А поскольку он получал такое удовольствие от жизни, он намеревался прожить как можно дольше, и ему казалось, чтобы достичь этого, следовало в бою отвечать на два неприятельских бортовых залпа тремя своими, причем смертельно точными. Вторая причина, тесно связанная с первой, заключалась в том, что в его представлении образцовый корабль — это прежде всего сильная, опытная команда, которая способна превзойти противника умением маневрировать и стрелять, корабль, где дисциплина дружит с удачей, — словом, боевая единица, которая должна побеждать приблизительно равного по силе противника. Увлекаемый теплым Бразильским течением, градус за градусом фрегат уходил на юг. Они миновали тропик Козерога еще до того, как успел установиться отмечаемый ударами рынды, размеренный распорядок дня, какой существует на судах с незапамятных времен. Свежевыкрашенный корабль радовал взор, медные детали были вычищены до блеска во время вынужденного докования; на мачтах фрегат нес паруса, соответствующие хорошей погоде, и, освещенный с кормы солнцем, в оперении верхних и нижних лиселей, имел необыкновенно элегантный вид. Гардемарины получили представление о прошедшем неопределенном времени в греческом языке, абсолютном аблативе, а также о началах сферической тригонометрии. Этим наукам они внимали без особого воодушевления, зато с интересом изучали вместе с Бонденом подковообразный сплесень note 23 или какие-то другие необыкновенные узлы, которые они учились вязать с Шустрым Дудлом — матросом, который, будучи совершенно косноязычным, никогда ничего не объяснял, но показывал, что нужно делать, по нескольку раз, проявляя великое терпение. Бывало, он раз десять показывал, как нужно заделывать юферс в штаг катера, не произнося ни единого слова. Остальную часть дня они почти не видели отца Мартина; иногда казалось, что капеллан, как и его ученики, рад откреститься от синусов, тангенсов и секансов. На самом же деле все свободные часы он систематизировал свою обширную, хоть и собранную в спешке коллекцию бразильских жесткокрылых. Только теперь он смог оценить это богатство — многообразие новых видов, родов и даже семейств. Они со Стивеном рассчитывали на несколько счастливых, спокойных месяцев, которые можно будет посвятить классификации этих существ, хотя Стивен не испытывал особого пристрастия к жукам, да и служебные обязанности (а также нежелание упустить из виду какую-нибудь пролетающую птицу или проплывающего кита) зачастую отвлекали доктора от ученых трудов.
Хиггинс как ассистент при хирургических операциях все больше не удовлетворял Стивена. Вне всякого сомнения, этот человек виртуозно рвал зубы, но во всем остальном по части медицины и хирургии был дремучим невеждой, да еще к тому же дерзким и заносчивым.
Кроме того, он злоупотреблял доверчивостью простодушных матросов. Конечно, и Стивену, чтобы успокоить мнительных, приходилось прибегать к своего рода надувательствам, предписывая безвредные, но и бесполезный лекарства; однако Хиггинс переходил всякие границы, прибегая к снадобьям, не очень-то полезным для здоровья. Кроме того, он начал получать незаконные доходы как от больных, так и от тех, кто просто хотел поваляться какое-то время в лазарете, наслаждаясь бездельем. Поэтому доктор решил сам заботиться обо всех пациентах, ограничив обязанности Хиггинса удалением зубов. При этом он знал, что ему не удастся окончательно покончить с частной, вернее тайной, практикой своего помощника, поскольку матросы были верны своей натуре. Во всяком случае, Стивен следил за тем, чтобы их не травили, и запирал у себя в шкафчике наиболее опасные лекарства. До полудня Стивен осматривал фок-мачтовых матросов, затем в сопровождении Джека Обри осмотрел больных в лазарете. Что касается офицеров, то они обычно записывались на прием через фельдшера. Но так происходило не всегда, особенно когда шла речь о сотрапезниках из кают-компании, поэтому Стивен ничуть не удивился, услышав стук в дверь спустя несколько дней после того, как они вышли из Пенедо. Дело в том, что несколько офицеров и унтер-офицеров все еще страдали желудком, объевшись черепашьим мясом и тропическими фруктами. Но, оказывается, это была миссис Хорнер, пришедшая в тот момент, когда все матросы находились на палубе, поскольку «Сюрприз» лег в дрейф, чтобы опросить «купца», шедшего со стороны Ла-Платы. Когда он предложил осмотреть ее в кают-компании в присутствии мужа, она отказалась. Она также не хотела, чтобы при осмотре присутствовала миссис Лэмб или жена сержанта. По правде говоря, продолжительный осмотр не понадобился: было и так ясно, что миссис Хорнер беременна. Когда Стивен сообщил ей об этом, она сказала:
— Да. И не от Хорнера. Вы знаете о его слабости, доктор, он сам мне признался, что советовался с вами. Забеременела я не от него, и если он об этом узнает, он меня убьет. Он человек ужасный. Если я не освобожусь от плода, он меня убьет. — После продолжительного молчания она прошептала: — Он меня убьет.
— Очень жаль, — отвечал Стивен. — Не стану делать вид, будто не понимаю, чего вы от меня хотите, но этого не произойдет. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам, но только не это. Вы должны попытаться… — Тут воображение изменило ему. Он замолчал, уставившись в пол, понимая, в какую она попала беду и какое испытала разочарование.
— Да, я знаю его, — сказала миссис Хорнер мертвенным голосом. — Он меня убьет…
Через несколько секунд она, по крайней мере внешне, пришла в себя и поднялась, оправив передник: жалкая, немощная и еще такая юная.
— Прежде чем вы уйдете, — произнес доктор, — я должен сказать вам две вещи. Во-первых, всякое вмешательство в ход природного процесса чрезвычайно опасно. Во-вторых, природа сама нарушает свои законы, поскольку более одной беременности из десяти оканчиваются естественным выкидышем. Надеюсь, вы будете заходить ко мне по крайней мере раз в неделю. Возможно, вы будете чувствовать себя не вполне хорошо, и тогда, пожалуй, придется как-то вас взбадривать.
Было очевидно, что она вряд ли слышала, что он говорит, хотя сделала книксен после того, как доктор замолчал. Выходя из каюты, молодая женщина пробормотала:
— Он меня убьет.
«Пожалуй, так оно и будет», — подумал Стивен спустя несколько минут. Он вышел на палубу, чтобы отделаться от неприятного чувства и послушать, о чем рассказывает «купец». В нескольких футах от него на продольном мостике стоял как всегда хмурый старший канонир — могучего телосложения мужчина с длинными, неловкими руками.
Стивен пришел слишком поздно и застал лишь семафорный обмен любезностями между расходящимися разными галсами кораблями, разделенными уже четвертью мили аквамаринового, покрытого белыми барашками моря. Пуллингс сообщил ему, что полученные новости самые неутешительные: «Норфолк» не заходил в устье реки Ла-Плата, что могло бы сэкономить «Сюрпризу» по крайней мере несколько сотен миль, но проследовал прежним курсом. Капитан одного баркаса из Монтевидео сообщил, что видел американца где-то возле сорокового градуса южной широты, а значит, воспользовавшись попутными ветрами, он значительно оторвался от них.
— Единственная наша надежда теперь, — сказал Моуэт, — это встретить какое-нибудь судно, которое видело, как американец перевооружается, скажем, в порту Дезир, прежде чем направиться к мысу Горн. Иначе нам наверняка придется последовать за ним в Тихий океан. И еще неизвестно, удастся ли нам тогда отыскать эту иголку в стоге сена.
— Но ведь мистер Аллен знает все убежища наших китобоев, а китобои — единственная цель «Норфолка»!
— Конечно. Но за последние годы границы китобойного промысла переместились далеко на юг и запад, и если мы не захватим американца у берегов стран, где бывал наш штурман — у побережья Чили, Перу, Галапагосских островов, Мексики и Калифорнии… Если фрегат ушел на запад на три тысячи миль, а то и больше, то как мы его вообще сможем отыскать в этих водах? В тех краях не ведется торговля, там не встретишь «купца», который мог бы сообщить о замеченном американце, не найдешь порта, где можно было бы услышать какие-то известия о нем. Для этого нужна необыкновенная удача, а удачи в этом окаянном вояже нас пока не балуют.
Корабль шел все дальше и дальше на юг, но ни одного судна не попалось ему навстречу. Дни превращались в недели, а гладкое, как зеркало, море оставалось пустынным. И все это время дули слабые, переменные, иногда приносящие жуткий запах гнили ветры. Хуже всего было то, что они были слабые. Три ночи подряд Джеку снился один и тот же сон: будто бы ему достался конь, у которого так разъезжались копыта, что седок то и дело касался обеими ногами земли, и люди смотрели на него с неодобрением и даже откровенным презрением. Всякий раз он просыпался в поту, испытывая чувство тревоги.
Постепенно воздух и море становились холоднее, и каждый день во время полуденных астрономических наблюдений солнце удалялось, по крайней мере, на градус от линии зенита. К этому времени все гардемарины научились довольно точно определять его высоту. Джек Обри с удовлетворением наблюдал за тем, как они вычисляют местоположение корабля к югу от экватора и к западу от Гринвича, а иногда вызывал их к себе, чтобы послушать отрывок из оды на латинском языке (в настоящее время они терзали бедного Горация) или склонение греческого существительного.
— Если завтра все они утонут, — заметил он, обращаясь к Стивену, — то их отцы не смогут упрекнуть меня в том, что я не выполнил своего долга по отношению к ним. Когда я сам был зеленым юнцом, никому не было дела до того, верна или нет моя прокладка курса, что же до моих занятий латинским или греческим…
Джек почти ежедневно приглашал их поочередно к своему столу — как завтрак, так и обед со своим капитаном делили один или два юных моряка.
Во время этого продолжительного, медленного перехода у всех появилась уйма времени, и возобновились обычные приглашения к столу, иногда становившиеся несколько однообразными: капитан обедал вместе с офицерами в кают-компании; тем, кому положено трапезовать в кают-компании, поочередно обедали в капитанской каюте; а мичманы по одному и по двое трапезовали то тут, то там. Чем дальше на юг уходил фрегат, тем более скудным становился стол. Оба кока старались, как могли, но личные припасы сходили на нет. Понтий Пилат — кают-компанейский петух — все еще кукарекал, когда на шканцы выносили клетки с птицами, и его куры время от времени несли яйца; коза Аспазия самоотверженно давала молоко для священного ритуала кофепития в капитанской каюте, но последняя овца сдохла чуть южнее сороковой параллели: она была острижена — нет, скорее обрита для ее же блага вблизи экватора и не смогла выдержать резкого похолодания. Настал день, когда даже на капитанском столе появилась солонина. Джек Обри извинился за изменения в меню, поскольку приглашал гостей «разделить вместе с ним баранье седло», но капеллан возразил:
— Ну что вы, что вы! Такой вкусной соленой свинины с таким изумительным сочетанием ост-индских специй я еще никогда не ел. Но даже если бы подали самую простую кашу, какую едят в пост, все равно это был бы пир. Дело в том, что этим утром, сэр, в половине девятого, я впервые в жизни увидел пингвина! Как уверяет меня доктор, это был королевский пингвин, который плыл рядом с кораблем с чрезвычайно большой скоростью и изяществом. Он словно летел по волнам!
Действительно, «Сюрприз» оказался на границе вод Тихого, Атлантического и Индийского океанов: эти воды непрерывным потоком устремляются вокруг света, и в них водится значительное количество морских обитателей крайнего юга. Совершенно неожиданно изменились цвет, температура и даже характер моря. Крупные альбатросы тут еще не встречались, но можно было ждать появления буревестников, вилохвостых качурок, китовых птиц и, разумеется, множества пингвинов. На следующий день после этой перемены капеллан со Стивеном вылезли из теплых коек, едва заслышав знакомый звук: это драили камнем палубу высоко у них над головами. Звук этот скорее ощущался, чем слышался, так же как ощущалась легкая вибрация корпуса и тугих снастей. Он ощущался и в кают-компании, где буфетчик оделил каждого миской горячей каши. К этому времени — отец Мартин успел умыться и даже побриться при свете сальной казначейской свечи — на востоке показалась бледная серая полоса. Вниз спустился Хани с босыми, покрасневшими от холодной, мокрой палубы ногами, чтобы в тепле надеть чулки и башмаки. Он сообщил им, что через пять минут лопатами и швабрами сгонят с палубы воду и что ночной моросящий дождь прекратился:
— Ветер от норд-оста с попутной волной. Но по-прежнему очень холодно. Если подождете, то после завтрака, судя по тошнотворной вони, будет вяленая треска.
Оба ответили отрицательно, предпочитая выйти на палубу до того, как будет подана команда убрать койки в эти сетчатые штуковины вдоль бортов, которые так мешают вести наблюдения. Они поднимутся наверх, как только палубы как следует просохнут…
— Сэр! Сэр! — закричал босоногий Кэлами, спустившись вниз. — Там, рядом с нами, огромный, здоровенный кит.
Кит действительно оказался рядом и был в самом деле огромен. Это был кашалот с гигантской, словно обрубленной головой, который находился на траверзе рус-леней. Темное тело могучего животного достигало семидесяти пяти или восьмидесяти футов в длину, производя впечатление спокойной силы. Рядом с ним фрегат казался скорее баркасом. Верхняя часть его головы и туловища находилась над поверхностью воды, и из дыхала била толстая белая струя пара. Она была направлена вверх и вперед. За это время можно было досчитать до трех. После небольшой паузы животное ненадолго опустило голову в воду, затем подняло ее и снова пустило струю пара. Вновь и вновь повторяя эти действия, кашалот плыл рядом с кораблем, регулируя скорость легкими колебательными движениями огромного горизонтального хвоста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56