В храме Костров купил свечей столько, сколько смог зажать в ладони. К удивлению наблюдавшего за ним братка, все эти свечи он поставил исключительно за упокой чьих-то душ.
Когда была зажжена и поставлена в шандал последняя свечка. Костров с минуту постоял перед Николаем Угодником и сразу перешел к иконе Спасителя. Долго, немерено долго вглядывался он в лик сына божьего. Браток так и не понял, то ли он каялся в чем-то перед ним, то ли просто разговаривал, то ли о чем-то молил его. Кончилось тем, что забывший о времени его постоялец побледнел как мел и без чувств рухнул на пол.
"Грехов мокрушных, наверно, много, – подумал браток. – В натуре, не принял, видать, боженька его молитву…"
После посещения храма Костров совсем сдал, но по-прежнему каждое утро походкой лунатика тащился на свою скамейку. Частенько, к его досаде, на скамейку с кипой русских газет и журналов подсаживалась неряшливая старуха – мать братка. Водрузив на русопятый нос затененные очки-велосипеды, она от корки до корки прочитывала все газеты и с астматической одышкой комментировала прочитанное, не обращая внимания на отрешенного постояльца. Лишь один раз Костров вышел из своего оцепенения, это когда старуха с ахами и охами показала ему на газетном развороте портрет Серафима Мучника в траурной рамке:
– От, итит их мать, чо творят в Москве-то!.. Пишут, в бизнесе ловок был упокойничек… Завистники, завистники урыли мужика… Осиротела, итит их мать, Россия… – Костров вырвал газету и, скомкав, выбросил ее в мусорную урну.
– Мразь!.. Не по его поганым мощам елей! – прорычал он опешившей старухе.
* * *
Однажды под вечер, когда порывистый ветер раскачивал на Балатоне штормовые волны, перед их скамейкой остановился вишневый "Шевроле-Каприс".
Трое мужчин с военной выправкой вежливо, но настойчиво пригласили Кострова в его салон.
– Виктор Иванович Коробов ждет вас на уик-энд в Цюрих, – сказал один из них по-русски.
– Я.., я оплакиваю смерть сына, – покачал головой Костров. – Приношу вашему хозяину нижайшие извинения.
– У меня приказ доставить вас в Цюрих любой ценой, – твердо заявил мужчина, а два его товарища, встав по обе стороны скамейки, сунули руки в карманы плащей. В тусклых глазах Кострова появился некоторый интерес.
– Любой ценой?.. Вы ничего не перепутали?
– Так точно – любой.
Костров чему-то усмехнулся и безропотно полез в машину. Мужчина сел рядом с водителем, а двое других обсели Кострова с двух сторон на заднем сиденье и тут же проверили его карманы на наличие оружия.
Вместо оружия нашли бумажник. Кроме паспорта, в бумажнике ничего больше не оказалось. Лица мужчин разочарованно вытянулись…
– Вы не хотите забрать с собой деньги, вещи? – вкрадчиво спросил один из них.
– Без ничего, голыми мы приходим в этот мир – без ничего должны и уходить из него, – ответил Костров. Как говорится, господа-товарищи, по усам текло, да в рот не попало…
Онемевшая старуха со страху перекрестилась и, икая, долго смотрела вслед умчавшейся по набережной машине.
Здесь, в Венгрии, ей всюду мерещились тайные агенты МУРа, и теперь она пребывала в полной уверенности, что сейчас именно они, переодетые московские менты, по ошибке замели их неразговорчивого постояльца, перепутав его с ее сыном – известным московским авторитетом, по которому "Бутырка" давно исходит горючими слезами.
* * *
Австрию пересекли ночью. Костров всю дорогу спал. Проснулся он на границе с Швейцарией. На ранчо в Альпах приехали на рассвете. Здесь Костров никогда не был и даже никогда не слышал от Коробова о его существовании.
Прежде чем направиться к двери средневекового длинного здания из дикого камня. Костров несколько минут смотрел на заигравшую на востоке, над скалистыми снежными вершинами Альп, алую полоску зари, пока люди, появившиеся из здания, грубо не подхватили его под руки.
"Сыночка мой, твоему отцу тут еще та пьянка уготована! – подумал он. – Глупцы!.."
Все происходящее потом Костров воспринимал с ледяным спокойствием, лишь порой усмехался каким-то своим потаенным мыслям.
Незнакомые хмурые люди долго вели его по крутым лестницам, по длинным коридорам, заставленным громадными винными бочками, потом пересекли большой зал с изуродованными манекенами на крутящемся подиуме. Наконец его втолкнули в глухую келью: без окон, с металлической кроватью и одним стулом, намертво прикрепленными к полу. Хмурые люди сорвали с него одежду и показали на полосатые штаны и куртку, висевшие на спинке кровати.
– У вас будут пожелания? – спросил один из них после того, как он переоделся и стал похож на узника концлагеря.
– Я в этой жизни израсходовал все свои желания, – ответил Костров. – Разве что узнать, где я нахожусь?
– Хм… Семь веков назад это ранчо принадлежало храмовникам, рьщарям-тамплиерам, – уклончиво ответил тот. – С тех пор его зовут "Последним приютом пилигрима"…
– А-а, "Оставь надежду всяк сюда входящий"! – улыбнулся Костров. – Ты утешил меня, мил человек.
– За столетия здесь многие нашли "утешение", – с потаенным смыслом уронил тот.
* * *
После их ухода Костров лег на кровать и сразу провалился в странный сон.
* * *
В этом сне вначале он услышал сладкоголосое церковное пение, плывущее к бездонному синему небу с пушистыми белыми облаками от золотых куполов Троице-Сергиевой лавры. Потом вроде бы со стороны увидел себя стоящим перед аналоем рука об руку с Ольгой Коробовой, одетой в белое подвенечное платье и фату. И был он в этом сне не плешивым и обрюзгшим стариком, а молодым стройным красавцем.
А в седобородом, облаченном в золотую рясу священнике Костров узнал Инквизитора и почему-то не удивился тому… По обе стороны от Инквизитора стояли Скиф и душманский командир Хабибулла. И им не удивился Костров. Когда пришел черед обмениваться с Ольгой обручальными кольцами, сверху раздался вдруг страшный удар грома, стены православного храма затряслись и стали на глазах рассыпаться в прах…
Вместо храма из огня, дыма и копоти явились вдруг подземные чертоги с обитателями, будто сошедшими с полотен Иеронима Босха.
Перед Костровым и Ольгой стоял теперь уже не православный священник в образе Инквизитора, а сам Хозяин этих чертогов… Князь тьмы ему имя!.. От него исходил сильный запах серы, и был весь он в шерсти, с рогами и копытами… Костров сразу признал его, потому что вроде бы где-то уже встречался с ним. Когда он вгляделся в его черты внимательнее, то похолодел могильным холодом. Из-под увенчанного рогами лба князя тьмы на него опять смотрели глаза Инквизитора, и в глазах этих, как в кратере вулкана, клокотало адское пламя. Князь тьмы сорвал с Кострова золотой обручальный венец, оттолкнул со злостью Скифа и водрузил венец на голову душмана Хабибуллы. Потом, стукнув в гневе об пол жезлом, погрозил Кострову длинным крючковатым пальцем.
– Ишь, чего надумал, плешивый, ишь! – проблеял он. – Богу – богово, а мне – мое!
* * *
Проснулся Костров в холодном поту от скрипа обитой кованым железом двери.
"Странный сон! – подумал он. – Неужто ведьма Ольга выжила в той самолетной катастрофе? Тела-то ее так и не нашли… Откуда в моем сне Хабибулла?" – удивился Костров.
Люди в черных длинных балахонах, полностью скрывающих лица, окружили его кровать.
– Пора, генерал, – сказал один из них. – Приближается Час Истины. Чрезвычайный Трибунал призывает тебя на суд.
– А-а, Трибунал!.. А нельзя ли попроще, без комедии?..
– Нельзя! Не нами учреждено то, и отменять то – не нам…
– Любит ваш хозяин дьявольщину, – проворчал Костров, поднимаясь с кровати.
На него накинули балахон и сковали наручниками руки, потом куда-то повели. Вели то по лестницам верх, то опять спускались вниз. На всем пути слух Кострова улавливал писк разбегающихся крыс. Когда донесся глухой бой часов, сопровождающие приказали ему остановиться.
"Полночь, – понял Костров, насчитав двенадцать ударов. – Сатанинское время…"
– Чрезвычайный Трибунал приступает к рассмотрению дела генерала Кострова Николая Трофимовича! – объявил кто-то сиплым басом.
Чьи-то грубые руки усадили Кострова на жесткий стул, и голос за спиной, показавшийся ему знакомым, приказал снять с него капюшон. Когда это было сделано, взору Кострова открылся большой сводчатый зал со стрельчатыми готическими окнами, освещенный мигающим светом дымных факелов, с полом, выложенным черными и белыми квадратами.
В одном из затянутых паутиной углов зала Костров рассмотрел целый выводок копошащихся в мусоре крыс и, передернувшись от омерзения, перевел взгляд на закопченные стены. На них висели профессиональные инструменты средневековых палачей, старинное холодное оружие, портреты мужчин в рьщарских доспехах и под каждым портретом – щиты с геральдическими знаками. Под потолком сквозь копоть веков проступала какая-то каббалистическая цифирь и таинственные мистические знаки рьщарей-тамплиеров: солнце с изломанными лучами, перевернутые пирамиды, глаза в треугольниках, строительные инструменты… Два факела посредине зала вырывали из мрака длинный дубовый стол. За столом на массивных средневековых стульях с высокими прямыми спинками сидели шесть человек, облаченных в черные глухие балахоны с одними лишь узкими прорезями для глаз.
– Подсудимый, с какой целью подчиненные тебе люди накануне гибели Ольги Коробовой проникли в ее ангар? – услышал он вопрос, но не понял, от кого он исходит.
– С одной лишь целью, чтобы ее гибель состоялась, – ответил он не задумываясь.
– Твоя роль в этой акции?
– Насколько я понимаю, полковник Романов предоставил вам "чистосердечное признание" исполнителя акции. Увы, уже мертвого Кобидзе… Там все правильно сказано о моей роли.
– Романов? – раздался удивленный возглас. Он узнал голос Коробова.
"С Романовым я маху дал. Кто-то другой заложил Кострова", – запоздало подумал он.
– Хрен с ним – не ангел небесный!..
– Расскажите подробнее о роли Романова в акции? – спросил кто-то из черных балахонов.
– Какая у него роль, бог с вами!..
– Не упоминать его в этих стенах!..
– Ну, тогда дьявол с вами! – ухмыльнулся Костров. – – Хм… Я атеист был.. Перед попом исповедоваться не приходилось, хоть перед слугами князя тьмы исповедаюсь, может, легче будет…
– Отвечай, подсудимый. Не вынуждай Чрезвычайный Трибунал прибегать к услугам палачей.
Сбоку от Кострова тотчас возникли двое – ,в черных балахонах, с сыромятными плетьми в руках.
– Суета сует! – покачал головой Костров. – Что руководило моим преступным замыслом, спрашиваете?.. Страх и ревность. Да, да, представьте себе: старый, плешивый Костров любил молодую красавицу Ольгу Коробову. Давно, безнадежно. С тех пор, как впервые увидел ее в Афганистане. Костров через одну известную вам Контору помог ей основать фирму, обучил ее бизнесу, находил ей богатых клиентов и любовников. Более того: даже нашел ей мужа… У самого Кострова неизлечимой болезнью болела жена, и он надеялся, что, когда ее не станет, он уговорит Ольгу разбежаться со своим голубым… Но к тому времени, когда его жена оставила сей бренный мир, Ольга благодаря.., некоторым выгодным сделкам и семейным связям сказочно разбогатела, а Костров, увы, невозвратно постарел… Теперь он не мог предложить ей себя даже в любовники… Когда она сожительствовала со своим голубым, у него еще теплилась какая-то надежда. Но из Сербии возвратился ее первый муж.., и его надежда сдохла, как подзаборная драная кошка…
Из оперативной прослушки их разговоров я понял, что мне, как говорится, ничего не светит. Я задыхался от ревности к этому чертову Скифу. Апогей наступил, когда она бросила к его ногам все свое состояние.
К его ногам, а не к моим и не своего родителя!..
– Дальше, подсудимый?
– А дальше я решил объясниться с ней напрямую.
Нашел же место, старый мудак, где предложить ей себя в мужья! Ха-ха-ха! На собачьей выставке… Получил я тогда от нее изрядно и даже по морде схлопотал.
Но главное, она объявила войну мне не на жизнь, а на смерть… Моим преступным замыслом, как вы изволили выразиться, руководило желание отомстить ей за годы унижений. Я принял ее вызов и нанес упреждающий удар.
– Ты еще упоминал о страхе, генерал, – напомнил кто-то из черных балахонов.
– Вы знаете, кто такой на Лубянке Инквизитор? – спросил Костров, внимательно всматриваясь в черные балахоны.
– Знаем, – был ответ.
– А его нет тут среди вас? – спросил вдруг Костров и стал тыкать пальцем в черные балахоны. – Мне почему-то кажется, что он здесь… Может, он – ты?..
Или ты?.. Ты?.. Нет, ты?.. А может, он твой сосед, тот, справа? Хотя это не имеет значения: тут он или нет его, – отрешенно продолжил Костров. – Зверь свое дело сделал… Как же вы мне все осточертели!.. Заканчивайте свою бездарную пьесу…
– Не юродствуй!.. Чрезвычайный Трибунал не принимает во внимание психическое состояние подсудимых, – пробасил один из балахонов и напомнил:
– Ты еще не ответил про страх.
– Страх – не главное в этой истории! – отмахнулся Костров. – Страх поначалу лишь был… Это когда она объявила, что сдаст Инквизитору всех причастных к одной старой истории, происшедшей в Афганистане. И.., и еще сдаст всех причастных к бизнесу последних лет, в том числе и своего отца…
– Доказательства?..
– Разумеется, их нет у меня.
– Подсудимый, у тебя есть что еще добавить по существу дела? – ткнул в него пальцем балахон, крайний слева.
– Есть, – вскинулся Костров и будто в ледяную прорубь прыгнул. – Тот, чье имя вы не произносите в этих стенах, жестоко покарал меня за все зло, которое я совершил в угоду тому, кто дирижирует тысячами таких слепцов, как вы. Его цель – власть. Абсолютная… Власть ради самой власти и денег… Виновен ли я в убийстве его дочери?.. Виновен – отвечаю вам!
Виновен и в том, что многие годы мостил ему дорогу к этой сатанинской власти. За грех этот черный меня и покарал господь, лишил любимого сына…
– Не смей упоминать то имя! – громыхнул бас-балахон.
– Тьфу, труба иерихонская! – плюнул в его сторону Костров. – Не понимаешь, выблядок вокзальной шлюхи, что и тебе по заслугам твоим сполна воздается?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49