На снимках она стояла или одна, или в окружении двух-трех офицеров, по чьим лицам легко было догадаться, что о микробиологии они знают ровно столько же, сколько и о внеземных цивилизациях. Скорее всего она действительно являлась единственным микробиологом при штабе ликвидации очага заражения. И это было понятно – если армейский офицер должен, не рассуждая, выполнять приказы, согласно вводной на учения по обеззараживанию зоны поражения, то научный работник обязательно задумается над причинами и последствиями проводимой стерилизации почвы. Задумается, сделает выводы, а затем где ни попадя будет трепать языком. Да, в общем-то, для стандартных анализов на стерильность почвы достаточно одного квалифицированного лаборанта. Поэтому, наверное, командование операции и решило, что в целях сохранения секретности одного микробиолога за глаза хватит, и лучше всего, если это окажется человек, хоть косвенно имевший отношение к точке «Минус».
Полчаса Никита, как тать, крался в ночи к лаборатории, стараясь все время находиться в тени вагончика. Как ни далеко стоял фонарь от лаборатории, но его свет позволял острому глазу уловить движение далеко в степи. Конечно, при особом желании.., и ожидании непрошеных визитеров. Но Полынов как раз и надеялся, что именно этой ночью его не ждут – а что касается часовых, то они были обеспокоены отнюдь не возможным появлением лазутчика, а возможной грозой. Все они были в плащ-палатках и больше с тревогой поглядывали на небо, чем по сторонам. Особенно нервничал часовой у лаборатории – вероятно, первогодок срочной службы. В тень вагончика он практически не заходил, стараясь все время находиться в свете фонаря на виду у своих товарищей; несмотря на духоту, то и дело ежился под плащ-палаткой и чаще других поглядывал вверх. Спрашивается, что он пытался разглядеть в кромешной мгле?
Вопреки ситуации Никита пожалел часового и обматерил про себя разводящего офицера. Кто же ставит в караул салагу на отшибе и одного? В предгрозовую тревожную ночь ему черт знает что может померещиться. Новобранец сейчас пошел хилый, с неустойчивой психикой, и уже не один в подобной ситуации пускал себе пулю в лоб из-за неясных страхов. О том, что часового в случае чего-то непредвиденного придется «убрать», Полынов не думал. И в мыслях не держал. Проскользнуть незамеченным мимо «лопуха» было для него элементарным делом. Лишь бы тот сам, по глупости, в штаны не наложил и тревогу не поднял, вставив ствол автомата себе в рот и дернув за спусковой крючок.
Последние десять метров пришлось преодолевать ползком – мешал свет из окон. Да и звук шагов, как ни пытайся синхронизировать их с шагами часового, никогда не совпадет полностью. Все-таки скорость звука – не скорость света, и хруст гари под ногами Никиты покажется часовому эхом его собственных шагов. А откуда, спрашивается, эху в степи взяться?
Наконец Полынов достиг «мертвой» тени под окнами у колеса вагончика и затаился. Дверь в лабораторию была со стороны торца, и хотя сама она тоже находилась в тени, узенькие ступени откидной лесенки освещались далеким фонарем. Это усложняло ситуацию. Часового у лаборатории можно было в расчет не брать, но вот часовые у штаба могут заметить мелькнувшую на ступеньках фигуру. То, что они, несомненно, увидят свет из тамбура, когда Полынов откроет дверь, его не особенно волновало. Мало ли зачем Лилечке понадобится открыть, а затем закрыть дверь лаборатории – может, замок проверить. Следить за действиями микробиолога не входит в задачи караула. Их дело – охранять территорию и «не допущать» посторонних. Оставалось надеяться, что те две-три секунды, пока Никита провозится с замком, часовые у штаба будут глазеть в другую сторону. В это слабо верилось, но иного пути не было. Или пан, или пропал.
Следя за часовыми из-под вагончика, Полынов выбирал подходящий момент, чтобы скользнуть к двери лаборатории. Он уже готов был бесшумно вспрыгнуть на лесенку, как произошел тот самый непредвиденный случай, в вероятность которого «тихушнику» верить не положено, а уж тем более надеяться на него.
Ночная мгла полыхнула ядерным взрывом тысячи солнц, и в тот момент, когда оглушительный гром, сотрясая землю, пал с небес, Полынов прыгнул на лесенку, рванул на себя дверь и очутился в тамбуре. Получилось просто здорово – черта с два часовые могли его заметить возле лаборатории во время светопреставления. Не до того им было. А салага-часовой определенно уд слался…
В глазах от ослепительной вспышки молнии роились темные мушки, и свет в тамбуре казался тусклым.
Полынов не успел удивиться, что дверь в лабораторию оказалась открытой и ему не пришлось возиться с замком, как последовал второй удар грома. Вагончик тряхнуло, и раскаты, затихая, покатились по степи.
Однако, как Никита ни прислушивался, шелеста капель не уловил. Родив молнии, сплошная облачность никак не хотела разразиться ливнем. Что ж, бывают, хоть и редко, сухие грозы. Погремят громом, посверкают молниями, а дождем так и не прольются…
Вагончик полевой микробиологической лаборатории был старым, еще советских времен. Пластик на стенах тамбура покоробился, в щели въелась грязь, и ни один нормальный санитарный врач не разрешил бы использовать лабораторию в таком виде по прямому назначению. Но где же его, нормального санитарного врача, возьмешь в наше идиотское время?
Полынов защелкнул замок входной двери, в ручку вставил стоящую в углу швабру. Не ахти какой запор, но, если кто будет ломиться в дверь, он услышит.
Просто и надежно.
Вход в помещение лаборатории из тамбура был через две параллельные дезинфекционные камеры – для мужчин и для женщин. На дверях одной висел ржавый амбарный замок, и Полынов открыл вторую дверь. Дезинфекционная камера оказалась узкой, маленькой, рассчитанной на одного человека. Шкаф для чистой одежды, шкаф для лабораторной, совсем крошечная кабинка душа.
Полынов непроизвольно улыбнулся. Переодеваться он не собирался. Это штабист-офицер, если вдруг надумает в лабораторию сунуться, без защитного комбинезона, шлема и резиновых перчаток порог не переступит. Невдомек ему, что в лаборатории – стерильная чистота и все эксперименты ведутся в герметичных боксах. Только вопиющая халатность или прямая диверсия может привести к инфицированию персонала.
Аккуратно, миллиметр за миллиметром, Полынов приоткрыл дверь в лабораторию и заглянул в щель.
Лаборатория, она и в Африке лаборатория. Прозрачный бокс с никелированными манипуляторами у дальней стенки, два холодильника, где, несомненно, в герметичных кюветах хранились биологические образцы, стеллаж с закрепленными в штативах реактивами. Как Никита и надеялся, Петрищева находилась в лаборатории одна. Лидия Петровна сидела за столом спиной к двери и набирала на компьютере какой-то текст, то и дело заглядывая в раскрытый лабораторный журнал. Поверх белой спецодежды на ней был прозрачный бактерицидный комбинезон, шуршащий при малейшем движении. Она действительно настолько увлеклась работой, что, когда в очередной раз громыхнула молния, лишь недовольно покосилась на окно и продолжила щелкать клавишами.
Уже не таясь, Полынов распахнул дверь и вошел.
– Здравствуй, Лиля, – сказал он.
Его тихое приветствие произвело впечатление взорвавшейся бомбы. Куда там полыханию молнии и грохоту грома за окном! Петрищева подскочила на привинченном к полу табурете и испуганно обернулась.
– К-кто в-вы?! – вскрикнула она.
Никита прикрыл за собой дверь, увидел торчащий из замка ключ, повернул его, затем прошел к столу, сбросил с плеч сумку на пол, сел напротив Петрищевой.
– Не узнаешь старых знакомых… – пожурил он, заглядывая ей в глаза.
– Никита?! – казалось, удивлению Лилечки не было границ, и все же Полынов уловил в ее возгласе некоторую фальшь. Совсем чуть-чуть, на зыбком пределе достоверности. Трудно поверить в искренность человека, некогда тебя предавшего.
– Вот и узнала… – ласково проговорил Никита. – А то я уж было подумал, что память у тебя короткая.
Девичья.
Он вложил в слова как можно больше желчи, и ирония достигла Лилечки. Она опустила глаза, покраснела, пальцы ее забегали по столу, вроде бы невзначай подбираясь к клавиатуре.
– Руки! – зло прошипел Полынов и ударил ее по ладоням.
Лилечка отдернула от стола руки и со страхом посмотрела на Никиту. Однако в ее страхе было еще больше фальши, чем в удивлении минуту назад. Что-то здесь было явно не то, будто спектакль в лаборатории разыгрывался.
– Кит… – прошептала Лилечка. – Ты кто?
– Дед Пихто, – скривив губы, процедил Полынов. – Кит кончился десять лет назад, остался Никита Артемович Полынов.
Он цепким взглядом окинул лабораторию. Да нет, вроде бы все нормально. Дверь в одну дезинфекционную камеру он закрыл на ключ, а вход во вторую камеру со стороны тамбура был заперт на висячий замок. Разве что «жучок» в коммутаторе на столе «завелся», и их разговор прослушивается из штаба. Но искать «жучок» в лаборатории – только время терять.
Да и поздно. Если он есть, то вагончик уже окружили бравые спецназовцы.
– Ну-ка, подруга верная юности беспечной, – сказал он, – пересядь на мое место.
Он встал с табурета, взял ее за плечи и пересадил.
– Ты мне здесь всю стерильность нарушишь! – попыталась возмутиться Лилечка, поправляя на себе шуршащий комбинезон.
– Ти-хо! – раздельно сказал Никита, предостерегающе подняв вверх указательный палец.
Он сел к столу боком, облокотившись спиной о стену вагончика. Теперь вся лаборатория была перед ним как на ладони. И все же тревожное чувство не покидало его. Ощущение ненатуральности, нарочитости происходящего продолжалось.
За окном вновь полыхнула сухая молния, пророкотал гром, и тут же заверещал коммутатор. Петрищева дернулась было к трубке, но Полынов жестом остановил ее.
– Не шали, девочка! – Он вынул из-под мышки пистолет и выразительно погрозил им. – Включишь звук на динамик и не вздумай что-нибудь не то ляпнуть. Я не шучу.
Колючими глазами Никита впился в лицо Лилечки. Она побледнела и кивнула.
– Хорошо… – прошептала она и нажала на клавишу коммутатора.
– Лидия Петровна, – пророкотал из динамика мужской голос, – это Воронихин. Вам не страшно?
– А почему мне должно быть страшно? – недовольно переспросила она, косясь на пистолет в руке Полынова.
– Ну как… – в голосе говорившего прорезались задушевные, вкрадчивые нотки. – Ночь, гроза, а вы там одна…
– Нет, не страшно, – сказала Лиля.
– А у нас здесь с Димой бутылка шампанского есть, – продолжал ворковать некто Воронихин.
– Где это – здесь?
– В караулке. Заходите, Лилечка, а то мы шампанское не пьем, – уверенно «бил клинья» Воронихин.
Петрищева с сожалением вздохнула. Получилось почти натурально.
– Спасибо, Володя, – отказалась она. – Но у меня работы много. Давайте завтра.
– Лилечка, так до завтра шампанское прокиснет!
– А вы новую бутылку купите. Спокойной ночи, – отрезала она и отключила связь.
Пока Петрищева разговаривала, Полынов откровенно разглядывал ее. Лилечка изменилась. Вроде бы та же, его Лилечка, но и не она. Все те же белокурые волосы, та же короткая прическа, но лицо потеряло девичью припухлость, обозначились скулы, в глазах появилась твердость, губы словно стали тоньше, и от этого Лилечка выглядела холодной, неприступной женщиной. Впрочем, может, все это было и раньше, а Никита просто не замечал? Юношеская влюбленность страшная штука – начинаешь приписывать своей девушке то, чего в ней вовсе и нет. И долго потом не можешь поверить, что она тебя просто использовала, как самца, а затем, вытерев о тебя ноги, как о половую тряпку, развернулась и ушла к другому.
Закончив разговор по коммутатору, Лилечка некоторое время молчала, покусывая губы и не глядя на Полынова. Он с интересом наблюдал за ней. Было любопытно, какие же мысли роятся сейчас в голове некогда дорогого ему человека. И что она скажет.
– Кит… – наконец тихо произнесла она, глядя в пол. – Ты прости меня за то, что было…
Тяжело дались ей эти слова – на верхней, вздернутой губке выступила испарина. И Никита не поверил.
Ни на йоту. Слишком он хорошо знал Лилечку, а теперь еще и видел не задурманенным любовью взглядом, чтобы поверить. Весь интерес к этой женщине сразу пропал. Остались пустота и равнодушие.
Никита тяжко вздохнул.
– Только не надо меня убеждать, будто ты думаешь, что я сюда заявился выяснять наши отношения десятилетней давности, – сказал он. – Молодой и глупый Кит, по уши влюбленный в лаборантку Лилечку, исчез, так что не будем ломать комедию. Ты знаешь, зачем я здесь и что мне нужно.
– Да, знаю, – неожиданно спокойно сказала Лиля и впервые подняла на Никиту глаза. Взгляд у нее был умный и холодный. Она мгновенно поняла, что игры не будет. Попыталась прощупать Никиту, играя на его чувствах, но убедилась, что их нет и в помине.
Полынов невольно покачал головой. Такого самообладания от Петрищевой он не ожидал. Что значит наводить ретушь воспоминаний на действительность, и как она может исказить восприятие. Гораздо проще вести беседу с незнакомым человеком – его легче разгадать, – чем со старой знакомой, к которой к тому же был неравнодушен. Довлеет сложившийся стереотип…
– Вот это – деловой разговор, – кивнул он. – Вижу, из лаборантки ты превратилась в настоящего научного сотрудника.
– Слава богу, – едко заметила Лилечка, – что здесь хоть один мужик видит во мне не только бабу.
Итак, что ты хочешь?
– В первую очередь меня интересует, что именно удалось создать Лаврику на точке «Минус»?
– Не знаю, – пожала она плечами.
Никита поморщился:
– Ну вот, а я тебя похвалил… Плохо предмет вызубрила. Двойка. Неужто муженек-академик не научил тебя, как нужно сдавать экзамены? Давай мы с тобой не будем играть в партизанов и гестапо.
Лилечка удивленно вскинула брови и заглянула в глаза Никите. И увидела в них полное равнодушие к своей особе. Ее передернуло, и она поверила в «гестапо».
– Я действительно этого не знаю, – тихо сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46