..
Леди-С-Поленом понизила голос.
—Нет… Я говорю о другом преступнике… Только тише, — она приложила палец к губам, — может быть, он сейчас находится где-то рядом… Он может нас услышать. — А при чем тут плевательница?.. — не понял Таундеш. — Это чтобы он ее не украл, — объяснила свой поступок странная леди.
Майор, перевернув лист с показаниями самописца, сложил бумагу вчетверо и, спрятав его в нагрудный карман форменного кителя, обернулся к собеседнице. — Вы, кажется, хотели мне что-то объяснить насчет сов, которые…
Леди-С-Поленом не дала ему договорить:— Да… — она понизила голос до едва различимого шепота. — Да… Я все знаю… Но теперь еще не время об этом рассказывать.
Майор недоуменно пожал плечами.
«Ничего не понимаю», — подумал он.
— Мое полено… — пробормотала странная леди, — вы еще подружитесь с ним, уверяю вас…
Прослушав все надиктованное своей секретарше по поводу сочувствия, Купер остался довольным. Достав из диктофона кассету, он пронумеровал ее и, положив в упаковку, спрятал в тумбочку, намереваясь отослать ее в Сиэтл при первом же удобном случае.
Раздевшись, Купер лег в постель и выключил свет, желая уснуть как можно быстрее — Дэйл решил, что завтрашний день будет тяжелым. Однако сон не брал Дэйла. Он понял, что сегодняшние события — известие об Уиндоме Эрле и исчезновение Одри Хорн — настолько взволновали его, что заснуть сразу вряд ли удастся. Кроме этого, Куперу никак не давали покоя загадки, услышанные от человека, которого Дэйл про себя назвал «старик Хилтон в молодости», и, особенно, последняя — «Совы совсем не то, чем они кажутся». Куперу почему-то показалось, что эта загадка имеет самое непосредственное отношение к тому самому длинноволосому блондину с крепкими зубами, который неотступно преследовал Мэдлин в ее видениях.
Неожиданно на тумбочке зазвонил телефон — так громко, что Дэйл невольно вздрогнул. Подняв трубку, он произнес:— Алло…
К немалому удивлению, Купер услышал голос — как ему показалось — Одри Хорн. — Одри, это ты?.. — Да…
«Значит, не ошибся», — подумал Купер. — Где ты?.. Тебя все ищут… Сейчас же возвращайся домой…
В голосе девушки прозвучали плаксивые интонации:— Дэйл… Мне так плохо…
Купер закричал:— Сейчас же объясни, что с тобой происходит, и где ты находишься!
Одри, будто бы не расслышав вопроса, продолжала:— Дэйл, мне очень, очень плохо… Дэйл, почему ты сейчас не со мной?.. — Одри!.. — Дэйл, у меня неприятности, — эти слова были последними, которые услыхал Купер — из трубки послышались короткие гудки.
Склонившись над телефоном в комнате Блэкки, Одри умоляюще шептала в трубку:— Дэйл… Мне так плохо…
Из трубки послышалось:— Сейчас же объясни, что с тобой происходит, и где ты находишься!
Одри продолжала шептать, будто не расслышав вопроса Купера:— Дэйл, мне очень, очень плохо… Дэйл, почему ты сейчас не со мной?.. Дэйл, у меня неприятности…
Внезапно разговор прервался — на рычаг телефона легла рука Блэкки.
Улыбаясь, она посмотрела девушке прямо в глаза, — Это у тебя-то неприятности?.. — отодвинув телефон в сторону, она повторила вопрос: — говоришь, у тебя неприятности? — Не дождавшись ответа, Блэкки сказала: — Нет, дорогая, ты еще не знаешь, что такое настоящие неприятности…
Глава 54
Загадочный звонок Донне Хайвер. — Письмо, прочитанное ночью Дэйлом Купером. — Беседа Гарри Трумена и Хэнка Дженнингса.
Донна посмотрела на часы, висящие над дверями — было начало двенадцатого. Джозеф перехватил взгляд девушки, поднялся и начал собираться: юноша всегда комплексовал, когда при нем смотрели на часы, думая, что таким образом ему пытаются дать понять, что он своим присутствием отнимает у людей время.
Донна, взяв его за руку, произнесла:— Посиди еще немножко…
Джозеф заколебался, «Может быть, действительно еще минут десять-пятнадцать…» — подумал он. Ему явно не хотелось уходить из дома Хайверов.
В этот момент из кабинета доктора Уильяма послышалось:— Донна!.. Ты собираешься ложиться спать?.. Уже двенадцать!..
Девушка отмахнулась:— Папа, ты всегда преувеличиваешь!.. Еще полчаса!..
Хэрвэй резко поднялся. — Извини, дорогая, мне надо идти… — Хорошо, — согласилась она, не выпуская из своих ладоней руку Джозефа. — Хорошо, Джозеф… Завтра позвонишь, правда?..
Джозеф кивнул в ответ. — Обязательно позвоню.
Надев свою кожаную куртку, Джозеф, поцеловав девушку, направился в сторону дверей.
Сразу же после ухода Джозефа из кабинета отца вновь послышалось:— Донна, тебя к телефону…
Донна подняла голову. — Кто? — Не знаю… Какой-то мальчик, судя по голосу.
Донна удивилась:— Мальчик?.. Не может быть. — Встав с дивана, она подошла к телефону, находящемуся в коридоре. — Папа, не клади пока трубку…
Из трубки послышалось:— Это мисс Хайвер?..
Голос был мальчишеский, ломкий и почему-то показался девушке знакомым. «И где это я могла его слышать?..» — подумала она. — Да, — вежливо ответила Донна. — Вы меня помните?..
Как ни силилась девушка, но припомнить, кому же может принадлежать этот голос, так и не смогла. — Извините, что-то не припоминаю…
Из трубки послышался легкий смешок. — Очень странно… А ведь не далее, как сегодня утром я вас озадачил… Слишком даже, я бы сказал, озадачил…
«Кто же это?» — недоумевала Донна. Звонивший, выждав паузу, произнес только одну фразу:— «Кукурузное пюре»… Ну, вы, надеюсь, вспомнили?..
В этот момент в сознании Донны воскресла картина: полутемная комната… старуха с жидкими седоватыми прядями… книжный шкаф с фолиантами в кожаных переплетах… «Я просила не присылать мне больше кукурузного пюре…» Щелчок пальцев над головой и непонятная фраза: «Иногда это делается вот так!..»
Донну осенила догадка:— Ты — внук миссис Тернер?.. — Да, — важно ответил мальчик. — Ты занимаешься магией?..
Младший Тернер с необыкновенной гордостью в голосе согласился:— Да, занимаюсь…
Девушка, взяв в руки телефон, уселась в кресло. — Ты хочешь мне что-то сказать?.. — Хочу…
Донна вновь поинтересовалась — на этот раз более взволнованно:— Это касается Лоры Палмер?..
В ответ девушка услыхала загадочные слова:— Je suis une ame solitaire… — Что, что?.. — Не поняла она.
Мальчик повторил:— Je suis une ame solitaire, — после чего из трубки послышались короткие гудки.
Донна так и осталась стоять в полном недоумении, забыв даже положить на рычаг телефонную трубку…
После звонка Одри Дэйл понял — в эту ночь заснуть ему не удастся. Одевшись, он пошарил по карманам в поисках сигарет и, обнаружив, что курить нечего, расстроился еще больше.
«Сигареты наверняка есть внизу у портье, — подумал он, — надо бы спуститься…»
Купив пачку «Мальборо», Дэйл уже собрался было уходить. — Мистер Купер, — произнес портье.
Дэйл обернулся. — Да — портье, протягивая Куперу конверт, произнес:— Вам письмо… Извините, забыл передать утром…
Дэйл устало улыбнулся. — Ничего, ничего… — сунув конверт в боковой карман пиджака, он поднялся по лестнице на этаж.
Закрыв двери, Купер уселся на кровать и, вытащив из кармана конверт, прочитал:
«Специальному агенту Федерального Бюро Расследований Дэйлу Куперу. Оскар Глейзер».
Это имя — Оскар Глейзер — невольно заставило Купера вздрогнуть.
…Это было его первое серьезное дело — дело об убийстве и краже из сейфа трехсот тысяч долларов. Случилось оно почти три года назад, и Дэйл уже потихоньку начал забывать подробности того расследования. Именно благодаря профессионализму Купера гравер Глейзер был схвачен и передан в руки правосудия. Преступление было совершено в Кливленде, и по законам штата Огайо преступника неминуемо ждала смертная казнь. Купер никак не мог понять, что же именно побудило Глейзера написать ему письмо — а оно, несомненно, было написано из тюремной камеры, об этом свидетельствовал штампик полицейского цензора.
Вскрыв конверт, Дэйл вытащил оттуда несколько грязно-серых листков тонкой, почти полупрозрачной бумаги, испещренной чрезвычайно мелкими буквами.
«Дорогой мистер Купер, — принялся читать Дэйл, — не удивляйтесь, когда получите это письмо. По моей просьбе мое тюремное начальство выяснило Ваше теперешнее местонахождение в Департаменте ФБР в Сиэтле… Близится день моей казни, и я решил рассказать Вам о всех своих прегрешениях. Таково было мое последнее желание, и начальник тюрьмы, где я сейчас нахожусь, не отказал мне в нем. Возможно, мое письмо отнимет у Вас немало драгоценного времени, и все же, прошу Вас внимательно прочитать его.
Как вы, мистер Купер, наверное, догадываетесь, смертный приговор мне был вынесен за тяжкое преступление — я был признан виновным в убийстве и похищении из сейфа значительной суммы денег. Никому не приходило в голову подозревать меня еще в чем-то, помимо этого и, строго говоря, у меня нет ни малейшей необходимости признаваться еще в одном, куда более страшном преступлении — ведь я и так приговорен к высшей мере наказания, и усугубить мою участь уже ничто не сможет.
Но дело не только в этом. По-видимому, любому человеку перед лицом смерти свойственно тщеславное стремление оставить после себя не самую худшую память. Вот почему все это время я старался, чтобы моя жена ни о чем не узнала. Страшно вспомнить, сколько ненужных страданий я из-за этого перенес!.. Я понимал, что смертной казни все равно не избежать, и, тем не менее, даже на последнем заседании Окружного суда не выдал своей тайны, хотя она так и срывалась у меня с языка.
Но теперь, дорогой мистер Купер, я думаю иначе. Мне хочется, чтобы хоть кто-нибудь узнал всю правду. И поэтому я пишу это письмо из камеры смертников именно Вам — в том деле Вы, хотя и явились моим разоблачителем, но повели себя по отношению ко мне очень гуманно и, даже, сказал бы, человечно. И поэтому в качестве исповедника я выбрал именно Вас. Я был бы последним негодяем, если бы пожелал унести в могилу свою ужасную тайну. Кроме того, я страшусь мести убитого мною человека. Нет, речь идет не о том несчастном, которого я прикончил из-за денег. В этом преступлении я уже сознался, и оно больше не тяготит мою совесть. А вот другое преступление, которое я совешил много лет назад — мысль о нем не дает мне покоя.
Человеком, которого я убил, был мой старший брат. Впрочем, старшинство его в достаточной степени условно. Мы с ним близнецы, и на свет появились, можно сказать, одновременно.
Его призрак и поныне неотступно преследует меня. По ночам он тяжелой гирей наваливается мне на грудь и душит, а среди бела дня то появляется где-нибудь в комнате, и смотрит на меня с неописуемой ненавистью, то заглядывает в окно и страшно ухмыляется, обдавая меня леденящим душу презрением.
Самое ужасное состоит в том, что мы с братом были похожи друг на друга, как две капли воды. Еще задолго до того, как я очутился в этой камере смертников, на другой день после совершенного мною убийства с ограблением, мне стал являться его призрак. Теперь, оглядываясь назад, я порой думаю, что все последующие события — и то, что я совершил второе убийство, и то, что столь виртуозно задуманное мною преступление оказалось раскрытым, — свершилось по воле его мстительного духа.
Убив брата, я начал бояться зеркал. И не только, кстати, зеркал — любая поверхность, способная отражать предметы, внушала мне ужас. В собственном доме я постарался избавиться от всех зеркал и стеклянной утвари. Но и это не помогло: достаточно было выйти на улицу, чтобы увидеть вокруг себя множество поблескивающих в глубине магазинов зеркал. Чем упорнее я пытался не смотреть на них, тем сильнее притягивали они мой взгляд. И всякий раз оттуда на меня глядели налитые ненавистью глаза брата, хотя я и прекрасно отдавал себе отчет, что это всего только мое собственное изображение.
Однажды, проходя мимо лавки, торгующей зеркалами, я чуть было не лишился чувств — не одно, а сотни одинаковых лиц, в каждом из которых я узнавал брата, повернулись в мою сторону, вперев в меня тысячи глаз, налитых страшной злобностью.
Но как ни преследовали меня эти жуткие видения, на первых порах я не падал духом. Меня поддерживала самонадеянная уверенность, что преступление, столь великолепно, как мне в то время казалось, задуманное и осуществленное, никогда не будет раскрыто. К тому же, у меня появилось множество новых забот, не оставляющих времени для пустых и неоправданных, как мне тогда казалось, страхов. Однако, как только я оказался в тюрьме, все резко изменилось. Пользуясь однообразием и беспросветностью моего здешнего существования, дух убитого брата-близнеца полностью завладел мною, а после того, как Окружной суд признал меня виновным и мне был вынесен смертный приговор, наваждение стало совершенно невыносимым.
В камере, как вы, мистер Купер, наверняка знаете, нет зеркала, и каждый раз, когда мне приносят его, чтобы я побрился, или когда попадаю в баню, я неизменно вижу в воде лицо брата. Даже в миске с супом мне чудится его ненавидящий взгляд. Все, что хоть каким-то образом отражает свет — посуда, металлические предметы, даже пряжка на ремне полицейского надзирателя — являет мне его образ, то гротескно увеличенный, то совсем крошечный. Когда сквозь тюремное оконце в камеру пробиваются солнечные лучи, я пугаюсь своей же тени. Дело дошло до того, что даже вид собственного тела стал внушать мне ужас, мы ведь с братом и сложены были одинаково, вплоть до мельчайших складочек и черточек.
Чем терпеть эти невыносимые страдания, лучше умереть. Нет, мистер Купер, не подумайте, я нисколько не боюсь электрического стула. Наоборот, я жду его с нетерпением. Мне уже обрили голову для подключения электродов, и я знаю, что с обритой головой надеяться не на что. Но мне хочется встретить свой смертный час со спокойной совестью. Перед смертью я должен заслужить прощение убиенного брата. Или, на худой конец — хотя бы избавиться от душевных мук, от постоянной необходимости бояться его призрака. А достичь этого можно только одним способом — чистосердечным признанием в содеянном.
Дорогой мистер Купер, не сочтите за труд, прочитав это письмо, рассказать обо всем судье и присяжным, а также сообщить моей жене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67