https://wodolei.ru/brands/Thermex/
Некоторые из них считали его сумасшедшим. Его скособоченный воротник был почти всегда грязным, шнурки на ботинках часто болтались, волосы были длинными и нечесаными. Читая книгу и нашептывая стихи, он подолгу гулял по городу, не считая тех двух с половиной миль от дома, где жил на полном пансионе, до школы, которые ему приходилось проделывать ежедневно. У священника он брал уроки латинского языка, начал изучать индийскую арифметику и вел конспекты по истории философии и критике немецкой литературы; но в основном, когда он не был занят преподаванием в школе и частными уроками в пансионе, где проживал, он пьянствовал или развлекался, удовлетворяя свои сексуальные потребности. Он сам признавал, что год, проведенный в Толмеццо, был временем «моральной деградации». Он регулярно напивался, и часто после того, как его собутыльники ложились спать, продолжал болтаться в одиночку по темным улицам города, выкрикивая что-то, декламируя стихи Кардуччи или выступая с речью на площади перед фонтаном. Он занимался любовью со всякой девушкой, которая была ему доступна, и угрожал изнасиловать ту, которая не проявляла уступчивости. Он подхватил сифилис и когда обнаружил у себя симптомы болезни, зарядил пистолет и заявил, что хочет застрелиться. Его с трудом удалось заставить сходить вместо этого к врачу. У него был страстный роман с женой хозяина квартиры, и когда он уже уехал из Толмеццо, то однажды, поддавшись сильному желанию, проделал зимою среди ночи трехсотмильное путешествие из Предаппио, и тайком пробравшись по лестнице, изнасиловал ее прямо на полу, пока муж преспокойно спал в соседней комнате.В разгар следующего лета он вновь оказался в тюрьме. Он проявил присущую ему бескомпромиссную горячность, когда во время одного из аграрных конфликтов, регулярно нарушавших течение жизни в Романье, вступил в политическую дискуссию на стороне поденных рабочих Предаппио, выступивших против своих «угнетателей» — землевладельцев, и был приговорен к трем месяцам тюремного заключения.Постепенно он стал приобретать известность в Романье. О нем говорили и писали в газетах. В возрасте двадцати пяти лет «товарищ Муссолини» представлял собою уже мощную силу. Выйдя из тюрьмы, он отправился на север в Тренто, принадлежавший в то время Австрии, и трудился там на профсоюзном поприще, став постоянным автором в революционном и интернациональном по характеру еженедельнике «Авенире дель лавораторе» (Awenire del Lavoratore — «Будущее трудящегося»). Но социалисты Трентино, обожавшие Мадзини, понравились ему не более, чем социалисты Гуальтьери, «сделанные из лапши». Они были «лакеями буржуазного капитализма», «рабами национализма и патриотизма», которых следовало бить и бить, пока «их предательство дела пролетариата» не будет разоблачено. Ибо пролетариат должен считать себя «антипатриотичным уже по своему характеру» и ему необходимо разъяснить, что национализм — это маска «грабительского милитаризма», которую «следует оставить господам», а национальный флаг, по определению, данному Поставом Эрве, — это «тряпка, место которой на помойке».Хотя его неприятие националистической линии социалистов Трентино было глубоко осознанным, он согласился сотрудничать в газете «Пополо» (II Popolo), редактором которой был Чезаре Баттисти, симпатизировавший ирредентистам, и в статье, написанной им для «Пополо» и «Вита трентина» (La Vita Trentina), владельцем и редактором которой был Баттисти, он с уже знакомой всем неразборчивостью открыл огонь по целому ряду мишеней — от антипролетарского мышления профсоюза каменщиков до алчности землевладельцев, от пагубного влияния неомальтузианства В течение всей жизни Муссолини преследовала мысль о так называемой «демографической проблеме Италии». Когда немецкий писатель Эмиль Людвиг высказал ему в 1932 году свои соображения о том, что «мальтузианство нужнее в Италии, чем в какой-либо другой стране», он «вспылил». Никогда ранее и после этого, — отмечал Людвиг, — я не видел, чтобы он настолько потерял самообладание. Произнося слова в два раза быстрее обычного, он метал в меня свои аргументы, как реактивные снаряды. «Мальтус! Мальтус с экономической точки зрения — банкрот, а с политической — преступник! Уменьшение населения несет за собой нищету! Когда население Италии составляло всего шестнадцать миллионов, страна была беднее, чем сейчас, когда в стране проживает сорок два миллиона человек».
до буржуазного духа, который привел к вырождению Первого Мая как революционного праздника.Каждая семья, неоднократно повторял он, должна иметь пять детей, как его семья. Отцы таких больших семей получали более высокую зарплату, чем другие, менее удачливые рабочие, а матери, родившие многочисленных детей, становились почетными членами фашистской партии.Однажды, присвоив утром офицеру генеральское звание, он в обед отменил это решение, узнав, что этот офицер был холостяком. «Генерал должен лучше других понимать, — сказал он, — что без солдат не может быть дивизий». Следует также добавить к этому, что большое население не только обеспечивает армию пушечным мясом, но и дает прекрасные основания для захвата колоний и низкого уровня зарплаты. Но самые дикие нападки он делал на страницах «Авенире дель лавораторе» против милитаризма и национализма и прежде всего против сильного католического влияния в Тренте, культивировавшегося популярной католической газетой «Трентино» (II Trentino), одним из ведущих политических обозревателей которой был Альчиде Де Гаспери. Как отмечает Гауденс Мегаро, именно выпады против Католической церкви — «этого великого трупа» — и Ватикана — «притона нетерпимости и банды грабителей» — а также против христианства в целом — «аморального позорного клейма для человечества» — привели к его аресту и выдворению из Австрии, а не какие-то случайные нападки на австрийский национализм или статьи в поддержку прав итальянских рабочих в Австрии, которые самим Муссолини и его фашистскими биографами позднее были выделены из этих писаний в качестве свидетельства его ирредентистских симпатий.10 сентября 1909 года он был снова арестован, а 26 сентября выдворен из Австрии, как ранее был выдворен из Бернского и Женевского кантонов. В следующем месяце он вновь отправился домой к отцу, который перестал заниматься в Довиа кузнечным ремеслом и переехал со своей высокой, худощавой, «нелюдимой» любовницей Анной Гвиди и ее пятью детьми в Форли, где стал владельцем гостиницы «Стрелки». Самую молодую из дочерей Анны звали Рашель. Это была хорошенькая шестнадцатилетняя девочка с пушистыми волосами и манерами, одновременно провоцирующими и расхолаживающими. И Муссолини решил на ней жениться. До этого он влюбился в ее старшую сестру Аугусту, но та, считая его слишком ненадежным, вышла замуж за человека, имевшего постоянную работу могильщика. Муссолини тотчас же переключил внимание на Рашель. Вечерами он чистил кувшины и мыл посуду, а затем садился и писал рассказы; он закончил книгу о Яне Гусе, реформаторе из Богемии, и начал работу над романом, который должен был публиковаться с продолжением в «Пополо», редактор которой предложил его фабулу. Роман «Клаудиа Партичелла», переведенный в 1928 году на английский язык под названием «Любовница кардинала», не очень интересен и, наверняка, не захватит читателя. Маргарита Сарфатти назвала роман — и эти слова можно отнести ко всей тривиальной, но тем не менее примечательной беллетристике Муссолини, — «нелепой мешаниной, в которой невозможно разобраться, дешевой продукцией с растянутым сюжетом». Но Рашели нравился роман, так как одной из симпатичных действующих лиц является служанка героини, которая отдает жизнь за хозяйку, и Бенито назвал ее Рашель.Рашель описывает вечер, когда Бенито впервые пригласил ее в театр. Он привез ее обратно в гостиницу и потребовал, чтобы ему разрешили жить с ней. Но его отец и ее мать не желали и слышать об этом. Тогда Бенито вынул пистолет и заявил, что застрелит себя и ее, если они встанут на его пути. Они уступили, и спустя несколько дней Муссолини снял две комнаты в сыром и полуразвалившемся «палаццо» на Виа Меренда. «В один из вечеров мы переехали, — писала впоследствии Рашель. — Помню, каким он был усталым и счастливым — хотя и несколько неуверенным в том, какова будет моя реакция, потому что бумаги для регистрации брака еще не были готовы. Но я разобралась в ситуации. Передо мной был избранник моего сердца, с нетерпением ожидавший единственного дара, который я могла ему преподнести — мою любовь. Его молодое лицо уже прорезали морщины — результат повседневной борьбы. Колебаний не было. Я пошла с ним».Они жили вместе в убогих комнатах Палаццо Меренда в течение трех лет. К концу первого года 1 сентября 1910 года появился на свет их первенец — Эдда, и Муссолини отправился покупать коляску, притащив ее на своих плечах. Она стоила пятнадцать лир — половину недельной зарплаты, — и в оставшиеся дни недели они с женой питались одной капустой. Он работал в секретариате Социалистической федерации Форли, но получал мало и большую часть денег тратил на газету, которую сам основал: «Лотта ди классе» — «Классовая борьба», все четыре страницы которой писал сам. Теперь он был убежденным социалистом. Он пил вино со своими друзьями, но никогда не напивался, иногда ему удавалось поцеловать или ущипнуть хорошенькую девушку, но он не изменял Рашели. Всю свою энергию и весь запал своих растущих амбиций он посвящал политике и газете «Лотта ди классе», которая вскоре стала более влиятельным изданием, чем большинство других еженедельников такого рода, и которую часто цитировала «Аванти!», официальный орган социалистов. Он редко бывал дома, и его часто видели в городе по дороге на какое-нибудь собрание, с опущенной головой, засунутыми в карманы руками, бледного и небритого, бедно и неряшливо одетого, что-то бормочущего про себя. Когда он был дома, то обычно работал: писал, читал, переводил Кропоткина, готовил выступления. Иногда он вдруг поднимался из-за стола и брал в руки скрипку, на которой его научил играть уличный скрипач, когда он был еще мальчиком. Бенито не был большим музыкантом, но играл громко и мощно; игра на скрипке, по его убеждению, успокаивала нервы, и слова статей и выступлений быстрее приходили ему на ум. Время от времени он посещал театр с Рашелью и ее странной, похожей на ведьму матерью, но даже там, как позднее он признавался, он думал только о выступлениях и всегда стремился поскорее попасть домой, чтобы записать мысли, пришедшие ему в голову. Если постановка вовремя не начиналась, он имел обыкновение снимать ботинок, грозясь швырнуть его на сцену.Он становился хорошим оратором, умеющим говорить авторитетно и убедительно. Его повадки были какими-то диковинными, приводимые факты зачастую не соответствовали действительности, его мнение обычно было противоречивым и агрессивно назидательным, а жесты — театральными, однако нельзя было отрицать убедительного очарования его голоса и вызывающих, постоянно повторяющихся, энергичных жестов, его дара произносить слова драматизирующие ситуацию, значения его загадочных намеков, а также невероятных, но броских и удачных метафор. Он научился мастерски возбуждать эмоции, выстраивая в ряд несколько, казалось бы, не связанных между собой предложений, произносимых короткими залпами, но окрашенных в различную звуковую тональность и доводимых с помощью хорошо рассчитанной жестикуляции до апогея. Он также развил в себе умение, которое позднее превратилось в гениальную способность, создавать у аудитории определенный настрой, а затем подключаться к нему и превращать свою речь в диалог, своего рода стихийную литанию, когда собрание хором реагирует на злободневные вопросы, поставленные проповедником, а он перефразирует их и бросает им вновь, чтобы получить более четкий ответ, более страстное одобрение, более сильное утверждение единства между ними. Он также осознал преимущества такого положения, когда есть надежные клакеры, заразительные аплодисменты и одобрительные выкрики которых могут быть вызваны кивком головы или каким-либо заранее согласованным жестом. Но прежде всего он осознал необходимость иметь группу надежных почитателей, вокруг которых можно было бы объединить большое число сторонников, готовых считать его своим лидером.Ибо к этому времени он стал рассматривать себя лидером, действующим в замкнутом пространстве. Находясь под влиянием идей, плохо увязанных между собой и не всегда понятных, выхваченных у Ницше, Шопенгауэра, Бланки, Гегеля, Сореля или заимствованных у русских большевиков, он постепенно приходил к убеждению, которое вскоре определит всю его последующую жизнь: существующий порядок должен быть свергнут революционной «элитой», действующей от имени народа, и этой «элитой» должен руководить он сам.Но лишь самые неистовые из его друзей-социалистов одобряли его крайние взгляды, пропагандирующие насилие, и были готовы следовать за ним и поддержать его огульные нападки на Турати, Биссолати и Тревеса, умеренных деятелей партии, да фактически и на всех внутри и вне партии, кто с ним не соглашался. Да, он человек выдающийся, говорили умеренные, — но опасный, в такой же мере, что и Ладзари. Они с тревогой слушали речи Муссолини, в которых он пропагандировал насилие, — «железную необходимость насилия», как он выражался — и ратовал за «насильственное хирургическое вмешательство». Они с нервозным неодобрением читали отчеты об используемых им в Форли методах и особенно об обстоятельствах случая, когда Муссолини во главе огромной толпы совершил марш к городской ратуше и угрожал выбросить мэра из окна, если тот не согласится снизить цены на молоко.Летом 1911 года правительство Джованни Джолитти отправило в Триполитанию и Киренаику войска якобы для защиты собственности итальянских подданных, а на самом деле имея целью вытеснить отсюда Турцию, заменив ее в качестве державы, доминирующей в этих регионах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
до буржуазного духа, который привел к вырождению Первого Мая как революционного праздника.Каждая семья, неоднократно повторял он, должна иметь пять детей, как его семья. Отцы таких больших семей получали более высокую зарплату, чем другие, менее удачливые рабочие, а матери, родившие многочисленных детей, становились почетными членами фашистской партии.Однажды, присвоив утром офицеру генеральское звание, он в обед отменил это решение, узнав, что этот офицер был холостяком. «Генерал должен лучше других понимать, — сказал он, — что без солдат не может быть дивизий». Следует также добавить к этому, что большое население не только обеспечивает армию пушечным мясом, но и дает прекрасные основания для захвата колоний и низкого уровня зарплаты. Но самые дикие нападки он делал на страницах «Авенире дель лавораторе» против милитаризма и национализма и прежде всего против сильного католического влияния в Тренте, культивировавшегося популярной католической газетой «Трентино» (II Trentino), одним из ведущих политических обозревателей которой был Альчиде Де Гаспери. Как отмечает Гауденс Мегаро, именно выпады против Католической церкви — «этого великого трупа» — и Ватикана — «притона нетерпимости и банды грабителей» — а также против христианства в целом — «аморального позорного клейма для человечества» — привели к его аресту и выдворению из Австрии, а не какие-то случайные нападки на австрийский национализм или статьи в поддержку прав итальянских рабочих в Австрии, которые самим Муссолини и его фашистскими биографами позднее были выделены из этих писаний в качестве свидетельства его ирредентистских симпатий.10 сентября 1909 года он был снова арестован, а 26 сентября выдворен из Австрии, как ранее был выдворен из Бернского и Женевского кантонов. В следующем месяце он вновь отправился домой к отцу, который перестал заниматься в Довиа кузнечным ремеслом и переехал со своей высокой, худощавой, «нелюдимой» любовницей Анной Гвиди и ее пятью детьми в Форли, где стал владельцем гостиницы «Стрелки». Самую молодую из дочерей Анны звали Рашель. Это была хорошенькая шестнадцатилетняя девочка с пушистыми волосами и манерами, одновременно провоцирующими и расхолаживающими. И Муссолини решил на ней жениться. До этого он влюбился в ее старшую сестру Аугусту, но та, считая его слишком ненадежным, вышла замуж за человека, имевшего постоянную работу могильщика. Муссолини тотчас же переключил внимание на Рашель. Вечерами он чистил кувшины и мыл посуду, а затем садился и писал рассказы; он закончил книгу о Яне Гусе, реформаторе из Богемии, и начал работу над романом, который должен был публиковаться с продолжением в «Пополо», редактор которой предложил его фабулу. Роман «Клаудиа Партичелла», переведенный в 1928 году на английский язык под названием «Любовница кардинала», не очень интересен и, наверняка, не захватит читателя. Маргарита Сарфатти назвала роман — и эти слова можно отнести ко всей тривиальной, но тем не менее примечательной беллетристике Муссолини, — «нелепой мешаниной, в которой невозможно разобраться, дешевой продукцией с растянутым сюжетом». Но Рашели нравился роман, так как одной из симпатичных действующих лиц является служанка героини, которая отдает жизнь за хозяйку, и Бенито назвал ее Рашель.Рашель описывает вечер, когда Бенито впервые пригласил ее в театр. Он привез ее обратно в гостиницу и потребовал, чтобы ему разрешили жить с ней. Но его отец и ее мать не желали и слышать об этом. Тогда Бенито вынул пистолет и заявил, что застрелит себя и ее, если они встанут на его пути. Они уступили, и спустя несколько дней Муссолини снял две комнаты в сыром и полуразвалившемся «палаццо» на Виа Меренда. «В один из вечеров мы переехали, — писала впоследствии Рашель. — Помню, каким он был усталым и счастливым — хотя и несколько неуверенным в том, какова будет моя реакция, потому что бумаги для регистрации брака еще не были готовы. Но я разобралась в ситуации. Передо мной был избранник моего сердца, с нетерпением ожидавший единственного дара, который я могла ему преподнести — мою любовь. Его молодое лицо уже прорезали морщины — результат повседневной борьбы. Колебаний не было. Я пошла с ним».Они жили вместе в убогих комнатах Палаццо Меренда в течение трех лет. К концу первого года 1 сентября 1910 года появился на свет их первенец — Эдда, и Муссолини отправился покупать коляску, притащив ее на своих плечах. Она стоила пятнадцать лир — половину недельной зарплаты, — и в оставшиеся дни недели они с женой питались одной капустой. Он работал в секретариате Социалистической федерации Форли, но получал мало и большую часть денег тратил на газету, которую сам основал: «Лотта ди классе» — «Классовая борьба», все четыре страницы которой писал сам. Теперь он был убежденным социалистом. Он пил вино со своими друзьями, но никогда не напивался, иногда ему удавалось поцеловать или ущипнуть хорошенькую девушку, но он не изменял Рашели. Всю свою энергию и весь запал своих растущих амбиций он посвящал политике и газете «Лотта ди классе», которая вскоре стала более влиятельным изданием, чем большинство других еженедельников такого рода, и которую часто цитировала «Аванти!», официальный орган социалистов. Он редко бывал дома, и его часто видели в городе по дороге на какое-нибудь собрание, с опущенной головой, засунутыми в карманы руками, бледного и небритого, бедно и неряшливо одетого, что-то бормочущего про себя. Когда он был дома, то обычно работал: писал, читал, переводил Кропоткина, готовил выступления. Иногда он вдруг поднимался из-за стола и брал в руки скрипку, на которой его научил играть уличный скрипач, когда он был еще мальчиком. Бенито не был большим музыкантом, но играл громко и мощно; игра на скрипке, по его убеждению, успокаивала нервы, и слова статей и выступлений быстрее приходили ему на ум. Время от времени он посещал театр с Рашелью и ее странной, похожей на ведьму матерью, но даже там, как позднее он признавался, он думал только о выступлениях и всегда стремился поскорее попасть домой, чтобы записать мысли, пришедшие ему в голову. Если постановка вовремя не начиналась, он имел обыкновение снимать ботинок, грозясь швырнуть его на сцену.Он становился хорошим оратором, умеющим говорить авторитетно и убедительно. Его повадки были какими-то диковинными, приводимые факты зачастую не соответствовали действительности, его мнение обычно было противоречивым и агрессивно назидательным, а жесты — театральными, однако нельзя было отрицать убедительного очарования его голоса и вызывающих, постоянно повторяющихся, энергичных жестов, его дара произносить слова драматизирующие ситуацию, значения его загадочных намеков, а также невероятных, но броских и удачных метафор. Он научился мастерски возбуждать эмоции, выстраивая в ряд несколько, казалось бы, не связанных между собой предложений, произносимых короткими залпами, но окрашенных в различную звуковую тональность и доводимых с помощью хорошо рассчитанной жестикуляции до апогея. Он также развил в себе умение, которое позднее превратилось в гениальную способность, создавать у аудитории определенный настрой, а затем подключаться к нему и превращать свою речь в диалог, своего рода стихийную литанию, когда собрание хором реагирует на злободневные вопросы, поставленные проповедником, а он перефразирует их и бросает им вновь, чтобы получить более четкий ответ, более страстное одобрение, более сильное утверждение единства между ними. Он также осознал преимущества такого положения, когда есть надежные клакеры, заразительные аплодисменты и одобрительные выкрики которых могут быть вызваны кивком головы или каким-либо заранее согласованным жестом. Но прежде всего он осознал необходимость иметь группу надежных почитателей, вокруг которых можно было бы объединить большое число сторонников, готовых считать его своим лидером.Ибо к этому времени он стал рассматривать себя лидером, действующим в замкнутом пространстве. Находясь под влиянием идей, плохо увязанных между собой и не всегда понятных, выхваченных у Ницше, Шопенгауэра, Бланки, Гегеля, Сореля или заимствованных у русских большевиков, он постепенно приходил к убеждению, которое вскоре определит всю его последующую жизнь: существующий порядок должен быть свергнут революционной «элитой», действующей от имени народа, и этой «элитой» должен руководить он сам.Но лишь самые неистовые из его друзей-социалистов одобряли его крайние взгляды, пропагандирующие насилие, и были готовы следовать за ним и поддержать его огульные нападки на Турати, Биссолати и Тревеса, умеренных деятелей партии, да фактически и на всех внутри и вне партии, кто с ним не соглашался. Да, он человек выдающийся, говорили умеренные, — но опасный, в такой же мере, что и Ладзари. Они с тревогой слушали речи Муссолини, в которых он пропагандировал насилие, — «железную необходимость насилия», как он выражался — и ратовал за «насильственное хирургическое вмешательство». Они с нервозным неодобрением читали отчеты об используемых им в Форли методах и особенно об обстоятельствах случая, когда Муссолини во главе огромной толпы совершил марш к городской ратуше и угрожал выбросить мэра из окна, если тот не согласится снизить цены на молоко.Летом 1911 года правительство Джованни Джолитти отправило в Триполитанию и Киренаику войска якобы для защиты собственности итальянских подданных, а на самом деле имея целью вытеснить отсюда Турцию, заменив ее в качестве державы, доминирующей в этих регионах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62