— Мистер Аллен, какое-то время назад вы заметили, что у Баттерворта и Кайла, владельцев «Акапулько», имеются агенты в Вальпараисо.
— Так точно, сэр. По-моему, в Писко тоже. Большинство торговых домов, занятых промыслом в южных широтах, имеют агентов в Чили или Перу.
— Рад слышать это, поскольку, как я полагаю, они, вероятно, смогут разрешить одну из наших трудностей. Я не в состоянии выделить офицеров и матросов для того, чтобы отвести «Акапулько» домой. Однако мне очень не хочется разочаровывать экипаж и лишать его денег. Поэтому я намерен послать китобоя в Вальпараисо и передать его агентам, взяв с них обещание выплатить вознаграждение. В то же самое время я смогу освободить всех наших американских пленников под честное слово. Сами по себе они люди приличные, но считают, что находятся в адских условиях. Кроме того, меня заботит проблема их размещения и кормежки в течение довольно длительного времени. Проблема эта заботит и мистера Адамса. Таким образом, мы убьем сразу двух зайцев… — Помолчав, Джек нахмурился и мысленно добавил: «одним выстрелом», затем продолжил: — Не обращайте внимания на мое бормотанье. Я думаю, это будет наилучшее решение, если, конечно, не рассматривать радикальные варианты вроде того, чтобы выбросить их за борт.
— Совершенно справедливо, сэр.
— Но дело в следующем, мистер Аллен. Офицер, который доставит судно, должен знать, что он рискует застрять на берегу. Я не намерен быть связанным состоянием погоды, не намерен обмениваться бесконечными пошлостями с адмиралами портов, генералами, губернаторами, даже епископами, избави Бог. Но всего этого может избежать подчиненный офицер, действующий на основании срочного приказа. Поэтому я провожу «Акапулько» до какой-то точки в виду берега и буду ждать его день и ночь. Офицер должен привести его в гавань вместе с пленниками и, скажем, командой гребцов с катера, срочно осуществить сделку и тотчас выйти в море на катере, присоединясь к фрегату, не теряя ни минуты времени. Насколько мне известно, «Норфолк» намерен крейсировать в районе китобойного промысла у Галапагосских островов до конца месяца, и мы можем внезапно напасть на него. Тем не менее я считаю, что можно потерять сутки ради избавления от приза и пленников.
Сутки и ни минуты больше: офицер должен успеть за это время присоединиться к нам. Как человек, изучивший местные условия, мистер Аллен, считаете ли вы этот план осуществимым?
— Да, сэр, считаю. И хотя не люблю высовываться, позвольте заметить, что мне знакома обстановка в Вальпараисо, я сносно знаю язык и в течение двадцати лет знаком с сеньором Меткалфом, агентом.
— Превосходно, мистер Аллен. Тогда сделаем так. Подберите себе людей и немедленно вступите в командование призом. Если мы не хотим добраться до Галапагосов к шапочному разбору, тогда нельзя терять времени. Киллик, Киллик, послушайте. Передайте мои лучшие пожелания американским офицерам и скажите, что я хотел бы видеть их сию же минуту.
Глава седьмая
Унылым днем, под низким пасмурным небом, «Сюрприз» осторожно пробирался через пролив между Альбемарле и Нарборо — самыми западными островами Галапагосского архипелага. Плавание это оказалось чрезвычайно затруднительным: хотя переменчивый ветер был попутным, приходилось преодолевать мощное течение, шедшее, вопреки разумным причинам, с севера. По мнению мистера Аллена, это было вызвано тем, что в дальнем конце пролива, за скалой Редондо, в противоположную сторону со скоростью четыре и даже пять узлов шло еще более мощное течение, которое чуть восточнее полностью поглощало течение между Альбемарле и островом Джеймс. Мечась, словно гончая, между Галапагосскими островами, «Сюрприз» привык к очень сильным, возникающим по непонятным причинам течениям и к столь же непонятной погоде — туман вблизи экватора, помилуй Бог; пингвины трубят в тумане на самой линии экватора! — но именно это течение на глазах превращалось в опасную быстрину, и, поскольку усеянный рифами пролив не был изучен штурманом, Джек Обри сам взялся за проводку корабля.
Такого рода навигация была ему совсем не по душе, но это был его последний шанс обнаружить в архипелаге «Норфолк»: он мог скрываться в любой из трех или четырех закрытых бухт, грузя на борт черепах (мясо особей с острова Нарборо, весивших от двухсот до трехсот фунтов, отличалось изысканным вкусом), а также воду и топливо, так что «Сюрприз» мог застать неприятельский фрегат врасплох. Через пролив следовало пробираться очень осторожно, не только для того, чтобы не спугнуть американца, это и само по себе было опасное предприятие ввиду слабого, переменного ветра, усиливающегося течения и узкого пространства, в котором приходилось маневрировать среди скалистых берегов и — верх несправедливости — в виду двух берегов, очень похожих на подветренные, поскольку ветер, дувший со стороны фрегата, нес его на скалы Нарборо, в то время как прилив и течение стремились швырнуть его на берег Альбемарле. Наверняка так бы и произошло, если бы ветер изменил направление. Атмосфера на палубе была напряженной, все матросы стояли по местам, с обоих бортов было спущено по шлюпке, в которых лежали верп и перлинь. Матрос, стоявший на носовом руслене, то и дело измерял глубины и докладывал: «Лот пронесло, лот пронесло!»
Пролив постепенно сужался, и Джек Обри решил, что ему почти наверняка придется стать на якорь в ожидании прилива, даже если потребуется бросить становой якорь на глубине сто саженей.
— Следить за диплотлинем! — скомандовал он.
Совсем недавно берега находились на расстоянии меньше мушкетного выстрела друг от друга, теперь же они намного сблизились, увеличивая силу течения. Все матросы с мрачным видом смотрели на них; они наблюдали, как буруны ударяются о черные скалы слева и справа от корабля, как покатые берега, сложенные из потрескавшейся тускло-черной лавы, поднимаются к затянутым туманом вершинам. Лава была усеяна грудами шлака, главным образом черного, но иногда неестественного красного цвета, и напоминала отходы огромного литейного завода. Повсюду зияли кратеры, придававшие пейзажу причудливо-мрачный вид.
Полное спокойствие хранили только судовой врач с капелланом, то ли не понимавшие опасности быстрины, неизвестных глубин, переменного ветра и недостатка пространства, то ли не желавшие опускаться до таких мелочей. Расположившись у поручней подветренного борта, дрожащими от волнения руками они жадно направляли на берега подзорные трубы. Азартные натуралисты, чтобы ничего не пропустить, вначале пытались изучать берега с обоих бортов, крича друг другу о том, что наблюдают, однако вахтенный офицер положил конец этому вопиющему безобразию, как только Джек Обри вышел на палубу, поскольку наветренный борт — это священная территория капитана. Теперь им обоим пришлось довольствоваться созерцанием одного лишь острова Нарборо. Но и в этом случае объектов для наблюдений хватило бы, по мнению ученых мужей, и для двух десятков натуралистов. Вскоре оба убедились, что бесплодность прибрежных склонов была скорее мнимой, чем подлинной; среди груд природных шлаков можно было разглядеть несколько чахлых, лишенных листьев кустарников молочая, явно принадлежащих к классу Euphorbia, и опунции необыкновенной высоты, наряду с высокими колоннообразными кактусами, росшими почти повсюду на верхних склонах. Но, хотя суша, несомненно, радовала любознательные взоры, в еще большей степени это можно было сказать о море. По мере того как пролив сужался, казалось, что в его водах животных становилось все больше: берега по обе стороны — не только небольшие отмели из черного песка и гальки, но даже кажущиеся неприступными уступы — кишели тюленями, обычными и ушастыми, морскими львами и морскими котиками, лежавшими в самых разнообразных позах. Одни из них спали, спаривались или просто фырчали в свое удовольствие, а другие играли в волнах прибоя или, проявляя крайнее любопытство, плыли рядом с кораблем, вытягивая шеи и глядя вверх. На скалах повыше, там, где оставалось не занятое тюленями место, располагались морские игуаны — черные, украшенные гребнями длиной с добрый ярд. Под самой поверхностью моря с большой скоростью плавали пингвины и бакланы, рассекая косяки серебристых, похожих на сардины, рыб. За кормой «Сюрприза», пуская ввысь фонтаны брызг, возлежала группа самок кашалота вместе со своими детенышами. Палуба корабля побелела от множества морских птиц, сидели они и на снастях, и на сетках для коек, и даже на кронштейне судового колокола, сводя с ума матросов, которым приходилось убирать их обильные испражнения, — от помета окислялся даже металл орудий. Когда доктор отворачивался, самых нахальных пернатых лупили шваброй. Но это не помогало: птицы тут же возвращались и усаживались на планшири шлюпок и на весла. В большинстве своем это были олуши — с маской, бурые, пятнистые, но чаще всего синелицые олуши — птицы-тугодумы с пустыми глазами. Когда-то в оставшейся вдалеке Атлантике они казались редчайшими в мире существами, но теперь, хотя приближение периода размножения сделало их поведение более оживленным и окрасило перепонки на лапах в красивый бирюзовый цвет, они вызывали куда меньший интерес, чем сухопутные птицы — маленькие серые зяблики или водяные пастушки. Насколько могли судить Стивен и Мартин, сухопутные птицы принадлежали к видам, совершенно незнакомым ученому миру. Из массы олуш одна пара привлекла внимание доктора. Ухаживание велось прямо на спине морской черепахи, и сила страсти была настолько велика (день выдался необычайно теплый и благоприятный для олуш), что самец решил было не тратить время на ритуальные танцы, но в самый ответственный момент черепаха погрузилась в воду, и любовный союз временно распался.
Штурман остановился позади ученых и, показывая на остров Нарборо, сказал:
— Должно быть, такой же вид был после гибели Содома и Гоморры, господа. Но выше по склону растительность более богатая. Если туман рассеется, вы увидите там много зелени — кустарники и деревья, покрытые разновидностью испанского мха.
— О, мы в этом убеждены, — со счастливым видом повернулся к нему отец Мартин. — Мы впервые находимся так близко от суши, что можем разглядеть игуан.
— Меня особенно восхищают высокие прямые кактусы, — заметил Стивен.
— Мы называем их кактусами крупноцветными, — сказал штурман. — Если их срезать, то внутри увидите своего рода сок, который можно пить, но он вызывает рези в животе.
Фрегат продолжал следовать дальше; черный скалистый берег медленно уходил вдаль. Под громкие команды, топот босых ног, скрип рей и пение ветра в снастях Стивен уносился мыслями в другие края. На его подзорную трубу уселась птичка. Нагнув головку, она внимательно посмотрела на него, почистила клювом перышки и сорвалась к острову, мгновенно слившись с фоном скалистого берега.
— Такое невозможно себе представить, — начал доктор. — Я тут размышлял о любовных церемониях рода человеческого. Подчас они столь же быстротечны, как и у олуш. Так бывает, когда пара, испытывающая взаимное влечение, обменявшись взглядами, скрывается от посторонних глаз. Я вспоминаю рассказ Геродота о греческих воинах и амазонках, которые встречались не только на поле брани, но и в кустах; есть и более свежие примеры, известные всей нашей команде. Однако в иные времена церемониальный танец с его наступлениями и ретирадами, ритуальными жертвами и символическими движениями растягивается без всякой меры, так что вожделенный финал может быть безнадежно испорчен перегоревшей страстью. Есть бесконечное множество разных видов ухаживания, они зависят от эпохи, страны и сословия, так что выявление их общих черт — весьма увлекательное занятие.
— Действительно, — отозвался отец Мартин. — Сия тема имеет первостепенное значение для всего племени человеческого. Удивительно, что ни один писатель не выбрал ее предметом особого исследования. Я имею в виду церемонию, а не сам акт, который отвратителен, груб и непродолжителен. — Он поразмыслил и минуту спустя продолжил: — Однако военный корабль — вряд ли подходящее место для изучения этого вопроса. Хочу сказать… — Улыбка на его лице угасла, а голос оборвался, когда капеллан вспомнил минувшую пятницу: тогда, по морскому обычаю, возле мачты устроили распродажу вещей Хорнера, перемешанных с какими-то жалкими шалями и нижними юбками. Никто, даже Уилкинс, исполнявший ныне должность старшего канонира фрегата, не позарился на это добро.
— Смотрите, доктор, — произнес подошедший к ним Говард, протягивая ему шляпу, наполненную подстреленной птичьей мелочью. — Разве я не пай-мальчик? Нет ни одной одинаковой.
Прислушавшись к общему мнению, Говард прекратил бессмысленный отстрел морских животных. Исключение составляли разве что морские черепахи и дельфины, чье мясо при смешивании с судовыми запасами соленого сала превращалось в превосходные сосиски. Теперь
Говард стал грозой птиц, садившихся на снасти такелажа. Олушам, совам, птицам-фрегатам, бурым пеликанам и ястребам он сворачивал шеи; птиц помельче убивал прутом. Стивен взял птичьи тушки, поскольку не любил убивать живность для своей коллекции сам, однако постарался убедить морского пехотинца знать меру, отбирать лишь нескольких птиц одного вида и запретить своим подчиненным убивать пернатых.
— Вы очень внимательны, мистер Говард, — произнес Стивен. — Я особенно признателен вам за этого желтогрудого крапивника, птицу, которую я не…
— О! — воскликнул отец Мартин. — Я вижу гигантскую черепаху! Двух гигантских черепах! Боже, какие огромные!..
— Где? где?
— Возле опунции.
У высокой опунции ствол был толщиной почти с дерево. Одна из черепах, встав на задние ноги, схватила ветку и стала тянуть ее к себе всем весом мощного куполообразного корпуса. Другая черепаха ухватилась за ту же ветку и тоже тянула ее, но в другую сторону. Отец Мартин воспринял это как пример неправильно понятой взаимной помощи;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56