Затем вышел из гостиницы, купил рыбу с чипсами, пару банок пива и уселся в номере, ожидая, когда господин Калликратидис взвесит все «за» и «против».
Я сидел там, стараясь думать о благоразумном будущем, когда я отправлюсь в Америку работать на Арта Шеккера и его «Флайинг Фиш Челлендж». Но представлять будущее было нелегко. Память неизменно соскальзывала в прошлое.
Она устремилась на юг Франции той поры, когда Фрэнки уже исполнилось двенадцать. Мэри Эллен сняла тогда в департаменте Дордонь жилой дом на ферме и попросила меня отдохнуть с ней и Фрэнки. Мы никуда не ездили вместе, по крайней мере, последние семь лет. Фрэнки плескалась в реке, свела дружбу с несколькими французскими ребятишками и притащила откуда-то трехногого щенка. Я и Мэри Эллен проводили время на террасе, потягивая вино и почти не разговаривая. На пятый вечер мы ужинали как обычно, а Фрэнки уже лежала в постели. Мы сидели и пропускали по стаканчику вина перед сном, наблюдая, как меж деревьями мерцают огни других домов.
Лицо Мэри Эллен едва светилось за густой завесой волос.
— До чего же глупые взаимоотношения, — сказала она.
— Ты имеешь в виду наши?
— Мы женаты уже двенадцать лет. А жили вместе всего-то два года.
Впервые за Бог знает сколько лет мы поехали куда-то втроем. Почему?
Вино придало мне излишней самоуверенности.
— Хочешь, изменим все?
Мэри Эллен коснулась моей руки своими отлично отманикюренными ногтями.
— Нет, — сказала она. — Из-за Фрэнки, так ведь?
— Из-за Фрэнки, — подтвердил я.
Да, так оно и было. Фрэнки жила меж нами, укрепляя нашу любовь. Если бы мы стали парой, совершающей яхтенные прогулки, то укреплять оставалось бы разве что неприязнь. Но каждый из нас жил своей жизнью, смиряясь с отсутствием другого. Воспитание Фрэнки, вероятно, не было традиционным, но, кажется, и не повредило ей.
Мэри Эллен так сжала мою руку, что я ощутил обручальное кольцо, которое купил ей в Арубе, с дешевым изумрудом, размером с таблетку, ныне окруженным бриллиантами.
— Должны ли мы что-нибудь менять? — сказала она.
Лицо Мэри Эллен, освещенное луной, было совсем рядом. Я поцеловал ее в губы. Она нежно ответила на поцелуй. Мгновение мы были так близки, как когда-то в Венесуэле.
— Идем.
Мэри Эллен встала, прихватив бутылку за горлышко. Я последовал за ней в ее комнату. Зашуршала, спадая на пол, одежда. В сетку, натянутую на окно, бились мотыльки.
На следующее утро, когда мы, обнявшись, нежились в постели в жарких лучах солнца, пробивавшихся сквозь шторы, зазвонил телефон. Вызывал офис Мэри Эллен. Полчаса спустя она уже была на пути в Лондон. Все осталось по-прежнему.
Я допил первую банку пива и, не отрывая глаз от обоев, приступил ко второй. Спрашивал себя, не спуститься ли мне в бар отеля в поисках новых сведений и действий. Внутренняя борьба была в самом разгаре, когда зазвонил телефон. Я схватил трубку. Сердце колотилось слишком сильно.
— Эй! — сказал голос в трубке. Он принадлежал капитану Калликратидису. — Я не прочь поговорить с вами.
— О чем?
— Об освобождении меня от ответственности.
Я с облегчением вздохнул.
— Сейчас?
— Да нет. Я сосну. Завтра утром в семь, идет?
— Идет.
— Спокойной ночи, — сказал Калликратидис.
Теперь, когда мы были по одну сторону, он соблюдал тонкости этикета.
Этой ночью мой сон был крепок. В шесть часов утра я поднялся с кровати, принял душ и — в завтраке мне было отказано — вскочил в такси.
Стояло чудесное голубое утро. Благодаря ему даже Кардифф выглядел многообещающе. В такое утро легко было поверить, что Спиро Калликратидис разгласит информацию на «Трэнспортс Дренек» и «Данби Фрейт» и мы получим полномочия и предписания, которые позволят нам выявить подкупленных инспекторов и нечестные верфи, скатать весь этот грязный ковер и вывалить его на покрытые шелком колени господина Артура Креспи.
Груды угля отсвечивали на солнце синью, а металлический лом горел пурпуром, как императорская мантия. Мы въехали в портовые ворота.
— Черт побери! — воскликнул таксист. — Что еще там такое?
Территория перед нами представляла собой тусклое осушенное прибрежное болото, окруженное вышками и силосными башнями. Верхние конструкции судов торчали из портового бассейна, блистая на низком солнце, словно драгоценности. Над одним из судов чистую утреннюю голубизну неба запятнали клубы дыма. Это был «Милгон Свон».
— Скорей! — сказал я, словно каркнул.
Машина рванула вперед.
Дым поднимался над той частью судна, где расположены каюты. На набережной, весело мигая синими проблесковыми огнями, стояли две пожарные машины. С двух вытянутых лестниц поливали водой надстройку судна. Я вышел из такси. В воздухе резко пахло горящей краской, нефтью, резиной, раскаленным металлом.
Двое из экипажа неподвижно стояли и наблюдали.
— Что случилось? — спросил я.
— Каюты взлетели на воздух, — сказал один. Он был лыс и, похоже, вовсе не обеспокоен тем, что его судно горит.
— Где начался пожар?
— В капитанской каюте. У этого слабоумного, мертвецки пьяного артиста. А вам-то зачем знать? — посмотрел он на меня.
Я изобразил на своем растерянном лице вымученную улыбку.
— Все любят смотреть на огонь, — сказал я и отошел.
Дым рассеивался, оставляя над окнами черные как бы надбровные дуги. Пожарные спустились с лестниц. Два человека в дыхательных аппаратах и неуклюжих тяжелых ботинках взобрались на палубу и исчезли в дверях.
— Там есть кто-нибудь? — спросил я пожарного.
Он тяжело повернулся. Под его глазами виднелись темные мешки.
Я знал ответ еще до того, как он заговорил.
— Капитан.
— У него есть шансы?
Пожарный перевел взгляд на клубы дыма, ползущие из окон позади капитанского мостика.
— Не такие большие, — сказал он. — Вовсе не такие большие. Вы журналист?
Я достал из бумажника свою карточку. Это Джастин сочинил ее для меня. Завитушек на ней было больше, чем на двадцатифунтовой банкноте. Карточка гласила: «Господин Сэвидж. Специальный следователь компании „Ллойд“. Лондон». Документ был фиктивным, но производил впечатление на таких людей, словно пожар.
— Там только он один?
— Только капитан.
Мы ждали. Дым становился все менее густым и наконец иссяк. Слышалось потрескивание радио. Машина «скорой помощи», стоявшая возле пожарных автомобилей, распахнула свои задние дверцы. На палубе показались люди в дыхательных аппаратах. Они несли носилки, на которых лежало нечто, прикрытое одеялом. Почувствовался запах как бы топленого сала и сгоревшей одежды.
— Вот он, — сказал пожарный. — Бедняга.
Врач «скорой помощи» протрусил к носилкам и принял эстафету от пожарных. Один из них, в дыхательном аппарате, стянул свою маску, шатаясь, подошел к кромке набережной и склонился над полоской воды меж парапетом и бортом судна: его вырвало. Напарник был уже без маски.
— Напился, — сказал он. — Там стояли две бутылки из-под джина.
«Мне нельзя алкоголя: желудок барахлит», — припомнились мне слова Калликратидиса.
Я пошел прочь и сел в такси. Голова трещала. Я был рад, что так и не удалось позавтракать. Капитан Калликратидис напился и проявил беспечность в очень благоприятный для владельцев «Поиссон де Аврил» момент. За портовыми подъемными кранами поднималось солнце и день становился все жарче. Но меня так знобило, что волосы на теле встали дыбом. Если капитан Калликратидис был убит, то, наверное, для того, чтобы заставить его окончательно замолчать.
Но не исключено, что — лишь затем, дабы предотвратить конкретно его разговор со Миком Сэвиджем.
У меня вдруг пересохло во рту и зазвенело в ушах, а мир наполнился черными враждебными взглядами. Я ощущал их, садясь в лондонский поезд. Они преследовали меня и в Паддингтоне, и по дороге в отель. «Прекрати! — говорил я сам себе. — Это простое совпадение. Несчастный случай. Нет, неправда. Это убийство, хотя оно не имеет к тебе отношения».
И снова передо мной были все те же обои и викторианский платяной шкаф. В его зеркале перед моим взором предстал человек, нуждавшийся в стрижке и сорокавосьмичасовом сне. Но мне было не до сна. Когда я брился, зазвонил телефон. Это была Мэри Эллен.
— Что произошло? — спросила она.
— Случился пожар.
— Это имеет к тебе отношение?
Я не хотел волновать ее. Мэри Эллен была достаточно умна, чтобы понимать, что причин для беспокойства много.
— Никакого.
Она сменила тему:
— Сегодня вечером в «Королевской флотилии» состоится бал. Не забудь, что господин Шеккер собирается побывать там.
— Ты тоже поедешь?
Мэри Эллен рассмеялась. Танцы? Глупая идея.
— Я работаю, — сказала она. — Хотя я, конечно, люблю танцевать. Но у меня нет такой возможности.
Калликратидис был моим главным козырем. Теперь он мертв. Возможно я, в конце концов, почувствовал необходимость принять предложение Арта Шеккера.
Я добрился и отправился в «Мосс Брос», где взял напрокат смокинг, потом зашел постричься. К вечернему чаю я уже выглядел таким аккуратным, каким и не мечтал когда-либо стать: слишком большой подбородок, слишком большой нос и, приходится добавить, несколько одичавшие глаза, — все это явно не способствует продвижению карьеры. К тому же я смахивал на личность, желающую знать, кто за ней наблюдает.
Я позвонил Джастину и рассказал ему, что случилось с господином Калликратидисом.
— Вот дерьмо! — сказал он. — Судя по всему, на подходе еще одно исковое заявление.
— Вероятно.
— Что-нибудь можешь предпринять в связи с этим?
— Есть кое-что очень интересное.
Я попросил его одолжить мне машину. У Джастина их было три и он одолжил мне свой большой «БМВ». Джастин обладал целой коллекцией таких. Я промчался вдоль магистрали «МЗ», а затем свернул, направляясь в Саутгемптон, где на пароме переправился через пролив в Каус. К девяти часам я входил через отделанные металлом ворота «Королевской флотилии».
Глава 20
«Флотилия» была основана в середине девятнадцатого века кузеном королевы Виктории, который, стремясь впредь гарантировать владычество Британии на море, оказался недостаточно сообразительным, дабы понять, что подобные цели не достигаются созданием яхт-клуба для зазнавшихся аристократов. Заведение это было до такой степени недоступно, что даже мой дядя Джеймс оказался забаллотированным («слишком ирландский»). Ныне клуб сосредоточился на том, что имел свой специальный флаг (белый, с миниатюрным королевским штандартом вместо государственного флага Соединенного Королевства) и почитал себя первым по роскоши, присущей британскому парусному флоту. По мнению многих, его первенство в британском парусном спорте было таким же очевидным, как дрессировщика динозавров в конюшне скаковых лошадей.
Тем не менее, помещение клуба, несомненно, являлось прекрасным местом для проведения балов.
Это было огромное серое каменное здание, располагавшееся среди великолепных лужаек, которое возвышалось над входом в гавань Кауса — уродливой, но густонаселенной деревушке на северном побережье острова Уайт.
В тот вечер на лужайке стояли большие палатки, а на башенных палубах развевались флаги всех наций. «Флотилия» устраивала вечер для некоторых выдающихся иностранных гостей.
Стоял чудесный вечер. Небо было чистым, а Солент — зеркальным. Воздух — теплый, с легким запахом ила. Садовники флотилии так посеяли красную герань на фоне синего шалфея и белого бурачка, что образовался рисунок обросшего ракушками и водорослями якоря. На лужайках толпились мужчины в смокингах и женщины в длинных платьях. Я подтянул узел галстука, предъявил клубному служащему свое приглашение и, приноровясь к темпу публики, поднялся на галерею.
За обшитым панелями холлом располагался танцевальный зал со стеклянными дверями, за которыми виднелась еще одна лужайка, огражденная живой изгородью от морских ветров. В бальном зале пиликал струнный квартет.
Судя по виду многих гостей, они занимались парусным спортом очень давно. У мужчин были седые волосы и красные лица. Женщины красовались в платьях, обнажавших их плечи, и были прямо-таки укутаны в драгоценности как личинки в кокон.
— Сэвидж! — услышал я.
— Привет, Арт.
Артур Шеккер имел в своем активе победу в кругосветной гонке. Это был сурового вида мужчина с квадратной фигурой, белом смокинге, лицом древесного цвета и темными кругами под глазами. Последнее — следствие службы в кампании «Флайинг Фиш Челлендж».
— Как дела? — спросил он.
— Чудесно, — ответил я. У Арта в тот вечер были собственные неприятности. Зачем ему слышать о моих?
— Так ты принял решение?
— Нет еще.
— Недели хватит на обдумывание?
— Вполне. Кто здесь?
— Все: они пригласили всех претендентов.
Шеккер был рыбаком в штате Мэн и более охотно управлял бы рыбацким кооперативом в заливе, а не скитался. Но теперь в море не так много рыбы, как прежде, и яхт-клуб «Саунд» в Марблхеде купил кооператив Шеккера по добыче моллюсков, а его самого превратил в многоцелевую динамо-машину и посла по особым поручениям.
Служащая в белых кружевных косынке и фартуке принесла нам выпить.
— Идем, я познакомлю тебя с людьми, с которыми, я надеюсь, ты захочешь работать.
По углам лужайки стояли заметно более молодые люди. Шеккер подвел меня к одной из таких групп. Некоторые в этой компании держали в руках сразу по три бокала шампанского: на всякий случай. Все они, с морщинками в уголках глаз из-за постоянного прищуривания на солнце, были с большими усами и обладали крепким рукопожатием. Это были усердные служащие «Флайинг Фиш Челлендж», люди, с которыми, как предполагалось, пару лет будет иметь дело Мик Сэвидж. Они выглядели молодыми, здоровыми и бессмертными. Но всякий раз, как я смотрел на их дочерна загоревшие лица, я видел нечто лежавшее на носилках в порту Кардиффа и ощущал запах топленого сала и паленой одежды. И оттого шампанское казалось мне кислым, как жидкость в аккумуляторе.
Все же я выпил несколько бокалов. Я, должно быть, говорил с людьми. Лазурное небо над головой приобрело теперь цвет индиго, на нем ярко замигали звезды, правда, не настолько ярко, как бриллианты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41