного человека, сохранившего свое достоинство в трагические мгновения своей жизни». В этот момент сторожевая собака, прыгнув на скалу, издала долгий леденящий вой.Насколько легко было убедиться в величии этой трагической фигуры в обстановке, когда сама природа способствовала излиянию чувств, настолько труднее это было сделать в маленькой тесной комнате на Вилла-делле-Орсолине, где Муссолини обычно встречался с журналистами. Одна из них, Мадлен Мольер, так описывает свои впечатления от встречи с ним. Прежде всего, она едва узнала в этом человеке дуче. С бритой головой, бледным лицом и тусклым взглядом он больше походил на узника, чем на президента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
.«Весь мир будет потрясен, — убеждал он начальника своей личной охраны, майора Фортунато Альбонетти, — это оружие способно в считанные дни изменить ход войны». Муссолини оставался в состоянии возбуждения на всем протяжении пути в Гарньяно. Мюлльхаузен рассказывал, что по пути к вилле Фельтринелли Муссолини, увидев на дороге, огибающей озеро, группу милиционеров, весело крикнул им из окна машины: «Держитесь, парни! Война выиграна!»Однако эйфория продолжалась недолго. С приходом весны им вновь овладело чувство безысходности и отчаяния. Как отметил в своих записях доктор Захариа, состояние Муссолини накануне его последней встречи с Гитлером выражалось в «полном физическом и моральном истощении организма». Во всем его поведении сквозила апатия. Вопросы управления государством уже не занимали его, как раньше: он проявлял полное безразличие к мелким склокам и интригам среди своего окружения, а дискуссии о будущем фашизма в Италии, казалось, не волновали его вовсе. Прежде, в случаях расхождения во взглядах с немецким руководством, он активно и порой небезуспешно отстаивал свою точку зрения. Так, ему удалось устоять под сильным нажимом Германии и не ввести немецкую марку в качестве национальной валюты Италии, кроме того, он не уступил неоднократным требованиям германских правительственных кругов ограничить сферу деятельности итальянских промышленных предприятий собственной территорией и свернуть всю итальянскую промышленность к северу от Альп. Теперь же его попытки противостоять давлению немцев оказывались слабыми и неэффективными. Вся заслуга в том, что итальянским заводам и фабрикам удалось отстоять свою независимость, целиком должна быть приписана совместным усилиям итальянских рабочих и промышленников.В другой раз немцы стали требовать отставки начальника полиции. Тамбуриии своими поступками оскорбил германское руководство, Муссолини недолго сопротивлялся, в конце концов поддавшись уговорам Буффарини-Гвиди.Когда от заражения крови, вызванного использованием нестерильного шприца, скончался граф Мадзолини, то Прециози, желая занять освободившееся кресло в министерстве иностранных дел, стал искать поддержки германского посольства в Риме. Действовал он, разумеется, без ведома дуче. Узнав об этом, Муссолини лишь с раздражением заявил: «Не понимаю, зачем все это Прециози нужно? Ему там все равно нечего будет делать».В своем последнем новогоднем послании, адресованном Муссолини, Гитлер выразил надежду, что будущему национал-социализма и фашизму в Европе ничто не угрожает, что демократия окажется не в состоянии прийти им на смену. Однако подобные заявления, равно как и люди, повторявшие их, уже не вызывали у Муссолини энтузиазма. Более того, до него стали доходить слухи о растущем недовольстве его действиями со стороны наиболее последовательных членов фашистского руководства, об их попытках добиться согласия немцев на смещение его с поста руководителя страны с целью поставить на это место более решительного человека, исповедующего авторитарные методы управления и не подверженного влиянию социалистических идей. С другой стороны, левая оппозиция развивала идею о необходимости демократических преобразований. Ему доносили о том, что Фариначчи и Буффарини-Гвиди пытаются убедить немцев в неспособности Муссолини даже номинально исполнять свои обязанности, обвиняя его в чрезмерной мягкости. Но Муссолини выслушивал эти донесения со спокойствием, граничащим с равнодушием.Однажды газета «Реджиме фашиста», издаваемая Фариначчи, опубликовала статью под заголовком «Непростительное милосердие дуче к Дзанибони». В статье содержались нападки на Муссолини за то, что он помиловал человека, пытавшегося убить его в 1925 году. Рашель рассказывала, что, вернувшись домой, Муссолини швырнул газету со статьей на стол со словами, в которых звучала скорее усталость, чем недовольство: «Прежде они не посмели бы такое напечатать. Милосердие никогда не бывает чрезмерным».В конце концов, он согласился сместить Буффарини-Гвиди с поста министра внутренних дел. На этот шаг он решился главным образом по настоянию Рашели: в душе этой женщины росла неприязнь к Муссолини из-за его привязанности к семейству Петаччи. В беседе с одним из своих помощников он признал, что в основе такого решения лежали не соображения политической целесообразности или попытки укрепить правительство, а лишь желание доставить удовольствие Рашели и досадить немцам.Он не питал больше никаких иллюзий. Казалось, что надежда покинула его. Прежде ему удавалось поддерживать ее за счет собственных пропагандистских установок. Он уповал то на всесилие нового секретного немецкого оружия, то на прибытие новых немецких дивизий, способных повернуть колесо фортуны. Он надеялся, что потери союзников в боях будут столь велики, что вынудят их запросить перемирие; он рассчитывал на обострение разногласий между Россией и Америкой, которые приведут к войне между ними или по крайней мере позволят ему заключить сепаратный мир с одной из сторон.В беседе со своими министрами относительно перспектив заключения мира он подчеркнул, что скорее согласится с тем, что Италия станет советской республикой, чем англо-американской колонией. Ему доставляло удовольствие размышлять о том, что даже в случае победы в войне Британия потеряет часть своих владений и расстанется с титулом империи.Если министры пытались ободрить его, он в ответ лишь иронически улыбался. Когда Грациани рассказывал о своей ссоре с Кессельрингом, он только пожимал плечами. Однажды Меццасома с радостным видом ворвался в его кабинет, чтобы сообщить новость о том, что немецкие войска успешно контратаковали союзников в Арденнах, Муссолини отреагировал на это без всякого интереса, сказав: «Ну и чудесно!». Казалось, что он не понял, о чем ему говорят, но когда молодой человек попытался рассказать подробности военной операции, Муссолини только рукой махнул, не желая слушать.В годовщину смерти Габриэле Д'Аннунцио он появился на кладбище «Витториале» и, стоя рядом с могилой поэта, произнес надгробную речь, наполненную горечью и отчаянием. Один из присутствующих назвал эту речь «короткой и загадочной, с налетом трагичности». Он был бледен, его лицо напоминало каменную маску. Вся церемония на кладбище производила гнетущее впечатление, к тому же погода была отвратительной: все небо было обложено тучами. «Ты не умер, мой друг, — произнес Муссолини, обращаясь к могиле поэта, — нет, ты будешь с нами, пока существует на свете клочок земли, омываемый водами Средиземного моря под названием Италия. Ты будешь в наших сердцах, пока стоит на этой земле город, в который мы все вернемся, город под названием Рим».«Мне иногда казалось, — рассказывал Меццасома, — что он утратил связь с реальностью и живет в каком-то фантастическом, вневременном мире, им же созданном. Его реакция на окружающих, его чувства и мысли не имели никакой разумной основы, его поведение стало непредсказуемым, создавалось впечатление, что он постоянно пребывает в мире грез, и они стали смыслом его существования».Однажды, примерно за год до описываемых событий, он сравнил себя с безумным поэтом. И все его теперешние слова и поступки как бы подтверждали правильность такого сравнения.Впервые в таком облике Муссолини предстал перед журналистом Иваноэ Фоссани, который в подробностях описал свою беседу, встретившись с ним звездной ночью на островке Тримеллоне, посреди озера Гарда.В начале интервью произошло событие, потрясшее журналиста. Одна из собак, приведенных охранниками, постоянно лаяла и мешала беседе. Тогда Муссолини поднялся со своего места, подошел к собаке, внимательно посмотрел ей в глаза, схватив ее за морду, и попросил вести себя тихо. Спустя мгновение собака замолчала, потом спокойно улеглась возле его ног и уснула. После этого беседа возобновилась.Муссолини говорил так быстро и пространно, что беседа приняла форму монолога. Фоссани удалось вставить лишь одно слово: произнести кличку собаки. «С самого начала нашего разговора, — признался впоследствии журналист, — мне показалось, что мой голос может помешать этому человеку выговориться, я даже подозреваю, что ему вообще не нужен был собеседник, он хотел исповедаться перед звездами». После окончания интервью, когда за Муссолини пришел катер и увез его в Гарньяно, журналист, чтобы не упустить ничего из сказанного, безостановочно писал в течение трех часов.Здесь, на пустынном островке, освободившись от навязчивой охраны, вдали от министров, докучавших, ему своими ссорами, от немцев, от капризов жены и слез любовницы, он испытал чувство сильного облегчения, внешние проявления которого смахивали на бред. Он словно опьянел от свободы. «Если бы сейчас было лето, — признался он журналисту, — я бы скинул пальто, бросился на землю и, как шаловливый мальчишка, стал бы кататься по траве». Он без умолку говорил о звездах, о таинственных свойствах земли, о своем умершем сыне, о брате Арнальдо, о бренности человеческой жизни и бессмертии души. Его взволнованная речь была похожа на проповедь: в ней здравые суждения причудливо переплетались с фантастическими предположениями и не связанными между собой фактами, мысли перемешивались, изящные метафоры чередовались со странными логическими построениями, но иногда его блуждающие мысли как будто вырывались из паутины противоречий и путаницы, и вместо смутных, неясно сформулированных идей вдруг проступали то ошеломляющая по своей силе и простоте истина, то поражающее воображение пророчество. Он пытался понять, в чем причины его успехов и неудач. Он не считал себя непогрешимым, ошибки были, но он умел замечать их, хотя сделать это было непросто из-за окружавшей его в течение многих лет толпы обожателей и льстецов. «В течение дня мне приходилось десятки раз слышать слово „гений“, — говорил он с чувством горького отвращения. Другие допускали не меньше ошибок, и их прощали. Он был убежден, что если бы не война, навязанная ему англичанами, о его собственных промахах никто бы не вспомнил. Заговорив о войне, Муссолини ругал англичан за их коварство, а немцев за безрассудство. Война с Россией была развязана против его воли и вопреки его советам, и теперь, в результате непродуманных действий, Германия практически повержена, и русские вскоре займут доминирующую позицию в Центральной Европе, откуда их будет невозможно вытеснить. Если не внести серьезные коррективы в восточную политику, то для мира возникнет новая угроза, на этот раз со стороны Китая. „Неужели Англия и Америка настолько слепы, что не замечают этой опасности“. Упоминание об Англии вызвало у него вспышку гнева. Он обрушился с нападками на англичан и французов за то, что они не поддержали его усилия по пересмотру условий Версальского договора, не одобрили отмену военных долгов и не поддержали его во время противостояния с Германией в начале 30-х годов. Он критиковал короля и окружавший его реакционный двор, буржуазию, которая подорвала веру в идеалы фашизма, наполнив их ложными идеями, он обвинял своих генералов в измене, а капиталистов и финансистов (этаких мерзавцев) — в плохом обращении с рабочими, которых он всегда любил и любит до сих пор.«Рабочие — замечательные люди, — говорил он, — их трудно сломать, они держатся друг за друга, и в этом смысле гораздо лучше и порядочнее всех болтунов, которые заявляют, что выступают от их имени». После этих слов лицо Муссолини вновь стало печальным. «Я фактически являюсь пленником с момента ареста на Королевской вилле, — сказал он тихим голосом, — и вырваться на свободу уже невозможно. Наши противники только и ждут, когда мы сдадимся. Есть и такие, кто считает нас изменниками… Я не питаю иллюзий относительно моей судьбы. Жизнь — это всего лишь короткое мгновение по сравнению с вечностью. Когда все кончится, меня объявят виновником поражения, но потом, через какое-то время, поверьте мне, обо мне еще заговорят, но по-другому. И тогда я буду счастлив, потому что между мной и моим народом не будет никакой вражды».Наконец Муссолини встал и на прощание молча пожал руку Фоссани. Пока он шел к катеру, журналист застыл, словно завороженный, под воздействием чар этого «великого, но несчастного человека, сохранившего свое достоинство в трагические мгновения своей жизни». В этот момент сторожевая собака, прыгнув на скалу, издала долгий леденящий вой.Насколько легко было убедиться в величии этой трагической фигуры в обстановке, когда сама природа способствовала излиянию чувств, настолько труднее это было сделать в маленькой тесной комнате на Вилла-делле-Орсолине, где Муссолини обычно встречался с журналистами. Одна из них, Мадлен Мольер, так описывает свои впечатления от встречи с ним. Прежде всего, она едва узнала в этом человеке дуче. С бритой головой, бледным лицом и тусклым взглядом он больше походил на узника, чем на президента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62