Ян, бывший такелажник «Кракена», словно стокилограммовый кот, вспрыгнул на понтон и пришвартовал яхту. Голоса людей и гул машин, стелясь по воде, доносились с высоких темных набережных.
Сердце мое вдруг заколотилось от внезапного острого ощущения земли, множества людей и килей, развернутых в безбрежную даль моря. Мышцы, которыми обычно пользуются на суше, растягивали мое лицо в широкую улыбку.
В последнее посещение Ла-Рошели я был Сэвидж — знаменитый судостроитель, морской герой международного значения, внезапно объявившийся для переговоров со своим старым другом Тибо, вместе с которым участвовал в гонке «Бауле-Дакар». Это было год назад. Мы пили аперитив в кафе «Норд» вместе с рыбаками, и Тибо показал мне свой новый ресторан в другом, фешенебельном районе. «Единственный благопристойный ресторан во всей этой проклятой ловушке для туристов», — сказал Тибо. Ресторан, о котором он мечтал с детства.
Мои ботинки выбили на понтоне тяжелую барабанную дробь, после чего я поднялся по пандусуи окунулся в мир.
В нем были люди. И автомобили. Они вихрем проносились мимо меня в головокружительном ярмарочном водовороте огней и звуков. А я стоял, оперевшись о парапет набережной, в ожидании, когда все это перестанет кружиться в моих глазах.
Возвращение на берег всегда приносило мне отголосок ощущения, которое я испытал еще десятилетним ребенком — ирландцем в английской школе, занимаясь боксом в группе для детей младше одиннадцати лет. Стоя в свете прожекторов на ринге перед началом боя, я не сознавал ничего, кроме того, что пересек невидимую грань нового мира; где правят иные законы. Здесь нужно было блокировать враждебный ропот толпы, не допускать обморока и действовать на свой лад и самому.
Головокружение прекратилось. Я сунул руки в карманы и побрел по набережной к огням ресторанов и кафе.
Все выносные столики были заняты. Дул легкий, ветерок, и вечер был теплым. Со всех сторон я ощущал на себе быстрые взгляды официантов, пренебрежение на их лицах. В окне кафе перед моими глазами предстал освещенный фонарями неуклюжий призрак, одетый в грязный непромокаемый костюм. Одна брючина была порвана и развевалась над ботинком. Волосы, жесткие от соли и дизельного топлива, торчали словно иглы дикобраза. Лицо представляло собой в основном обгоревший на солнце нос и покрытый рыжеватой щетиной подбородок. Глаза горели красными огоньками.
Окно на поверку оказалось зеркалом. А призраком — я сам.
Из последних сил я продолжал идти по мостовой к сумбуру вывесок на фасаде. «Андре», «Микс Грилл», «Вест бюргер» — гласили они. В дальнем конце горизонтально установленную аквамариновую литеру "Т" пересекала неоновая надпись «Чез».Я прошагал мимо вынесенных на тротуар столиков и вошел внутрь.
Скатерти были белоснежными. Столики — полны яств, весьма дорогостоящих на вид. Часы на фортепьяно в дальнем конце зала показывали десять минут девятого. Словно из-под земли вырос и направился ко мне коренастый мужчина в голубой куртке, со смуглыми, торчащими из голубых рукавов руками. Лицо его загорело от ламп солнечного света и было куда темнее рук; он улыбался не затрагивающей скул улыбкой.
— Бонжур! — промурлыкал он.
Его все примечающий взгляд метрдотеля порхал направо и налево, осматривая столики по обе стороны зала.
— Добрый вечер, Жерард! Хозяин дома? — спросил я.
Смуглый мужчина остановился как вкопанный, словно врезался в зеркальную дверь.
— Мик Сэвидж! — воскликнул он. — Боже мой!
Его руки вспорхнули к губам.
— Хозяин дома? — повторил я вопрос.
— Минуточку, — сказал он.
Род Сэвиджей происходит от англо-ирландцев, и прежние его поколения в поисках знатности и денег часто выходили замуж и женились в Континентальной Европе. Друмкарти, наш фамильный замок, находился в пяти милях выше по течению реки от невзрачного маленького домика, где жила моя мать. В детстве я слыл в своей семье краснобаем, и потому кузины в Друмкарти обычно просили меня заговорить зубы дивящимся всему иностранцам, в то время как сами запихивали в их чистые постели лягушек и леденцы. Кроме того, в цирке «Кракен», разумеется, говорили по-французски.
— Минуточку, — повторил он.
Тибо не расслабился среди рыбаков в Ла-Рошели. Даже в первые дни нашего знакомства, когда кусочек тоста считался плотной едой, он имел твердые взгляды относительно своего ресторана. Он будет расположен на набережной Старого порта. Столики для желающих перекусить туристов будут стоять на улице, а для пришедших плотно поесть — внутри помещения. Для моряков и местных — в дальнем его конце; зимой, когда туристы предпочитают другие города, а западные ветры приносят с Атлантики проливные дожди, там разместится бар, с киосками, картинами и камином. Пища будет отменной, с большим разнообразием моллюсков, но сырыми будут подавать только устриц: в пику отвратительной современной гастрономии. Их будут привозить с острова Ре и на шаландах Марсилли и Эснандеса в северную часть города люди, с которыми Тибо вырос и которые до сих пор оставались его друзьями.
Тибо есть Тибо: он все сделал, как задумал. Здесь были и зашедшие перекусить туристы, и желающие полного обеда посетители. Не забыт и бар.
Стены его увешаны вставленными в рамки фотографиями. Голубоглазый, с волнистыми волосами Тибо, улыбающийся своей знаменитой широкой улыбкой. Тибо, отплывающий на яхтах, спускающий их на воду, выигрывающий гонки, внушающий любовь и преданность. Очень мало фотографий, связанных с цирком «Кракен»: ныне публика желала видеть Тибо солидным. За часами на фортепьяно стоял барограф. Сам бар был сооружен из горбылей вяза. Там на табуретах сидели люди.
За стойкой хозяйничала девушка. На ней была голубая куртка — униформа ресторана «У Тибо». Глаза у девушки — удлиненные, кошачьи, волосы собраны на затылке в «конский хвост», в уголке рта, напоминающего скважину почтового ящика и ухитряющегося при этом быть большим, — след от прыщика, губы — блестящие, красные. При виде ее сердце мое подпрыгнуло. Она же уставилась на меня, словно перед ней возник призрак.
— Рюмку коньяку, — заказал я, обращаясь по-английски. — Большую.
Девушка даже не пошевелилась. Она по-прежнему пристально смотрела на меня.
Я взглянул на свои руки. Они, как всегда, смахивали на совки. На почерневшей от нефти коже маленькими красными ручейками пролегли трещины — от соли.
— Ты весь вечер намерена бездельничать? — поинтересовался я.
— Отец, черт проклятый! — тоже по-английски воскликнула девушка за стойкой. — Чем это ты занимался до сей минуты?
Я повременил с ответом, дожидаясь, пока она подаст коньяк. А затем поведал, без подробностей, версию происшедшего. Я рассказывал, а она сидела и глазела на меня. У нее были глаза Мэри Эллен: спокойные зеленые канадские глаза, которые говорили: «Да, я все понимаю, но не жди от меня сочувствия».
Приходили и уходили официанты. Уделяя им достаточно внимания, чтобы ничего не упустить из виду, Фрэнки ловко управлялась с заказами, доставая из холодильника бутылки с этикетками «Мюскаже» и «Гро План». Коньяк согрел меня, как и отцовская гордость. Осенью Фрэнки должна была вернуться в Оксфорд, где изучала современные языки. Тибо предложил ей поработать у него сезон, дабы усовершенствовать французский. Не было оснований волноваться за нее: Фрэнки могла о себе позаботиться.
Когда я закончил свой рассказ, она вздохнула и улыбнулась широкой канадской улыбкой своей матери, столь же благоразумной, как и езда автобуса в Торонто.
«Кретин», — говорила ее улыбка.
— Стало быть, от яхты остался лишь остов, — подытожила Фрэнки.
— Тибо не будет от этого в восторге, — вздохнул я.
— Не думаю, что он сильно обеспокоится. — Глаза Фрэнки были обращены как бы внутрь: она считала. И эту манеру Фрэнки унаследовала от матери, которая вырастила ее, пока я пытался заработать на жизнь, совершая кругосветки и подвизаясь в цирке «Кракен». Наверху тихо звонил телефон. — Его голова занята другими мыслями, — добавила она.
Послышались быстрые шаги: кто-то сбегал вниз по лестнице. Дверь с надписью «Частные апартаменты» распахнулась. Тибо Леду почти вбежал в комнату. Увидев меня, он остолбенел. Затем улыбнулся своей белозубой улыбкой и обнял меня за плечи. Для этого ему пришлось привстать на цыпочки, но и тогда он едва дотянулся.
— Мик! — вскричал он. — Вот так сюрприз!
У Тибо не было оснований так изумляться, он ведь знал, когда я планирую прибыть.
— Я пригнал твою яхту, — сообщил я.
Теперь, когда объяснения были не за горами, я почувствовал себя разбитым, к тому же коньяк ударил в голову, и заготовленные фразы казались ничтожными.
— А, яхта, — сказал он. Его голос звучал не так, как всегда, а в более высоких тонах. — Отлично! Путешествие было удачным?
Тибо стоял под фотографией, на которой он вел наш тримаранк финишу гонки «Бауле-Дакар». Я виднелся позади него: в кокпите. Его волосы развевались на ветру. Тогда целых три дня мы оба спали не более часа. Я выглядел словно живой труп, обросший бородой. Тибо же — так, будто сошел с плаката, рекламирующего процветающую ферму.
А сейчас в нем едва можно было узнать прежнего Тибо, под глазами пролегли черные круги. Он сгреб меня рукой и увлек в дальнюю сторону бара.
— Слава Богу, что ты приехал! — воскликнул Тибо. Он говорил с одышкой. — Мне здесь нужен человек, которому я могу доверять, чтобы присмотреть за рестораном.
— Послушай! — начал было я. — Мне необходимо кое-что рассказать тебе.
— Позже, — прервал меня Тибо. — Мне надо идти.
Взгляд его переметнулся с меня на зеркальное окно у входа в ресторан.
— Это прямо фантастика, что ты здесь! Менеджер в отъезде. Жерард и шеф-повар сами управляются со всем, но Жерард паникует. Ты будешь третейским судьей — вот и все. Лады?
Мы разговаривали по другую сторону бара.
— Возможно, я не вернусь сегодня вечером, — сказал Тибо. — Если возникнут трудности, Жерард поможет, он гений. Как и твоя дочь, — добавил Тибо, улыбнувшись Фрэнки.
Она, как я с удивлением заметил, покраснела.
В цирке «Кракен» было так же. Это не имело никакого отношения к сексу. Могучая велосипедистка из Антверпена лесбиянка Джутта, специализирующаяся в глотании битого стекла, зимой имела обыкновение готовить ему на ночь грелку. Находясь рядом с Тибо, вы становитесь заботливым членом его семьи.
— У нас были неприятности с яхтой, — сообщил я. — Ей требуется ремонт.
— Хорошо, поставь ее в док. Ян покажет куда, — сказал Тибо и махнул рукой, как бы покончив с этим.
Целый год все наши помыслы были связаны с «Аркансьелем», мы неделями сидели на телефонах, обменивались десятками чертежей. И вот теперь, когда его новая игрушка прибыла. Тибо, казалось, и знать не желал о том. Он обеими ладонями сжал мою руку.
— Ну пожалуйста. Мне нужен человек, которому я могу доверять. Присмотри за рестораном. Договорились?
— Но я понятия не имею о ресторанах!
— Ну и что, — рассмеялся Тибо. — Ты организованный малый. Это все, что требуется.
Тоже свойственная ему черта. В основном это верно, пока дела идут гладко. Что касается Тибо, он считал, что в понятие «быть организованным» входит поддержка людей в радости. Я же иначе смотрел на человеческие отношения. То, что книга заказов верфи «Яхты Сэвиджа» была пуста, не имело отношения к качеству лодок. Просто я отвергал прессу, и она отвечала мне взаимностью, за исключением случаев, когда она считала нужным заметить, что яхты мои быстры и, следовательно, представляют опасность.
Но Тибо был исключительно убедителен, что в духе цирка «Кракен». Поначалу я работал гам штурманом и играл на клавишных в оркестре. Через месяц Тибо поинтересовался: не мог бы я метать кинжалы? Спустя еще три дня я, выряженный в кожаные джинсы и нагрудный патронташ с шестью кинжалами для метания, вдруг очутился на шкафутепод лучами прожекторов, целясь в пустое пространство между расставленными ногами испанки Риты; и ни разу не пролил крови.
После такого испытания присмотреть за рестораном — сущий пустяк.
Тибо схватил с вешалки красный дождевик. Входная пружинная дверь внезапно хлопнула, и посетители повытягивали свои шеи. На улице заработал мощный мотор. Шины взвизгнули на мостовой, и «ламборджини» пулей пронесся мимо витрины.
— Снова поехал туда, — смиренно сказала Фрэнки. — Съешь что-нибудь?
Пошел дождь, слабый теплый дождик. Я потащился обратно на понтон. Ян был на палубе: сматывал тросы. Я приказал оставить это занятие, и мы вернулись в ресторан. Фрэнки строго посмотрела на меня, усадила нас за стол и принесла пару бифштексов и отменное бургундское. Минут двадцать Ян молча ел. Затем откинулся на спинку стула и уставился сосредоточенным взглядом из-под густых бровей на ожерелье из квадратных брильянтов на ближайшей клиентке.
— Где здесь лодочный двор? — спросил я.
— Верфь «Альберт» в порту «Минимес». Владелец Джордж, — объяснил Ян и сделал большой глоток вина.
Я знал Джорджа. И сказал:
— Я-то думал, у Тибо — своя мастерская.
— Она закрылась. Воспользуйся услугами Джорджа. Так что с кингстоном?
— Спросим, — сказал я. У меня возникло ощущение, что Ян сменил тему разговора.
Бар заполнился людьми, частью — англичанами.
— Ла-Рошель, — изрек Ян, — имеет обыкновение быть чудесным городом.
— Не приставай к посетителям, — сказал я. — Учти, я менеджер.
Ян усмехнулся и пробежал пальцами по своей щетине.
— Помогать менеджеру — большая честь.
Он осушил свой стакан и заковылял под дождь.
Я же воззрился на состоятельных клиентов за столиками, заглатывающих моллюсков. Двое-трое знакомых помахали мне рукой. Уже пришвартовались более крупные яхты из Англии, и экипажи их высыпали на набережную в поисках устриц и муската. Ресторан «У Тибо» был тем местом, где известные яхтсмены находили своих устриц.
Я улыбнулся им в ответ. Ни один не присоединился ко мне, что очень меня устраивало.
Итак, я плеснул еще немного вина в свой стакан и стал наблюдать за Фрэнки, которая обеими руками доставала из холодильника бутылки, не переставая удивляться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41