Особенно возбуждала его одна из служанок, пышнотелая дева семнадцати лет, будто специально созданная для живописцев и прекрасная, как ангел. К несчастью, в продолжение этой прелюдии его ласкали слишком активно и умело, и увы, случилось то же самое, что и в прошлый раз. Дюбур даже не успел прикоснуться к Жюстине: манящее, хорошо подготовленное отверстие было раскрыто, но трепещущее оружие сникло на глазах, выбросив из себя переполнявшие его соки еще до того, как достигло цели. Оргазм Дюбура был внезапный и неудержимый, и он потерял голову, поэтому не могло быть и речи о том, чтобы взломать крепость девственности.– Ах ты, черт! Ах ты дьявольщина! – заорал он, бросаясь с кулаками на бедную Жюстину и размазывая свою сперму по ее нижним губкам. – Ах ты мерзкая тварь, из-за тебя у меня ничего не получилось.– Не расстраивайся, Дюбур, – утешила его Дельмонс. – Бог или Дьявол охраняет эту маленькую сучку, но он не всегда будет победителем: она никуда от нас не денется. Давай восстановим твои силы, у меня есть для этого хорошие средства.Она натерла ему чресла раствором, эффективность которого была ей известна, затем ему подали бульон с ароматическими пряностями, действие которого, по ее словам, было волшебным. К этим возбуждающим средствам прибавились новые упражнения: не осталось ничего, не испробованного тремя женщинами, их похотливость была неистощима на выдумки, они могли удовлетворить любой вкус, разжечь любую страсть; становясь то рабынями, то торжествующими жрицами любви, они то и дело меняли позы, а прекрасное в своей наготе тело Жюстины, слезы и жалобы очаровательной девочки придавали этой сцене необыкновенную пикантность. Дюбур оживился и вновь приблизился к предмету своего вожделения. Ему снова, как и в первый раз, подставили девичье влагалище.– Э нет, подайте мне задницу! – закричал он. – Проклятое влагалище принесло мне несчастье, я его ненавижу. Я хотел сорвать цветок невинности, но с природой не поспоришь; так что подавайте мне жопку, милые дамы, только туда я сброшу свой заряд.Ему тотчас представили маленькие очаровательные ягодицы Жюстины, и распутник начал с поцелуев, которые доказывали, до какой степени владеет его мыслями эта восхитительнейшая часть женского тела. Дельмонс в то время, как две ее наперсницы раздвигали изящные полушария, направляла в отверстие инструмент. Первое же прикосновение исторгло из горла Жюстины ужасный крик, и ее движение помешало натиску. Но Дюбур продолжал свои попытки, и Жюстина дернулась с такой силой, что вырвалась из рук, державших ее, и мгновенно забралась под кровать, испуская вопли и рыдания. Оттуда, словно из неприступной крепости, наша героиня решительно заявила, что никакие просьбы и угрозы не заставят ее вылезти, что она скорее погибнет, чем сдастся. Озлобленный Дюбур начал тыкать под кровать тростью, а Жюстина, проворнее, чем угорь, ускользала от ударов.– Надо ее раздавить, – сказал Дюбур. – Обрушим кровать, и девчонка задохнется под матрацами.Но поскольку, придумывая планы чудовищной мести, блудодей не переставал возбуждать себя и тискать обнаженные прелести, предлагаемые ему и слева и справа, природа во второй раз обманула его преступные надежды: не успел он погрузиться в задний проход семнадцатилетней красотки, о которой мы только что рассказывали, как пламя его чувств погасло, и это позволило бедной Жюстине надеяться на спокойную ночь. Но несчастная не переставала дрожать, и никакие уговоры не могли заставить испуганную девочку покинуть свое убежище, пока она не убедилась, что Дюбур ушел. Тогда она вылезла и, прежде чем проскользнуть в свою комнату долго, самым трогательным образом умоляла хозяйку позволить ей уйти из этого дома, где ее добродетель каждую минуту подвергается столь жестокому испытанию. Дельмонс отвечала презрительным молчанием.Несколько успокоенная, Жюстина возобновила свою службу, не задумываясь о том, что после оскорбления, которое она нанесла обоим злодеям, на ее голову скоро обрушатся самые суровые кары.Мадам Дельмонс имела привычку, заходя в туалетную комнату, класть на комод великолепные, оправленные в бриллианты часы; закончив свои дела она их забирала, а если иногда забывала, Жюстина незамедлительно приносила их хозяйке. Через три дня после события, о котором мы рассказали, часы мадам Дельмонс пропали, и их нигде не могли найти. Спросили Жюстину, которая за них отвечала, но та только руками развела. Дельмонс ничего не сказала, но вечером следующего дня едва Жюстина, удалившись к себе, положила голову на пропитанную слезами подушку, чтобы забыться недолгим и неспокойным сном, дверь ее комнаты с грохотом распахнулась. И о святое небо! На пороге стояла сама хозяйка вместе с комиссаром полиции, а за их спиной толпились какие-то люди.– Выполняйте свой долг, сударь, – сказала она представителю правосудия. – Эта негодница украла мои часы, вы их найдете в этой комнате…– Я… украла часы, мадам! – только и смогла произнести потрясенная Жюстина, вскакивая с постели. – Кому, как не вам, знать, что я честна перед вами и невинна?При этом затравленный взгляд Жюстины машинально упал на одного из четверых людей, сопровождавших комиссара. И о великий Боже, она узнала Дюбура! Это был он, этот ненасытный распутник: не удовлетворившись невероятной мерзостью, до которой довело его злодейство, он дошел до того, что под видом поверенного явился сам, чтобы увидеть в искаженном лице своей обреченной жертвы все тончайшие нюансы боли и отчаяния – плоды своей жестокости; разумеется, это была изощренная подлость, но она должна была подействовать самым благотворным образом на столь развращенную душу.– Я погибла! – воскликнула Жюстина, узнав своего мучителя.Она хотела объясниться, но Дельмонс подняла такой шум, что нашу бедняжку никто не услышал. Между тем начался обыск, и часы нашлись. Дюбур, который только что незаметно сунул их под матрац, сам показал находку комиссару. При таких уликах отпираться было бесполезно. Жюстину схватили, Дюбур выспорил честь связать ее собственными руками. Грубые веревки, завязанные рукой порока, немилосердно ранили нежные запястья простодушия и невинности. Присутствующим показалось, что во время этой процедуры злобный сатир умудрился прижать к своим чреслам руки, которые он связывал, чтобы жертва узнала, какой эффект производит эта жестокая сцена на его плотские чувства.Наконец, не дав ей возможности оправдаться, Жюстину затолкали в фиакр. Сам Дюбур и его лакей, переодетый в жандарма, сопровождали несчастную до тюрьмы, которую злодей заранее выбрал для своей жертвы. Невозможно описать грубости и унижения, которые претерпела Жюстина, оказавшись в экипаже наедине с Дюбуром и его сообщником. Да и как могла защититься она со связанными руками? Поразительным же было то, что сама Фемида на этот раз помогала пороку. Лакей держал пленницу, а Дюбур задирал ей юбки, шарил жадными лапами по ее телу, целовал ее грязными губами. Но, к счастью, распутник был слишком возбужден, и природа не дала ему достаточных сил для свершения преступления, и снова алтарь остался лишь окропленным семенем, которому чрезмерный пыл помешал пролиться в глубины святилища. Фиакр приехал на место, пассажиры вышли, и нашу героиню посадили за решетку как воровку, не дав ей сказать ни единого слова в свое оправдание.Суд над человеком в стране, где добродетель считается несовместимой с нищетой, где несчастье есть убедительная улика против подсудимого, не отнимает много времени. И несправедливый приговор подтверждает, что человек, который мог совершить преступление, уже совершил его; мнения судей зависят от положения обвиняемого, и когда золото или высокородность не свидетельствуют в пользу обвиняемого, невозможность его невиновности становится доказанной.Напрасно Жюстина защищалась, напрасно представила она убедительные свидетельства адвокату, которого выделили ей; ее обвинила хозяйка, часы были найдены в ее комнате – было ясно, что она их украла. Когда она рассказала о попытках соблазнения, о покушениях на ее честь, о маскараде Дюбура, о его поведении во время обыска и ареста, ее жалобы сочли за мстительную ложь: ей просто ответили, что господин Дюбур и мадам Дельмонс давно известны как люди честные, неспособные на такие дела. В результате ее поместили в «Консьержери» "Консьержери» – крупнейшая тюрьма в Париже той эпохи.

, где она должна была расплатиться жизнью за отказ участвовать в злодеянии. Спасти ее могло лишь новое преступление. Провидению было угодно, чтобы порок хотя бы один раз послужил на благо добродетели, охранив ее от пропасти, в которую швырнули ее людская злоба и глупость судей.Жюстина позволила себе несколько горьких жалоб по адресу негодяев, поступивших с ней столь жестоко, но эти проклятия не только не накликали на них гнев небесный, но напротив того, принесли им удачу. Несколько дней спустя в островных колониях скончался дядя Дельмонс и оставил ей пятьдесят тысяч ливров годовой ренты, а Дюбур получил от правительства право на распоряжение чужим имуществом, которое за один месяц довело его доход до четырехсот тысяч франков в год.Стало быть правда, что процветание сопровождает и венчает порок и что предмет, который люди называют счастьем, встречается чаще всего среди распутства и разврата. И сколько еще примеров, подтверждающих эту истину, предстоит нам явить читателю! Эта истина удручает, твердят глупцы, не следует демонстрировать ее людям. Но коль скоро это есть истина, зачем же скрывать ее, зачем обманывать людей? Если уж это так необходимо, почему должна этим заниматься философия? Нет и еще раз нет: факел истины, как свет дневной звезды, должен рассеять потемки. Нельзя любить человечество и скрывать от него правду, как бы горька она ни была. (Прим. автора.)

ГЛАВА ТРЕТЬЯСобытие, освободившее Жюстину от оков. – Странное общество, в которое она попадает. – Ее невинность подвергается новым опасностям. – Непристойности, свидетельницей коих она оказывается. – Как она спасается от злодеев, с которыми свела ее судьба Соседкой Жюстины по тюрьме была женщина лет тридцати пяти, поражавшая своей красотой, своим умом и количеством и разнообразием своих преступлений. Ее звали Дюбуа, и она, так же, как и Жюстина, ожидала смертного приговора. Судей смущало только одно обстоятельство: она запятнала себя всеми мыслимыми преступлениями, и пришлось долго ломать голову, чтобы, во-первых, придумать для нее достойную казнь, во-вторых, подобрать такую казнь, которую закон допускает в отношении женщин. Жюстина сразу внушила своей соседке непонятный поначалу интерес, который был, конечно, основан на преступных замыслах, но ведь именно преступлению предстояло на этот раз спасти добродетель.Однажды вечером, дня за два до назначенной казни, Дюбуа предупредила Жюстину, чтобы та не ложилась спать и держалась вместе с ней поближе к двери.– Между семью и восемью часами, – сказала она, – в «Консьержери» вспыхнет пожар, и он будет делом моих рук. Разумеется, многие сгорят, но это неважно, Жюстина:участь других должна быть для нас безразлична, когда речь идет о нашем благополучии. Я, например, не признаю нелепых братских уз, придуманных слабостью и суеверием. Каждый должен жить сам по себе, моя девочка: так сотворила нас природа; ты когда-нибудь видела, чтобы она соединяла одного человека с другим? Если иногда нужда заставляет нас сближаться, мы вновь разъединяемся, как только потребуют наши интересы, так как эгоизм – это первейший закон природы и к тому же самый справедливый и священный. В окружающих мы должны видеть только существ, созданных для утоления наших страстей или наших прихотей. Если человек слаб, ему надо притворяться, но он должен использовать все свои права, как это делают животные, если он силен. Одним словом, из сегодняшнего страшного пожара мы выберемся живыми – четверо моих товарищей и мы с тобой; мы непременно спасемся, за это я отвечаю. И какое тебе дело до того, что станется с остальными?По иронии судьбы, в силу одного из ее необъяснимых капризов та же самая рука, которая совсем недавно покушалась на целомудрие нашей героини, способствовала ее спасению. Пожар вспыхнул, и он был ужасен: в нем сгорело шестьдесят человек. Но Жюстина, Дюбуа и ее сообщники спаслись и в ту же ночь благополучно добрались до домика одного браконьера, члена банды, который жил в лесу Бонди.– Вот ты и свободна, Жюстина, – сказала Дюбуа, – теперь ты можешь жить так, как тебе нравится. Только если ты послушаешься моих советов, дитя мое, ты откажешься от добродетельной чепухи, которая, как ты успела понять, ничего тебе не дала. Ты проявила неуместную щепетильность, когда с тобой хотели только побаловаться, и, судя по твоему рассказу, нет никаких сомнений в том, что именно Дельмонс и Дюбур стали виновниками твоего несчастья; повторяю еще раз: нелепая щепетильность привела тебя к подножию эшафота, от которого спасло твою жизнь ужасное преступление. Теперь ты видишь, куда заводят нас добрые дела, так стоит ли ради них рисковать жизнью? Ты молода и красива, Жюстина, и я обещаю за два года сделать тебя богатой. Но не думай, что я поведу тебя в храм богатства и роскоши тропинками скромности: чтобы добраться туда, человек должен заниматься самыми разнообразными яркостями и интригами. Воровство, убийство, грабеж, поджог, распутство, проституция – вот добродетели нашего общества, и других мы не знаем. Подумай хорошенько, милая девочка, и поскорее дай нам ответ, так как в этой хижине оставаться нам опасно, и до рассвета мы должны убраться отсюда.– О мадам, – честно ответила Жюстина, – я вам стольким обязана и не собираюсь уклониться от этих обязательств; вы спасли мне жизнь, и мне жаль только, что своим спасением я обязана преступлению. Поверьте, что если бы у меня был выбор, я предпочла бы тысячу раз умереть, чем участвовать в злодеянии. Я сознаю все опасности, грозящие мне за то, что я верна добрым чувствам, которые всегда будут жить в моем сердце, но каковы бы ни были опасности добродетели, мадам, я ни за что не променяю их на отвратительные блага, сопровождающие порок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111