Схватив тяжеленный чемодан за ручку, Юрий Прудников выскочил во двор. Архипыч, стоявший около своей полусгнившей калитки и куривший завернутый в прошлогоднюю газету термоядерный самосад, с веселым удивлением наблюдал, как его сосед, чудаковатый, но щедрый на выпивку отставник Юрик, спиной вперед вывалился из дверей, волоча за собой здоровенный чемоданище на колесиках, которые немилосердно вспахивали загаженный немощеный двор. Одет Юрик был по-городскому, но явно второпях, и, похоже, сильно торопился.
— Далеко ли собрался, служивый? — крикнул он через заросшую травой улицу.
Архипычу было скучно и хотелось поболтать, а еще лучше — раздавить поллитра в приятной компании, предаваясь воспоминаниям.
— Иди на хер, дед, — задыхаясь, крикнул в ответ Юрик, немало огорчив этим общительного Архипыча. — Разгребай свое говно, старый придурок!
Отведя таким образом душу, Прудников нырнул в высокий бурьян, среди которого тихо догнивали пришедшие в полный упадок надворные постройки и три или четыре бесплодных от старости яблони. Проклятый чемодан цеплялся за все подряд и больно бил по ногам, в бурьяне то и дело попадался ржавый до неузнаваемости сельхозинвентарь и прочий мусор, всегда сопутствующий умирающему от старости и небрежения человеческому жилью; он наступил на деревянные грабли, заметив их лишь тогда, когда было уже поздно, и шарахнулся в сторону, но гнилые зубья тихо хрустнули под его ногой. Он разразился по этому поводу коротким нервным смешком, и тут где-то совсем недалеко послышался шелестящий гул и бархатистый рокот мощного, явно не отечественной сборки двигателя.
Впрочем, сарай был уже рядом, а у родимого “козла” на здешних дорогах шансов было, пожалуй, поболее, чем у самой быстроходной иномарки... если, конечно, этот чертов Банкир не предусмотрел и этого и не пожаловал сюда на “джипе”.
Гнилые створки ворот просели и теперь упирались своими нижними краями в землю. Это было какое-то сумасшествие — Прудников помнил, что выезжал в последний раз не более трех дней назад, но впечатление создавалось такое, что ворота не открывались, по меньшей мере, год и намертво вросли в землю. “Приподнять, — вспомнил он, — надо просто приподнять, и они откроются”.
Застонав от натуги, он приподнял тяжелую створку, впиваясь пальцами в крошащееся под ними осклизлое почерневшее от старости дерево, и потянул на себя, но тут же выпустил и стал, бессильно уронив вдоль туловища перемазанные гнилой дрянью руки, потому что знакомый голос с привычной ленцой произнес у него за спиной:
— Не тужься, не тужься, не то, неровен час, обгадишься.
Он обернулся и посмотрел в огромное, как железнодорожный тоннель, и такое же черное дуло Банкировой “беретты”, и Банкир сказал, с лязгом передернув ствол:
— Ну, здравствуй, сука.
Глава 16
Катя была начеку, но чувствовала, что долго не продержится — нервное напряжение оказалось все-таки чересчур велико для нее. “Другая бы давно рехнулась, — подумала она, — начала бы биться о стены и выть нечеловеческим голосом... и, между прочим, это была бы нормальная человеческая реакция”.
Она уже подумывала о том, не пристрелить ли ей Банкира прямо сейчас, решив тем самым хотя бы часть своих проблем — в конце концов, нора Профессора явно была где-то поблизости, и найти ее, пожалуй, уже не составило бы особенного труда, но, как всегда, были “но”. После телефонного разговора с Банкиром Профессор мог догадаться о его планах и дать тягу, и тогда самым ценным для нее становилось время, а вовсе не личная безопасность. А если даже это и не так, то, пока она будет бродить по деревне, вынюхивая и выспрашивая, Профессор может заметить ее и либо сбежать, либо попросту подстрелить ее из-за угла, как куропатку. Нет, Банкир пока что нужен был ей живым, тем более, что, будучи выдвинутым в авангард, мог на время отвлечь внимание Прудникова от Кати, а то и сделать за нее всю грязную работу.
А вокруг был разряженный по случаю осени лес, поражавший воображение безумной мешаниной красок и линий, слагавшейся, тем не менее, в абсолютно гармоничную картину.
“Сюда бы за грибами”, — подумала Катя. Через дорогу стрелой метнулся заяц (Катя никогда не думала, что они такие крупные). Она машинально повернула вслед ему голову, и тут Банкир резко ударил по тормозам, крепко уперевшись в руль обеими руками и как можно дальше откинувшись назад на сиденье.
Катю швырнуло на ветровое стекло. Она с хрустом ударилась головой, тонированный триплекс затрещал и выгнулся наружу, покрывшись густой сеткой мелких трещин и мгновенно потеряв в месте удара прозрачность, но выдержал, не рассыпался. Какой-то внутренний сторож все-таки успел предупредить Катю об опасности, в последний момент она почти успела выставить перед собой свободную руку, но было поздно, рука соскользнула с передней панели, и удар получился сокрушительным. Рука все же немного смягчила его, и Катя не потеряла сознание, но предусмотрительный Банкир, как более опытный хищник, на этот раз оказался на высоте — выхватив из какого-то тайника под приборной доской тускло блеснувший кастет, он коротко и сильно ударил Катю в висок. Теснота в кабине помешала ему как следует направить удар и вложить в него всю силу, и кастет пришелся не совсем точно в висок — немного ниже и левее, но Катя обмякла, не успев даже охнуть. Банкир пощупал пульс у нее на шее и с неудовольствием убедился в том, что она жива, но пачкать салон кровью ему не хотелось — это была, черт возьми, его последняя машина, и притом очень хорошая машина! А возиться, оттаскивая эту тварь на обочину, было просто некогда — Профессор мог рвануть когти, и тогда ищи его и свищи хоть сто лет.
Банкир, кряхтя, отобрал у бесчувственной Кати оба пистолета, рассовал их по карманам и погнал машину дальше, желая всяческих успехов тому безмозглому зайцу, который дал ему шанс выбраться из дерьма, в которое он вляпался по собственной глупости, и снова оказаться наверху. Это случилось, по мнению Банкира, очень вовремя — до Бобырей, или как их там, оставалось не более километра.
Бешеная тварь, которой он наконец-то вырвал ее ядовитые зубы, отдыхала, завалившись боком на сиденье и уперевшись башкой в дверцу. Кровь из рассеченной скулы широкой медленной полосой струилась по ее лицу — пока что ее впитывал воротник свитера, а после, пожалуй, придется оттирать сиденье. Хорошо хоть, что обивка кожаная, и не придется менять чехлы.
Банкир неловко закурил, пользуясь одной рукой, внезапно ощутив себя очень молодым и полным сил — давно он не прикуривал сигарету, вертя одной рукой баранку. Это было как в юности, и опять, как всегда, все получалось как он хотел, а за следующим поворотом поджидал заработанный в поте лица своего немалый куш. “Козлы, — подумал он про все остальное человечество в целом и про Профессора с Катей в особенности, — козлики вы мои, опять вам не удалось закопать папу Банкира, а папа Банкир вот-вот закопает вас, и — как там говорили теоретики нашего дела? — деньги ваши будут наши, вот и вся теория, она же философия... козлы”.
Лес нехотя расступился, разъехался в стороны, как разъезжаются, открывая сцену, намалеванные на театральном занавесе декорации, и Банкир въехал на заросшую бурьяном в человеческий рост улицу. Сквозь бурьян слепо таращились заколоченные, а кое-где и просто высаженные подвернувшимся под руку какому-нибудь местному отморозку камнем окна, чернели провалившиеся гнилые крыши, похожие на тощих коров с перешибленными хребтами, кое-где, опираясь на бурьян, пьяно висели завалившиеся трухлявые заборы. Почти скрытый гигантскими почерневшими лопухами, тоскливо ржавел на обочине остов грузовика без кабины и двигателя, да кое-где вяло поднимались в серое небо тоненькие струйки дыма из потерявших форму, рассевшихся печных труб — это грели свои кости местные могикане, разгоняя в истончившихся сосудах холодную стариковскую кровь.
— Ну и дыра, мать твою, — вслух сказал Банкир, объезжая огромную, наполненную дождевой водой страховидную рытвину, лениво разлегшуюся посреди дороги. — Кто бы мог подумать!..
Дом Профессора он узнал по описанию да еще по тому, что бурьян перед ним был как будто пониже — видно было, что через него частенько ходили, ломая полые стебли и топча корни тяжелыми кирзовыми говнодавами. Была здесь даже колея, оставленная въезжавшим и выезжавшим с подворья автомобилем, так что ошибка исключалась. Вылезая из машины, Банкир заметил в глубине двора мелькнувшую в бурьяне темноволосую макушку и, выхватив пистолет, бросился следом, стараясь не очень шуметь. На полпути он вспомнил про оставленную в машине Катю, но решил, что с этой стороны опасности пока не предвидится — как бы то ни было, приложил он ее крепко, да и Профессор сейчас был важнее. Тем более, что разговор с ним вряд ли будет долгим — у Банкира не было желания точить с ним лясы.
Он махнул на Катю рукой и решительно нырнул в заросли бурьяна и крапивы.
Катя медленно, с большой неохотой открыла глаза. Она не хотела открывать глаза, но что-то говорило ей, что сделать это просто необходимо — хотя бы для того, чтобы ее, наконец, перестали трясти, как грушу. От тряски жутко болела голова.
Особенно больно почему-то было слева. “Раз-два-три-четыре-пять, — ни к селу ни к городу вдруг вспомнила она, — вышел зайчик погулять... При чем здесь зайчик? Ах, да, — припомнила она, обрадовавшись неизвестно чему, — зайчик... Заяц. Там был заяц, а потом на меня упал дом. Или не дом? Ну что же он меня все трясет, неужели не надоело?”
Она открыла глаза и увидела что-то, что с некоторым трудом идентифицировала как пространство под приборной доской легкового автомобиля. “Ага, — подумала она, — это я лежу на сиденье. Устала и легла отдохнуть, а этот идиот хочет, чтобы я встала — наверное, это его машина... Что ему, жалко? Я бы выспалась и ушла, тем более, что голова просто раскалывается...”
Она с трудом повернула голову и увидела маячившую над ней морщинистую физиономию, заросшую седой клочковатой щетиной. Из щетины выглядывали слезящиеся красные глаза, с испугом моргавшие из-под венчавшей эту пародию на человеческое лицо засаленной ушанки а-ля почтальон Печкин. Одет абориген был в выцветший добела и покрытый пятнами всевозможных цветов и фактуры брезентовый дождевик, распространявший сытный запах свежего навоза.
— Слава те, господи, очухалась, — дребезжащим старческим голоском обрадованно произнес абориген.
— ...Кто? — слабо шевельнув губами, прошептала Катя.
— Ась? — переспросил тот, повернув к ней выпростанное из-под ушанки заросшее седой шерстью ухо.
Катя сглотнула тугой ком, мешавший говорить, облизала пересохшие губы и повторила:
— Вы кто?
— Архипыч я, — радостно отрапортовал дед так, словно это все объясняло. — Машина больно красивая, дай, думаю, гляну, как там внутри... а тут ты... Ты сама-то кто будешь?
— Катя, — сказала Катя, медленно садясь и начиная соображать, на каком она свете. — Слушай, дед, — сказала она, — у тебя ружье есть?
— Ишь ты, — поразился дед, — ружье... Кого стрелять-то собралась?
— Бандитов, — ответила Катя, выбираясь из машины. Ее сильно качнуло, и она ухватилась за крышу автомобиля, чтобы не упасть. Теперь она могла хорошенько разглядеть Архипыча и обнаружила, что вместо правой ноги у него деревяшка, какие она видела только в кино, и что вместо костыля он опирается на перемазанные навозом вилы.
— Вон оно как, — настраиваясь на философский лад, протянул Архипыч. — А ты что же, из милиции будешь, или как? Удостоверение у тебя с собой?
— Дашь ружье? — прямо спросила Катя.
Архипыч откашлялся, готовясь сказать речь, и полез в карман за кисетом.
— Бабам оружие не полагается, — авторитетно заявил он для начала. — Ежели, конечно, ты мне красную книжечку покажешь...
— Вот что, дед, — решительно сказала окончательно пришедшая в себя Катя, — иди-ка ты на...
Вырвав у опешившего от такого заявления Архипыча его навозные вилы, она следом за Банкиром нырнула в бурьян.
— Ах ты, соплячка, — нашел, наконец, слова Архипыч, — ах ты, вошь персидская! Ты меня, ветерана...
Тут он понял, что разговаривает сам с собой, махнул рукой и заковылял через дорогу.
Катя шла через двор, ориентируясь на слабо доносившиеся откуда-то спереди и справа звуки голосов. Шелест раздвигаемых стеблей сливался с шумом в ушах, мешая разобрать слова этой беседы, которая, как догадывалась Катя, была оживленной и очень содержательной. В правой руке Катя несла вилы, отчетливо понимая, насколько смехотворно ее оружие по сравнению с “береттой” и “вальтером” — о револьвере Профессора она, конечно же, знать не могла. Постепенно голоса становились громче, и вскоре Катя уже начала разбирать отдельные слова и целые фразы. Оба голоса, как она и ожидала, оказались знакомыми — это, по крайней мере, говорило о том, что она избрала правильное направление. В разговоре часто повторялось слово “кольцо”, и Катя замедлила шаг, стараясь двигаться совершенно бесшумно и услышать как можно больше — почему-то ей казалось, что ни один из собеседников не станет посвящать ее в суть дела, даже если она очень попросит.
— Банкир, — говорил Прудников, — слушай, Банкир, ну, зачем оно тебе?
— Кольцо мое, — неумолимо сказал Банкир.
— Банкир, Банкир, Банкир, — как заведенный, повторял Прудников, — ты просто не понимаешь, что это такое... Ты не сможешь носить его на пальце, ты не сможешь его продать, ты ничего не получишь от обладания этим кольцом. Банкир... Это кольцо не про тебя, ты понимаешь? Оно не для тебя, оно не для таких, как ты. У него нет рыночной стоимости, можешь ты это понять? Оно для меня, оно ждало меня, шло ко мне через сотни лет, по крови, по кишкам, по грязи и дерьму — только для того, чтобы стать моим... Я отдал все — дом, картины, спокойную сытую жизнь... Все отдал за него, понимаешь? Оно должно быть моим. Забери все, это гораздо больше, чем ты смог бы выручить у барыг за десяток таких колец, но оставь его мне. Ну, я умоляю тебя. Банкир!
— Какая мелодрама, — хмыкнув, сказал Банкир, и Катя услышала, как щелкнул взводимый курок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46